Слёзы ангела

— В Нагасаки рассказывают городскую легенду. Как и большинство легенд, она красива, но не слишком правдоподобна. Каждый год, в неделю кровавой луны, появляется он. Некоторые называют его призраком, другие — вампиром, третьи — ангелом. Он прекрасен, печален и недвижим, как статуя. От него невозможно отвести взгляд, но никто не удерживается. Доля секунды — вот на сколько достаточно прикрыть глаза. И человек пропадает бесследно. — Романтично и жутко, — подводит итог развалившийся в кресле Тсузуки и недоумевающе смотрит на собеседника. — К чему ты ведёшь, Татсуми? — Неправдоподобна, — повторяет тот, — но правдива. Люди действительно вот уже пятый год пропадают в Нагасаки толпами — всё за одну неделю в начале октября. Потом это прекращается и не возобновляется до следующей кровавой луны. — Так кто же — или что — это создание? — Мы не знаем наверняка, — Татсуми хмурится: неопределённость ему не до душе. — Единственное, что удалось выяснить бесспорно — оно… он не может шевельнуться, пока на него кто-то смотрит. Застывает на месте. Но он очень быстр, и один взгляд в сторону при встрече с ним может стоить жизни. — Он? — удивляется Тсузуки. — Те, кто видели его лишь издалека и не пострадали, описывают его как высокого атлетичного мужчину. Но суть даже не в том, кто он, Тсузуки. Неделя кровавой луны начинается… — …Через два дня, да. — И с каждым годом он убивает всё больше. Ты должен найти его и остановить — в конце концов, это твоя территория и твоя ответственность. Я бы послал с тобой Хисоку, но, сам знаешь, он на другом деле. — Что ж, — Тсузуки улыбается, хотя ему немного не по себе от разворачивающейся перспективы, — если, чтобы победить его, нужно просто смотреть, думаю, я справлюсь. — Не недооценивай его, — предостерегает вслед Татсуми, когда Тсузуки уже идёт к выходу. — И прошу, будь осторожен. — Непременно. * * * Нагасаки встречает привычным шумом: гулом разговоров, сигналами машин, отдалённым плеском волн. Город живёт своей жизнью, и Тсузуки кажется невероятным, что здесь происходит что-то мистическое и жестокое. Луна ещё не взошла, и улицы освещаются только приветливыми разноцветными огнями фонарей и витрин. Через пару часов, однако, картина меняется. Почти полный багровый диск на тёмном небе светится тяжело, так что на него больно смотреть. В алый окрашивается всё вокруг, и мир перестаёт казаться реальным. Наружу выходит иррациональное, необъяснимое, пугающее. Тсузуки надеется, что в перепутанной сети улиц отыщется и тот, за кем его послали. В этот раз задерживаться в Нагасаки нет ни малейшего желания. Он предоставляет своей интуиции вести его к скоплению сверхъестественной энергии. Переместиться было бы быстрее, но он боится упустить загадочного убийцу, разминуться с ним по дороге, и потому полагается лишь на свои ноги и обострённые до предела чувства. Навстречу ему попадается всё меньше людей: Тсузуки движется от центра к окраине. Город он знает как свои пять пальцев, и по спине проходит холодок, когда он узнаёт дорогу, ведущую к кладбищу. Чем ближе последнее прибежище мёртвых на земле, тем труднее Тсузуки становится подавлять дрожь. Посреди узкой улицы, с которой уже видно освещённые тусклым красным светом кресты, он останавливается, чтобы выровнять дыхание. Появляется навязчивое чувство преследования: волосы на затылке встают дыбом от одной мысли, что за спиной кто-то есть. Тсузуки чудится какой-то шорох, и он со вскриком оборачивается, широко распахнув глаза, — в самый последний момент. Фигура протягивает к нему руку, и теперь, когда они стоят лицом к лицу, пальцы почти касаются его щеки. Луна освещает человека со спины, и он похож на несуразное сплетение красного света и серой тени, но ошибиться невозможно. Кажется, что Тсузуки узнал бы его и с закрытыми глазами. — Мураки, — потрясённый свистящий шёпот разрывает ночную тишину. Тот выглядит по-прежнему — идеально. Тсузуки всегда находил парадоксальным его сходство с ангелом, но сейчас, в кровавом освещении, Мураки похож на ангела смерти, и это безумно ему подходит. Он словно совсем не изменился за пять лет своего отсутствия, вдруг думает Тсузуки. Осталась прежней даже одежда, и лицо в точности такое, каким он его запомнил. Каким оно до сих пор является ему… Не в кошмарах, нет, но в снах столь странных, что он предпочёл бы кошмары: по крайней мере, об их значении не нужно гадать. В его снах Мураки смотрит на него, холодно и печально, а потом уходит, не говоря ни слова. Сейчас, похоже, уйти он не может. — Почему ты стал… этим? — Тсузуки с трудом выговаривает слова и тут же понимает, что не получит ответа. Во всяком случае, пока смотрит на Мураки. Закрыть глаза? Он не настолько глуп. Мураки, в лучшем случае, тут же исчезнет или, если внутренне он изменился столь же мало, как и внешне, может попытаться убить его. Сейчас нет ничего проще, чем связать его, доставить в департамент, предоставить другим разбираться… Вот только в памяти слишком живо всё, что связано с доктором, и Тсузуки не может пошевелиться, как будто перенял новую особенность Мураки. Вздохнув, он наконец решается посмотреть ему в глаза. Один серый с вертикальным зрачком, другой стеклянный и сейчас тусклый, потухший, не отражает света. Всё в точности так, как и было, но что-то не так. Почти забыв об опасности, придвинувшись, Тсузуки пристально вглядывается. Что, что изменилось в глазах Мураки? Перенапряжение берёт верх, и он непроизвольно моргает, и, когда открывает глаза в следующий миг, улица перед ним пуста. Тсузуки стоит в растерянности несколько минут, пытаясь прийти в себя и решить, докладывать ли об этом. Наконец, как во сне, он сдвигается с места и бредёт к отелю, но мысли его далеки от настоящего и окружающей реальности. Тсузуки всегда знал, как поступить с Мураки, как выбраться из очередной поставленной ему ловушки. Он не знает, что должен сделать на этот раз, и это чертовски пугает. Этой ночью в Нагасаки исчезают три человека. * * * Тсузуки не может вынудить себя пойти осмотреть места преступлений, которые случились по его вине. Но в этом и нет необходимости — он уже знает, кто стоит за творящейся в городе чертовщиной. Ночью, как только окно начинает заливать красный свет, он переносится на кладбище. Мураки узнает, что он здесь, и не сдержится — придёт, чтобы убить Тсузуки. Делать из себя наживку страшно в одиночку, но Тсузуки не обращается за помощью к другим шинигами. Ему нужно кое о чём спросить Мураки, а коллеги не позволят, побоятся, что у доктора снова есть туз в рукаве и он сможет использовать Тсузуки, чтобы избавиться от них… Лучшего шанса, чтобы поймать его, не будет. Тсузуки старается стоять неподвижно, невидящим взглядом уставившись на могильные кресты. На открытой местности, в жутком кровавом свете. Лёгкая добыча, Мураки. Приди и возьми. Сердце колотится о рёбра, и Тсузуки хватает ртом воздух, пытаясь успокоиться. Чем бы ни был теперь Мураки, ему вряд ли хватит сил убить шинигами. Или…? Может, все убийства, всё это было ловушкой, крючком, чтобы он попался? Тсузуки знает: если не перестанет думать в этом направлении, начнёт задыхаться от паники. — Тсузуки-сан, позволь… Тсузуки, вздрогнув и едва удержавшись от крика, в долю секунды разворачивается. Мураки стоит в паре метров от него с примирительно поднятыми руками. Губы приоткрыты — посмотрев на него, Тсузуки оборвал его фразу на полуслове. Поза не выражает агрессии, но можно ли этому верить? Стеклянный глаз Мураки сегодня более тщательно, чем обычно, прикрыт чёлкой, но в остальном он выглядит так же, как и прошлой ночью. — Расскажи, чем ты стал и как это произошло, — Тсузуки удаётся скрыть дрожь в голосе, но он всё равно звучит на октаву выше, чем хотелось бы. Наступает молчание. Тсузуки отчаянно надеется, что он всё же не в тупике, что есть способ получить от Мураки ответы, не отводя взгляд, но тот по-прежнему не шевелится. Тсузуки с опаской подходит и дотрагивается до одной из поднятых рук. Кожа тёплая, но твёрдая, как камень. Сомнений нет: Мураки не притворяется, и другого выхода, кроме как закрыть глаза, нет. Тсузуки снова отходит. Он знает, что дрожит, и не может это унять. Он взывает к логике: если бы Мураки хотел убить его, то сделал бы это, пока он стоял, на виду и беззащитный, посреди кладбища. Но он окликнул Тсузуки, он чего-то хотел… Эта мысль помогает немного успокоиться. Если Мураки что-то нужно от Тсузуки, то он в относительной безопасности. Настоящий глаз Мураки пристально смотрит на него, словно обещает не причинять вреда. Остаться совсем без зрения невыносимо. Глубоко вздохнув, Тсузуки поворачивается спиной. — Спасибо, Тсузуки-сан, — голос мягкий, почти извиняющийся, и звучит по-прежнему с расстояния: Мураки держит дистанцию, видимо, надеясь этим успокоить. — Здравствуй, Мураки, — выходит ровнее, чем он ожидал. — За убийствами стоишь ты? — Зачем задавать вопрос, на который прекрасно знаешь ответ? — из-за спины доносится лёгкий смешок. — Да, я. И как же ты со мной поступишь? — шорох шагов по траве. — Что ты такое? Где ты был все эти пять лет? Мураки негромко вздыхает, совсем близко от него, и Тсузуки невольно вздрагивает. — Долгая история. Давай присядем. Тсузуки с трудом сдерживается, чтобы не обернуться, посылая недоумённый взгляд. Общаться без визуального контакта сложнее, чем можно было бы подумать. — Где? — сдержанно спрашивает он. — Справа от тебя скамейка. Иди, а я пойду за твоей спиной. Не выдержав, Тсузуки разворачивается полностью. Мураки словно прирос к земле, уже чуть качнувшись влево, чтобы сделать шаг. Тсузуки пристально вглядывается в его фигуру, но по-прежнему не видит угрозы. Теперь заставить себя снова отвернуться немного легче. — Я понимаю, что ты мне не доверяешь, — ровным тоном замечает Мураки, когда Тсузуки делает несколько шагов вперёд. — Очень хорошо, что понимаешь, — сквозь стиснутые зубы цедит Тсузуки. Ощущение внимательного взгляда на спине сводит с ума, почти физически отдаётся во всём теле. — Я не причиню тебе вреда, — судя по приблизившемуся голосу и участившемуся дыханию, Мураки нагоняет его. — Я знаю. У тебя уже была возможность, и ты ей не воспользовался. — Просто выслушай меня — о большем не прошу. — За этим я и пришёл, — хочется оглянуться через плечо, но Тсузуки просто спокойно кивает. На деревянную, окрашенную в чёрный скамейку Тсузуки садится с краю, боком, но Мураки всё же попадает в его поле зрения. Окинув застывшую фигуру быстрым взглядом, он неохотно прикрывает глаза и не открывает, пока доски слегка не прогибаются под весом опустившегося рядом тела. — С чего мне начать? — кажется ли, или Мураки правда растерян? Тсузуки на секунду задумывается. — С того, как ты выжил. После Тоды. — Я же не мог не иметь запасного плана, — усмехается Мураки, — я провёл один ритуал, ещё задолго до того, как мы познакомились. Знал, что рано или поздно придётся воспользоваться этой защитой. Увы, она спасла мне жизнь, но дала… побочный результат. — Что всегда происходит, когда люди связываются с силами, о которых не имеют ни малейшего понятия, — недовольно бурчит Тсузуки. — Что это было, Мураки? Оккультизм? Сделка с демоном? — Заклятие крови, — глухо отзывается тот. Забывшись, Тсузуки резко оборачивается с широко распахнутыми глазами. На застывшем лице Мураки — смесь отчаяния и раздражения. Если бы он мог, то едва ли позволил бы увидеть себя таким. Не веря, Тсузуки тянется к широкому рукаву плаща и приподнимает край. На запястье глубоко в кожу впечатана цепочка символов. Он проводит по узору пальцами — никакого обмана. — Что явилось за тобой? — он почти нетерпеливо отворачивается, чтобы услышать ответ. — Я не знаю имени. Существо невероятного тёмного могущества, — даже сейчас в тоне Мураки слышно восхищение потусторонней силой, хоть оно и смешано с горечью. — Почему оно сделало тебя… этим? Чего оно хочет? — Голос сказал мне, — Мураки почти шепчет, и Тсузуки невольно слегка откидывается назад, чтобы не пропустить ни слова, — «Ты всю жизнь любил неподвижных кукол — теперь станешь одной из них. От твоей красоты не могли оторвать взгляд — теперь будут бояться отвести глаза. Тебе нравилось убивать при кровавой луне — теперь ты возненавидишь её диск в небе». Тсузуки готов признать, что у силы, подчинившей Мураки, чем бы она ни была, есть весьма ироничное чувство справедливости. — Что с тобой будет, если прекратишь убивать? — сухо и жёстко спрашивает он. — То же, что происходит со мной весь год от луны до луны. Страдания, пытки, — голос Мураки ровный, и слова он роняет равнодушно. — Только сильнее. Тсузуки проводит ладонями по лицу. Что-то не сходится. Мураки — воплощение гордыни и уж точно не трус. Сложно представить, что кто-то сломил его одной болью. — О чём ты не договариваешь? — настаивает он. — Я… это не имеет значения, Тсузуки. Я не могу перестать убивать. Только если ты убьёшь меня, — на плечи ему ложатся ладони, мягко сжимая. Тсузуки едва не подскакивает и тут же оборачивается, пытается вывернуться из рук Мураки, но окаменевшие пальцы держат его слишком крепко. — Когда я отвернусь, — шипит он в неподвижное лицо, — ты отпустишь меня и ответишь на вопрос. Иначе пожалеешь, что не умер. В горле у него пересыхает: что, если Мураки не отпустит? Подпустив его так близко, Тсузуки загнал себя в ловушку. Но приходится доверять ему, каким бы безумием это ни казалось. Вместо того чтобы повернуть голову, он прикрывает глаза. Если что-то пойдёт не так, распахнуть их быстрее, чем обернуться. Сдавливающая его плечи тяжесть тут же исчезает, и Мураки тихо вздыхает. — Меня держит в узде надежда. Если однажды я убью достаточно, кровь этих людей смоет мою кровную связь, и я освобожусь. Я знаю, что никогда не успею. Не за неделю. Но перестать пытаться не могу. Тсузуки захватывает одновременно ярость и жалость. Веки дрожат, но он не открывает глаза. Пока нет. — А ради чего ты убивал, когда мы впервые встретились? — прорывается наконец терзавший уже давно вопрос. — Чтобы оживить и потом снова убить брата? Или чтобы привлечь моё внимание? Тишина. Не слышно даже вздоха. — Мураки, отвечай! Снова молчание, но слышится какой-то шорох, и Тсузуки распахивает глаза, одновременно вслепую протягивая руку. Ему удаётся схватить край плаща, но это уже и не нужно: Мураки снова застывает, не успев скрыться из его поля зрения. — Не смей сбегать! — вскочив, кричит Тсузуки в каменное лицо. — Каждый раз ты рушишь мою жизнь и сбегаешь! Я не знаю, зачем понадобился тебе сейчас, но клянусь: если я закрою глаза, а ты уйдёшь, разбирайся сам со своим проклятием! Он поворачивается на каблуках, ожидая, что Мураки всё равно исчезнет, но тот садится обратно на скамейку — она тихо скрипит. — Сядь, Тсузуки. И извини, — он вздрагивает от неожиданности. Никогда раньше Мураки ни за что не просил прощения. — Я поступил спонтанно. Необдуманно. Тсузуки осторожно поворачивается с закрытыми глазами и делает пару шагов, прежде чем его запястье ловят пальцы Мураки, помогая сесть. — Что будет, если я тебя убью? — напрямую спрашивает он. — Это… существо сказало, что если я умру во время охоты, то достанусь ему навсегда и больше не увижу мира людей. Это неважно. Лучше так, чем жить рабом фальшивой надежды. — А если ты освободишься? — неожиданно для себя Тсузуки вслепую протягивает руку и нащупывает пальцы Мураки. На вид, наверное, незаметно, но он чувствует, как они мелко дрожат. — Я не освобожусь. — Сколько ты должен убить? — не верится, что он задаёт этот вопрос. — Очень много. Такой энергии, — Мураки сухо смеётся, — не наберётся, даже если я уложу всех и каждого в Нагасаки. Тсузуки отдёргивает руку. Как он ещё может находить это забавным? В голову приходит другая мысль — безумная, но сначала он должен удостовериться… — Ты так и не ответил. Ради чего убивал тогда, пять лет назад? Ради кого? — Я хотел убить только брата, — голос Мураки леденеет. — Случайные жертвы были… случайными. Твоё убийство — предполагаемое — необходимостью. А потом ты пришёл в ту церковь, — он снова едва слышно смеётся и замолкает. — И? — подталкивает его Тсузуки. — И я подумал, что убил бы кого угодно ради тебя, а если бы ты попросил прекратить убийства, я бы остановился в ту же секунду. Может, даже отказался бы от мести, — если бы ты посмотрел на меня без гнева и презрения, не как на убийцу-психопата, — слова становятся едва слышными. — Но ты не посмотрел так. Ни разу. Невольно Тсузуки снова тянется рукой вправо к руке Мураки, и на тыльную сторону ладони падает горячая капля. — Мураки, ты, — он пытается подобрать слово, не такое абсурдное, но по-другому никак не скажешь, — плачешь? — Это кровь, — успевает прошептать Мураки, прежде чем Тсузуки распахивает глаза, заставляя его замереть. Тсузуки и сам замирает, видя дорожки слёз на щеках. Мураки обездвижен и не может отвернуться или вытереть глаза рукавом. Не может сказать очередную колкость или притвориться, что ничего не чувствует. Он просто сидит с остановившимся взглядом, а слёзы продолжают стекать по лицу. Тсузуки, не сдержавшись, поднимает дрожащую руку и почти бережно вытирает мокрые следы. Мураки даже не в силах обжечь его взглядом и воспротивиться этой жалости. Тсузуки медленно закрывает глаза, а сверху обрушивается чувство вины. «Если бы я сказал ему хоть одно слово, как он того хотел, не погибли бы все эти невинные люди. Не страдал бы Хисока. Сам Мураки не оказался бы в этой ловушке…» — Тсузуки-сан, — говорит Мураки очень мягко, — убей меня. Если не ради меня, то ради людей, которых ты так любишь. Я ведь не перестану их убивать, — добавляет он с бессильной злобой. Тсузуки кивает самому себе. Это его вина. Значит, нужно довериться наитию и сделать большую глупость… — Ты сказал, энергии от убитых людей никогда не хватит, — каждое слово будто весит тонну. — А энергии одного шинигами? — Думаю, что будет доста… Тсузуки-сан, — впервые в голосе Мураки отчётливо слышен страх, — не надо. Даже не говори, что ты задумал. — Это я виноват. Не напрямую, конечно, но ты убивал из-за меня, — безэмоционально произносит Тсузуки. — Что бы ни сотворил человек, такую участь, какая ждёт тебя, никто не заслуживает. — И что будет, если я убью тебя? Продолжу жить как ни в чём не бывало? — Мураки чуть не срывается на крик. — Нет. Если бы ты освободился через убийства людей, то продолжил бы жить в их мире. Если убьёшь шинигами — попадёшь в Мейфу. — То есть, я умру? — спокойно спрашивает Мураки. — Да, но отправишься не в лапы своего палача, а на суд. Легко, конечно, не отделаешься — не с тем, что ты натворил, но в Джу-О-Чо справедливы, не жестоки. Каким бы ни было твоё наказание, рано или поздно оно закончится, и ты обретёшь покой. Может, когда-нибудь станешь шинигами, — последняя фраза срывается с губ сама собой с коротким смешком. — Нет, не соглашусь. Ты должен убить меня, не наоборот, — Мураки касается его плеча, и впервые Тсузуки не хочется шарахнуться в сторону. — Зачем?! — с откровенным отчаянием. — После всего зла, что я тебе сделал, — зачем?! Тсузуки на ощупь снова находит его лицо и, улыбаясь, проводит пальцами по щеке, чувствуя тяжёлое дыхание на ладони. — Так выглядит бескорыстие, — просто говорит он. — Милосердие. Добро. — Всё это ложь! — Ты говорил, что и любовь — ложь и притворство, а сам любишь меня. — Я хотел уничтожить тебя! Сломать! Это единственное чувство, которое я знаю! — Мураки дёргается, сбрасывая его руку. — Потому что у тебя не было возможности узнать что-то другое. Ты не веришь в добро, потому что никто не проявлял его к тебе… По крайней мере, в те минуты, когда ты больше всего нуждался в этом. — Ты готов пожертвовать жизнью, чтобы доказать, что я неправ? — Нет, Мураки. Я знаю, что ты неправ. А на самопожертвование я готов, потому что сочувствую тебе. Мураки сжимает его руки в своих, как в тисках, но не говорит ни слова, только прерывисто дышит. — Даже если я приму эту жертву — как мне тебя убить? Ты шинигами, здесь не подействуют человеческие методы. — Я отдам тебе всю свою жизненную энергию — я умею её передавать. Или ты просто боишься предстать перед справедливым судом? — Я боюсь предстать перед ним… за твоё убийство, — кажется, будто слова царапают Мураки горло. — Даже если я скажу, что это придумал ты, мне не поверят. Даже я сам не поверю… Тсузуки тихо смеётся. — Никто не может забрать мою энергию, если я сам не позволю. Но если ты так беспокоишься, — он поворачивается к Мураки спиной, достаёт из кармана плаща небольшой свиток и шепчет над ним, — Вот. Я оставил письмо для своих. Они не обвинят тебя в этом. — Справлюсь и сам, — почти беззвучно произносит Мураки. Может быть, чувство вины приведёт его на правильную дорогу, думает Тсузуки. Он не сомневается в своём решении. Всю жизнь он помогал людям. Даже таким людям, как Мураки. До скончания веков быть статуей под любым взглядом и убийцей, когда никто не видит, — этого не заслуживает ни один человек. — Ты готов? — спрашивает он Мураки. — Нет, Тсузуки-сан. Но разве это что-то изменит? Глубоко вздохнув, Тсузуки поворачивается к нему с закрытыми глазами, крепко берёт за обе руки и направляет в него поток энергии. Сначала это легко и привычно, но с каждой секундой силы всё неохотнее покидают его тело. Разум цепляется за инстинкт самосохранения, пытается сопротивляться, но Тсузуки, закусив губу, упрямо продолжает отдавать свою жизнь. — Прости, Тсузуки, — слышит он дрогнувший голос. За что извиняется Мураки — за историю пятилетней давности, за убийства, совершённые в кровавую луну, за его собственную жертву? Тсузуки понимает, что это неважно. Если, погибнув, он толкнёт Мураки к искуплению, оно вдвойне того стоит. Тсузуки уже слаб, и голова кружится, поэтому он не знает, кто из них наклоняется вперёд первым, просто в какой-то момент их губы оказываются соединёнными, и он целует Мураки, целует из последних сил, спрашивая себя: неужели это всё, чего тот хотел от него? Неужели перевернуть его судьбу всё это время было так просто? Мураки обнимает его за талию, и Тсузуки непроизвольно открывает глаза, встретившись с впервые настолько умиротворённым взглядом на знакомом лице. Мураки крепко прижимает его почти безжизненное тело к себе, и не потому, что не может пошевелиться… Может, Тсузуки уже умер, и проклятие Мураки больше не реагирует на его угасающий взгляд, а может, это Мураки освободился, и в страну мёртвых они отправляются вместе? Последнее, что чувствует Тсузуки перед тем, как его накрывает темнота, — губы Мураки холодеют и какой-то другой знакомый голос в панике зовёт его по имени. * * * Тсузуки нерешительно открывает глаза, но ещё до этого понимает, что жив. Никто достоверно не знает, что случается с умершими дважды, но вряд ли они просыпаются в тёплой постели. К тому же, судя по потолку, в лазарете своего департамента. Он оглядывается вокруг одними глазами, потому что шея отказывается слушаться, и его взгляд встречается с пронзительным синим напротив. — Татсуми… — Ты очнулся, — хрипит тот. Тсузуки, нахмурившись, приглядывается к нему повнимательнее. Татсуми бледен, как полотно, под глазами жуткие чёрные круги, и в кресле он сидит так, словно это даётся ему с большим трудом. — Что случилось? — Тебе никогда не приходило в голову, что об умирающем шинигами моментально узнаёт каждая душа здесь? — Татсуми приподнимает уголки губ. — Мы с Хисокой — он как раз вернулся —помчались за тобой. Ты лежал на скамейке рядом с трупом Мураки, и в тебе оставалась лишь крупица энергии. Я отдал тебе половину своей. Тсузуки округляет глаза. — Ты мог погибнуть сам. — Хисока отчаянно рвался поделиться с тобой силами. Вот он бы погиб, а я, как видишь, жив, хоть и чувствую себя примерно так же, как и ты. Тсузуки морщится — сравнение более чем доходчивое. — Прости, Татсуми. — За что? — тот поднимает бровь и смотрит оценивающим взглядом. Тсузуки не находит ответа. В своём понимании он действительно всё сделал правильно. Вместо этого он спрашивает: — …Мураки? — Мы нашли твоё письмо. Думаю, ты не собирался делать его таким подробным, но почему-то — скорее всего, на эмоциях — очень сильно заговорил свиток, и мы узнали практически всё. Тсузуки чувствует, что заливается краской. Это отчасти обнадёживает — значит, у него достаточно крови и сил на это. — Мураки? — упрямо повторяет он. — Что с ним? — Ждёт суда. От своего проклятья он избавлен, если ты это хотел знать, — Татсуми не без усилия склоняется вперёд и коротко сжимает его руку, лежащую поверх одеяла. — Послушай, Тсузуки… Договорить ему не удаётся, потому что за дверью слышатся торопливые шаги — почти бег, — дверь распахивается, и в комнату влетает Хисока. — Ну, хоть один из нас на ногах, — негромко замечает Татсуми. — Тсузуки! — Хисока с порога кидается к нему, но резко тормозит, увидев его. — Ох… Выглядишь не очень. — Спасибо на добром слове, — губы сами растягиваются в улыбку при виде неугомонного напарника, но тот в ярости бьёт кулаком по кровати. — Ты мог погибнуть! Ты собирался погибнуть! — его голос дрожит. — Что было бы со мной без тебя? — Я знаю, — вздыхает Тсузуки и, подавив стон, чуть приподнимается на подушках. — Иди сюда. Хисока пытается прожигать его яростным взглядом, но получается плохо, и через пару секунд он всё же садится рядом на постели и сдавливает в объятьях так, что трудно дышать. — Никогда больше так не делай, — шепчет он. Тсузуки обнимает его в ответ, но через пару секунд отстраняет. — Хисока, Татсуми… Я прошу прощения за то, что так напугал вас, но я поступил, как считал правильным. И сейчас так считаю. — Я эмпат, — качает головой Хисока, — я не только видел, я прочувствовал на себе, как ты пришёл к этому решению. Но, Тсузуки… Ты не обязан был спасать Мураки и уж точно не виноват в его убийствах. Татсуми молчит, но согласно кивает. — Не уверен. Но даже если так, — Тсузуки делает паузу, думая, как объяснить, чтобы они поняли, — я всё равно был должен, понимаете? Он был злым, потому что в юности испытал на себе слишком много зла. Если я смог изменить его, я ни о чём не жалею. На целую минуту воцаряется молчание. — Я понимаю тебя, — наконец медленно произносит Татсуми. — Могу не одобрять, но понимаю. И прощаю — на этот раз. Хисока, сжав губы, качает головой и вылетает из комнаты. Тсузуки хочет окликнуть его, но слова застревают в горле. — Не переживай, — Татсуми усмехается. — Он будет зол на тебя за это, но потом поймёт. В конце концов, он ведь тоже способен пожертвовать собой ради другого. — Ты уверен? — это звучит жалобнее, чем хотелось бы. — Совершенно, — ободряет его Татсуми. — А сейчас отдыхай. Стой, куда ты? С тихим стоном Тсузуки пытается встать. — Могу я увидеть его? Мураки? Перед судом? Татсуми колеблется. — Я могу сказать или сделать что-нибудь, что заставит тебя отказаться от этой идеи? — увидев покачивание головой, он вздыхает: — Так я и думал. Хорошо. Но только не сегодня. Татсуми помогает ему лечь обратно, и Тсузуки почти сразу забывается спокойным сном. * * * Они встречаются в саду, где круглый год цветёт сакура. Мураки одет в простую, даже местами рваную одежду — тряпки по сравнению с костюмом, который он носил в мире людей. Поймав взгляд Тсузуки, он только усмехается. — Теперь ты похож на человека, а не на безвольную куклу, — вырывается у Тсузуки. — Пожалуй, после смерти я чувствую себя более живым, — пожав плечами, соглашается тот. Даже его манеры другие: нет ни искажающего черты безумства, ни сатанинской гордости. Волосы больше не закрывают правый глаз, и он теперь точно такой же жемчужно-серый, как и левый, вместо пугающего стеклянного. — Пришёл со мной попрощаться? — Мураки пытается заглянуть ему в глаза и Тсузуки понимает, что с полминуты простоял в ступоре. — Боишься своей судьбы? — задаёт он встречный вопрос, и Мураки задумывается. — Нет, — он поднимает взгляд, уверенный, но не надменный. — Будет нелегко, я знаю, но это будет справедливость. Не насилие. — Теперь веришь, что не весь мир — беспросветный мрак? — Как когда, — Мураки ухмыляется и на долю секунды напоминает себя прежнего. — Когда смотрю на тебя — верю. Тсузуки делает шаг к нему и берёт его руки в свои. — Поверь. Если мы больше не увидимся, это главное, что я тебе скажу. Поверь и наберись терпения. — Спасибо, постараюсь, — Мураки поднимает сплетённые руки и касается губами пальцев Тсузуки: не похотливо, нежно. Напоследок сжав его предплечье, Тсузуки разворачивается и неловкими шагами, на ещё не окрепших ногах уходит прочь. — Тсузуки! — слышит он из-за спины и поворачивается, радуясь, что при этом можно не закрывать глаза. — Что? — Если вдруг мы больше не увидимся, — повторяет Мураки его слова, — ответь. Что ты ко мне чувствуешь? Чувствуешь хоть что-нибудь? Тсузуки на мгновение опускает глаза, но ответ тут же находится. — Я не скажу, что я чувствую, Мураки, потому что не знаю. Но я знаю, чего не чувствую. Сожаления, что тебя спас, — улыбнувшись, он снова отворачивается. Тсузуки идёт, осыпаемый розовыми лепестками, и провожающий взгляд, что он чувствует на спине, вселяет не тревогу, а надежду.