Оберег на удачу

В последнее утро февраля Ючжу-нуна вручает Чонгуку браслет — двадцать тонких кожаных витых шнурков, связанных в причудливые узлы-символы с двумя кругами: Чонгук долго крутит его в руках и дважды цепляется ногтём за края, но подарок ему нравится. Браслет широкий, обхватывает почти всё запястье, и единственное, что немного удивляет — толстый узел посередине, будто все концы причудливо сцепили в один.  — Подарок, — улыбается Ючжу и поправляет лезущую на глаза чёлку. — Солнце у кельтов значит счастье. Видишь, тут два? — Она делает паузу, будто количество принципиально важно, но Чонгук только хлопает ресницами: из них двоих определённо не он мог засыпать и просыпаться в обнимку с фолиантами по символике и сакральному значению трёх чёрточек в круге. — Ну, потом разберёшься, что к чему. Чонгук горячо и искренне благодарит, отводя глаза; ему немного стыдно за то что не догадался подарить что-то в ответ, прежде чем они разъедутся. Украшение он тут же надевает на руку и прячет за широким длинным рукавом.  — Ну, давай прощаться, — говорит он неловко, и нуна в последний раз его обнимает, поднимаясь на цыпочки и укутывая мягкостью шерстяного свитера и запахом персикового мыла. Чонгуку иногда почти жаль, что они расстались, но в тёмных раскосых глазах он читает лишнее подтверждение — так будет намного лучше.  — Только носи до самого лета, ладно? Помни про кельтскую магию, — просит Ючжу под шум подъезжающего к платформе поезда. Чонгук кивает, и, как истинный джентльмен, помогает с тяжёлыми чемоданами, ещё несколько минут бестолково топчась у зала ожидания. Электронное табло перемигивается сотней и сотней названий и дат, и Чонгук чувствует себя потерянным и пустым среди бьющего через край движения и сотен голосов, отражающихся от стен. Среди всех этих людей, куда-то бегущих и стремящихся, он чувствует себя безнадёжно отстающим и чужим. Чонгук обзывает себя малахольным идиотом и возвращается домой. Шнурки немного натирают запястья, но в целом смотрится очень ничего — даже на ночь он подарок не снимает. Чудо врезается в него на следующий день в самом прямом смысле этого слова: Чонгук как раз дует на поднимающийся от латте из ближайшего старбакса пар, когда между лопаток в него врезается что-то тяжёлое. Джинсы удаётся спасти, но пластиковый стаканчик выпадает, лопаясь от удара, и три с лишком тысячи вон разливаются по асфальту и новым белым кроссовкам нежнейшим карамельным оттенком и быстро тающей пенкой с корицей сверху. Чонгук стонет от разочарования и мысленно готовится прибить кривоногого идиота сзади — сантиметр вкуснейшей пенки он не простит никому.  — Простите-простите-простите, — парень за его спиной спешно сгребает высыпавшиеся из рук листы, трёт голову в идиотской шапке с помпоном (кто вообще носит шапки в минус три?) и низким голосом продолжает нести непонятную околесицу про то, что очень извиняется, но прямо сейчас ему нужно бежать.  — Стоять! — свирепеет Чонгук, хватаясь за висящую мешком толстовку, но успевает зацепить только одну из торчащих бумажек. Парень вырывается, оставляя Чонгука в отвратительном настроении, начинающих промокать кедах и с размалёванным графитом листом.  — Ну просто замечательно, — Чонгук мстительно пинает низенький металлический заборчик и охает от боли в большом пальце. Первый день весны начинается лучше некуда — злобно думает он, но отобранный трофей почему-то не выкидывает, сунув на дно рюкзака. *** На пары Чонгук опаздывает, но опаздывает полный достоинства и в чистой сухой обуви. Намджун с первого взгляда вычисляет, что Чонгук опять профейлился и долго над ним ржёт (ничего удивительного, Намджуна может рассмешить оттопыренный Чонгуков мизинец и птица за окном посреди зачёта, но всё равно как-то обидно).  — Ну слава богу, я думал начать за тебя волноваться. — Замечает он после конца нудной лекции, заталкивая в сумку обтрёпанную стопку тетрадей; конспектов в ней водится от силы процентов сорок, остальное место занимают тексты на дикой смеси корейского и английского. — Что у тебя на руке, кстати? Чонгук сковыривает краску со стены и только сейчас понимает, что из-за утреннего происшествия забыл даже про отъезд Ючжу. Он неловко треплет завязки на браслете.  — Прощальный подарок. Выражение лица Намджуна сразу делается каким-то виноватым, и Чонгук поспешно переводит тему, чтобы тот не надумал себе, что он ещё скучает. Они перемещаются в столовую, где на Чонгука опять едва не проливают что-то горячее, и Намджун начинает ржать снова. После двух ощутимых тычков под рёбра и «Хён, не беси!» старший наконец успокаивается и привычно начинает болтать о всякой ерунде, пока рядом с их столиком не останавливается гружёный кучей еды Ким Сокджин.  — Доброе утро, Намджун, Чонгук. — он машет рукой и улыбается так, что где-то в небе обязательно должен запеть сейчас ангельский хор. Чонгук машет в ответ и незаметно пихает друга коленом, чтобы подобрал челюсть и вытер слюну с подбородка.  — Утречка, хён! Спасибо за помощь с бумагами, кстати, ты меня просто спас.  — Обращайся. — Сокджин мило краснеет (Чонгук готов поклясться, что слышит сейчас скрип чьих-то зубов) и поворачивается к Намджуну, зачем-то переставляя тарелку с одного края подноса на другой и обратно, пару раз открывает рот и почти с облегчением выпаливает «покаувидимся», когда его зовут с другого конца зала. — Ага-а-а, — гаденько хихикает Чонгук, прежде чем Намджун успевает вернуть себе независимое выражение лица. — Что я вижу?  — Ты увидишь больничный потолок, если сейчас не успокоишься, — рявкает Намджун (честное слово, даже если бы Чонгук был абсолютно слепым, он бы заподозрил что-то даже по этому отчаянно наигранному возмущению).  — Хён такой добрый, помог мне с заявлением на стипендию. — Сладко тянет Чонгук, которого эта их взаимная игра в молчанку начинает напрягать, — наверняка все друзья от него в восторге. И девушка. Хён милый, у него ведь должен быть кто-то? Совершенно не могу понять, почему ты игнорируешь такого замечательного человека. Намджун не разговаривает с ним всё время до конца обеда. В девять часов от переименованного в «Ревнивый идиот» абонента приходит смс: Чонгук смотрит на телефон подозрительно — последнее такое сообщение на ночь глядя закончилось грандиозной пьянкой, о которой до сих пор стыдно вспоминать, но на всякий случай всё-таки кликает по уведомлению — вдруг с Намджуном что страшное случилось, а Чонгук ему приставку одолжил и до сих пор не забрал обратно? В среду собирается наша компашка, мамочка отпустит тебя со взрослыми дядями в плохое место рифмовать неприличные строки?  — У нас с тобой разница в три года, придурок, — шипит Чонгук злобно, комкая в кулаке футболку. Он бесится, когда его тыкают в эту обидную разницу в возрасте и в собственное неумение зачитывать тексты; пусть даже про это Намджун никогда не скажет (за него прекрасно справляется Мин Юнги). Чонгуку немного обидно — несмотря на то, что поёт он по заверению всех прекрасно и вроде танцует неплохо (даже Хосок признал), ему хочется всего и сразу, чтоб лучше, чем у всех крутых парней с Тэгу и Пусана вместе взятых. Потому что хён, не смотря на всё своё природное раздолбайство, стоит только включить бодрый минус, весь подбирается: заместо неловкости приходит какая-то собранная, сытая дикость, приковывающая внимание, и голос враз опускается до хрипловатых, мягких нот. И, хорошо, Чонгук готов признать, что ники вроде «Рэп-монстр» дают не только за глубокие тексты. В момент, когда Чонгук вспоминает, что за всю свою карьеру зачитал только «Ирымын Чонгук» и окончательно сникает, вдогонку приходит ещё одна смс. PS Будет много новых лиц, и Джи обещал прийти Чонгук издаёт не совсем мужественный полузадушенный писк, тут же устыдившись и очень обрадовавшись, что в квартире один. Намджун-хён безусловно крут, но Чонгук как-то внезапно очень понимает чувства всех фанаток на концерте бойзбэнда, когда невысокий, весь состоящий из каких-то ломанных и кривых Джиён снисходит до очередной рэперской тусовски с очередным интро собственного авторства. «Ты скупишь все его альбомы, если свершится чудо и Джиён наконец дотащит свою ленивую задницу до агентства» — вспоминает вдруг Чонгук язвительный голос (предположительно это Чимин) и, не сдержавшись, показывает язык пустой стене. Купит, непременно купит и подчеркнёт в завещании похоронить его вместе с автографом на диске. Шнурок едва ощутимо царапает кожу, когда он откладывает смартфон, и Чонгук, растерянно почёсывая запястье, осторожно утверждается в мысли, что магия Ючжу и непонятных древних знаков немного действует. *** Иногда Чонгуку кажется, что здесь должны были построить целый самолётный ангар: останки здания, как занесённый в песке скелет огромного неведомого зверя, скалятся грубыми железными опорами в высоту этажа, кажется, пятого — Чонгук не проверял. Испещрённый жёлтыми полосами неровный асфальт мрачно мерцает под неоновым светом раскинутых по стенам ламп и красноватых бликов с улицы со стороны наполовину заложенных кирпичами окон. Где-то накиданы баррикадами старые шины и покрышки, в одном из углов притаилась укутанная в брезент аппаратура, размытыми очертаниями клубящаяся в углу.  — Располагайся, — бросает Намджун и уносится к уже откручивающему что-то у груды металлолома парню с сигаретой в зубах. Постепенно подтягивается народ; некоторых Чонгук узнаёт, но большая часть проплывает мимо одной большой шумной и вертлявой толпой. Кто-то обнаруживает запотевшие бутылки пива в спрятанной за ветошью заначке; Чонгук искренне сочувствует несчастному, но одну сцапывает, больше прикладывая холодное стекло к лицу, чем отпивая. Становится шумно и накурено, но ему нравится. Толпа прибивает его к одному из пустующих углов. Чонгук уже не против — подобие сцены ему видно, а акустика здесь везде ни к чёрту. За спиной слышится шорох ткани и осторожное покашливание.  — Ну и жарень. Чонгук лениво откидывает голову назад, встречаясь с чужими тёмными глазами, и вместо заготовленного «чувак, кто вообще учил тебя начинать разговор с фразы про погоду?» получается только:  — Ты!  — Прости, — уничтожитель кофе перекидывает длинные ноги через набросанные горкой чьи-то куртки и беззастенчиво устраивается рядом, — я тогда правда сильно торопился. Ким Тэхён, кстати. Потеряв дар речи от такой наглости и разрываясь между «не быть мелочным» и «отомстить за пенку с корицей», Чонгук даже не замечает, что беззастенчиво пялится, пока у него перед носом осторожно не щёлкают пальцами.  — Началось, — свистящим шёпотом произносит Тэхён, когда общий шум сменяется визгом подключённых усилителей, и Чонгук поспешно переводит взгляд на импровизированную сцену, пообещав себе позлиться позже. Сосредоточиться на выступлении не получается — Тэхён у него под боком постоянно вертится, стучит ногой в такт, громко сопит и пытается читать припевы вместе с выступающим (так себе у него получается, если честно).  — Ты всегда такой гиперактивный? — страдальчески морщится Чонгук, когда ему в приливе чувств едва не заезжают по плечу. Тэхён смотрит так, что Чонгук на секунду чувствует себя на сотню лет старше и противнее, и заявляет:  — Прости. Я куплю тебе кофе.  — Да не про это я говорю!  — Я знаю. Всё равно куплю. Что отвечать на это, Чонгук не знает, поэтому всеми силами пытается сконцентрироваться на выступлении, где низкий остроносый парень читает собственный текст под бьющий по ушам бит. Ритм Чонгуку нравится, но в слова слишком явно прослеживается дисс на Намджуна: хён бы сказал «издержки популярности» и посмеялся бы, но его рядом нет, и Чонгук начинает медленно закипать от злости.  — Ну и морда у него, — беззастенчиво перебивает Тэхён, и Чонгук почему-то отмечает, что голос у него намного красивее; мягкий и низкий, как шершавый под пальцами бархат.  — Симпатичная? — огрызается он мрачно.  — Не, попугайная. Чонгук ржёт, не в силах больше спокойно смотреть на канареечно-жёлтые волосы и дёрганные повадки.  — Чува-ак, — отсмеявшись, он устало приваливается к кирпичной стене, случайно задевая Тэхёна плечом, — ты прощён за всё. Тот дёргает уголком рта и отодвигаться не спешит: горячая даже сквозь одежду кожа контрастирует с холодом позади, и Чонгук ёрзает, почему-то странно раздражённый. Тэхён склоняет голову набок и одобрительно посвистывает, когда выходит Намджун (и Чонгук ему за это очень благодарен), замечая коротко:  — Сильный текст.  — Он сам писал, — хвастается Чонгук и чувствует себя счастливой матерью, у которой ребёнок принёс показать первый корявый рисунок. Но тут появляется Джиён, и Чонгук давится воздухом и слюной, весь обращаясь в слух. Тэхён рядом демонстративно зевает.  — Эй, — Чонгук пинается под колено, — это же GD!  — И?  — Ну, он… Он… — Чонгук размахивает руками и выписывает в воздухе непонятные фигуры, — не заставляй меня объяснять! Ты его вообще слышал хоть раз?  — Не впечатлён и по-прежнему считаю, что ТОП круче. Чонгук тихо рычит и от избытка чувств заезжает рукой по стене.  — Этот… Этот…?! *** Они вываливаются из здания спустя почти три часа, немного не досидев до начала повальной пьянки, охрипшие и вспотевшие, но вполне довольные друг другом. Чонгук лениво думает, отбивая ногой ритм в ожидании маршрутки, что даже Намджун на этом моменте обычно сдавался, что, может быть, в следующий раз присмотрится к этому ТОПу получше, и что у Тэхёна всё-таки шикарный го… Стоп.  — Я хочу пиццу, — заявляет Тэхён, пока Чонгук трясёт головой, — Кстати, тебе сколько лет?  — Двадцать, — отвечает Чонгук машинально и прикусывает язык, вспоминая, как мама в детстве учила не говорить всяким подозрительным дядечкам про имя и возраст. Тэхён, конечно, не сильно на маньяка похож, но…  — Круто, я старше! Тогда… Чонгкук-и, я хочу пиццу и мне скучно есть её одному. Чонгук должен был бы сказать что-то вроде «Сейчас час ночи, чёрт возьми» или «Чонгук-и? Мне не десять!», пожаловаться на то, что завтра рано в институт и ему делать английский (кажется, где-то нервно икнул Намджун) и вообще родители запрещают гулять после двенадцати, но… Чонгук смотрит на худую фигуру, на укутанное в шарф по самое уши лицо и спрятанные в карманах ладони и говорит:  — Пеперони. И у меня нет с собой денег, так что платить придётся тебе. Когда Тэхён сообщает, что смотрел все части Звёздных Войн и ненавидит последнюю экранизацию, Чонгук заносит его в список лучших друзей автоматически. Он жуёт жёсткое тесто с подозрительно кислящими помидорами, забывает про остывающий чай и говорит-говорит-говорит, будто его пару минут как выпустили из подвала и подкрутили отвечающий за болтливость краник так, что теперь ничем не заткнёшь, совершенно забывая о том, что хотел казаться старше, спокойнее и загадочнее. Тэхён много и без умолку болтает тоже, но Чонгук запоминает оторванные из реальности кусочки; бликующие под скупым светом ламп волосы, блестящие покрасневшие губы и тонкие длинные пальцы; Тэхён много машет руками, стучит по пластиковой тарелке и то и дело цепляется Чонгуку за рукав — кожа от случайных следов горит так будто плеснули горячим маслом.  — Было классно, — смеётся Тэхён, когда их выгоняют из кафе, суля пожаловаться за слишком громкий шум и смех. В кармане Чонгука телефон разрывается от кучи пропущенных от матери (которая думает, что он у хёна и звонит проверить, всё ли хорошо) и от Намджуна, который знает, что Чонгук нихрена не у него, и завтра ему наверняка хорошенько влетит, но Чонгуку как-то совсем фиолетово, когда он соглашается осипшим голосом и неуверённо мнётся, не зная, как правильно перейти планку с «одноразовая акция лучшего вечера за год» до «пожалуйста, давай зависать так каждый день».  — Давай сюда телефон, — говорит Тэхён и что-то долго вбивает озябшими пальцами в список контактов. Автобусы в Сеуле ходят круглосуточно, и Чонгук впервые жалеет, что так быстро — Тэхён задерживается всего минуты на две, на прощания складывая ладони пистолетом и напомнив про взятое обещание написать. Вместе с шаловлимым «Бам!» и скрипом тормозов ошалевший Чонгук почему-то слышит в глубине сознания странный звук, подозрительно напоминающий скрежет пробитого дна. ***  — Итак, — говорит Намджун тем самым медовым голосом, после которого Чонгук обычно огребает по всем пунктам. — Итак.  — Хён, — просит он так жалостливо, как только может, — пощади.  — Я заберу у тебя кофе.  — У меня, кажется, появился друг, — Чонгук ёрзает на стуле и чувствует себя совершенно по-идиотски. Не хватало ещё куличик из песка слепить и похвастаться, что быстрее всех съел манную кашу на завтраке.  — Это тот высокий странный чувак, с которым вы вчера весь вечер ворковали?  — Мы не ворковали! — приходит в ужас Чонгук, отскребая себя от столешницы. — То есть, Тэхён классный и вообще, но я между прочим не гей, — он убедительно трясёт рукой с прощальным браслетом дружбы от своей первой и единственной девушки.  — Ничего, я всегда буду готов подставить сильное мужское плечо, если ты вдруг вздумаешь порыдать от несчастной любви. Но если начнёшь подводить глаза или, упаси боже, губы, я перестану с тобой дру- Намджун не договаривает и уворачивается от подзатыльника только благодаря многолетнему опыту. От звука входящей смс вздрагивают оба, но Намджун успевает прочесть имя абонента вслух.  — Тэхён-а… И звёздочка. Серьёзно, Чонгук, звёздочка? — на лице хёна такое ничем не прикрытое отвращение, что Чонгук даже давится, — ты же ненавидишь смайлики.  — Это не то, что ты подумал, — выпаливает Чонгук прежде чем понять, насколько ущербно это звучит, и кидается зубочистками в наглую смеющуюся рожу. В сообщении — «Я потерял свой доклад т______т» и вложение со смазанным фото какого-то коридора. Чонгук успевает пообещать себе переименовать номер во что-то более приличное и не засиживаться в чате (было бы ради кого, и вообще), прежде чем пропадает из реальности до с ошибками написанного в три «спокнйой ночи, Чонгук-и»  — Я не должен так радоваться, — бурчит Чонгук сонно спустя неделю, мучая чёрный шнурок браслета, — я веду себя как идиот. «Тёплой ночи, Тэхён-а» Написано, не отправлено. «Хороших снов, хён!» ***  — Оппа, ты мне нравишься. Если ты… Я хочу сказать, если твоё сердце сейчас никем не занято, то… можем ли мы попробовать?.. Чонгук моргает оторопело и с трудом вспоминает, как говорить по-корейски. Суён перед ним стоит покрасневшая, почти в слезах, с протянутым в дрожащих руках письмом, и Чонгук рассеяно смотрит, пытаясь осторожно нащупать всколыхнувшиеся признанием чувства и почти с ужасом наталкиваясь на абсолютную пустоту.  — Ты... ты милая, — честно говорит Чонгук первое, что пришло в голову, облизывая пересохшие губы. Суён чем-то похожа на Ючжу и совершенно точно «его» тип. Хрупкая, точёная, с большими выразительными глазами и светлой кожей — Чонгук её заметил ещё в начале года, неприлично долго задерживаясь взглядом на стройных ногах и вырезе блузки, а теперь может только смотреть с сочувствием и растерянностью, — но я так не могу. Прости. Суён всё-таки плачет, комкая в руках письмо, и Чонгук чувствует себя до невозможности подонком, неловко пытаясь погладить трясущуюся фигурку по блестящим русым волосам. Он и сам не понимает, почему внутри всё мёрзло и темно; пусть Чонгук никогда не влюблялся всерьёз, но Суён красивая и у них бы могло что-нибудь получиться — Чонгук обязательно научился б любить позже, если бы... если бы не…  — Кто она? — Внезапно всхлипывает Суён тихо и как-то отчаянно, размазывая тушь, — кто она, оппа?  — Я... я не…  — Не хочешь говорить, да? — она шмыгает носом, — ладно. Это неважно. Тебе она действительно нравится, так ведь? Просто… будьте счастливы и всё такое. Прости, я… я должна идти, скоро звонок. Суён убегает, оставив Чонгука в одиночестве на заднем дворе за тридцать минут до начала следующей пары и твёрдым ощущением, что кто-то из них что-то недопонял, и странно тянущее ощущение под горлом почему-то подсказывает, что этот кто-то — вовсе не Суён. «Я мудак, хён», — Пишет он спустя полчаса, снова и снова нервно оттягивая волосы на затылке. Ему жизненно необходимо успокоиться, и руки сами набирают номер Тэхёна; Чонгук пишет и стирает несколько раз, прежде чем набирается смелости нажать на «отправить». — «Мне только что призналась Суён. Мне она нравилась недавно.» «И что ты ответил?» — сообщение от Тэхёна без кучи скобок и символов кажется пугающим и инородным; Чонгук так торопится ответить, что не попадает по клавишам. «А я сказал, что не могу так. Мне её немного жаль, и… И всё. Она плакала.» «Потому что уже есть кто-то, кто тебе нравится?» Чонгук растерянно моргает, пытаясь вспомнить, как это — когда в кого-то влюблён. Воспоминания о Ючжу полны тепла, лёгкой грусти, запаха персиков, дружеского расположения и до сих пор оттягивают запястье «волшебным» хэнд-мэйд браслетом, но Чонгук не уверен, что это оно — чтобы до бабочек в животе, когда будто резко прыгаешь вниз с высокой горы и чувствуешь, как что-то тянет и сосёт под ложечкой. «Я не знаю. Нет. Наверное, нет» Ответ приходит спустя десять минут — неслыханная для Тэхёна медлительность. «Всё впереди, в твои-то годы, Чонгук-а XD, но это значит, что мне не придётся тебя ни с кем делить))» Чонгук ухмыляется и чувствует, как отпускает скопившееся на кончиках пальцев напряжение. Всё хорошо: улыбка Тэхёна сама предстаёт перед глазами — широкая и почему-то немного грустная. «Я не буду тебя делить тоже.» Написано, не отправлено. «В любом случае меня всегда поддержит добрый хён XD» Чонгук хватается за голову и тихо шипит — при мысли, что Тэхёну может признаться какая-нибудь Суён, невысокая и красивая, как фарфоровая статуэтка, ему делается почти физически дурно. Чонгук не желает задумываться, почему — он поспешно поднимается со скамьи и бежит к главному корпусу. В голове скрипит мысль, что даже бегай он как весь олимпийский состав, от этого прятаться некуда.  — Да ты влип, — мотает головой Намджун почти восхищённо, когда Чонгук тащит ему свои тексты. Устоявшаяся со школы традиция — когда в голову Чонгука приходит навязчивая обманчивая идея, что он может писать, он портит половину тетради за ночь и на следующий день показывает хёну, дабы вернуть обратно к плинтусу самооценку и выслушать гору ценных замечаний. Похоже на особую форму мазохизма — Чонгук обычно плюётся ядом на каждый дельный бесполезный совет и потом долго баюкает покоцанное самолюбие, но сегодня ждёт разноса почти с радостью.  — Всё плохо? Где?  — Да в том-то и ужас, что так сразу и не скажешь. Слащаво, конечно, но в остальном… Признавайся, где текст спёр? Или всё-таки врал, что Суён не нравится? Чонгук сразу весь сникает, устало забирая измятые нотные листы с хангылью поперёк строк.  — Не нравится, хён. Не она. Ожидаемой шуточки про голубую драму не случается; Намджун смотрит задумчиво, не ведётся на шпильку «Лучше бы о Сокджине пёкся», и как-то осторожно хлопает по спине и говорит «да ладно, поссорились что ли?» и это намного, намного хуже — Чонгук даже разозлиться не может как следует, вынужденный успокаивать взбунтовавшийся океан внутри вялым «Да всё нормально». Чонгук очень не хочет врать себе. Но потерять Тэхёна он не хочет ещё больше, решив, что лучше закончить забывшимися друзьями, чем отвергнутым никем. *** Кажется, он застрял на какой-то стадии отрицания — вот уже почти две недели, как Чонгук мужественно пытается снизить процент общения с Тэхёном до минимума, игнорирует два последних предложения о встрече, с мясом выдирая из себя достойный ответ. Тэхён что-то подозревает, но пока всё ещё обходит острые углы и продолжает прирастать к Чонгуковой жизни каждой несерьёзной смс и заспанной утренней селфи — Чонгук не в силах попросить писать поменьше, сильно подозревая, что тогда не выдержит сам. Он берёт гитару, но кроме nothing like us с завсегда неправильно взятым ладом в конце ничего не выходит. Всё валится из рук — Чонгук смотрит на браслет любви и счастья почти с ненавистью и несколько раз порывается снять, под неимоверно неправдоподобными предлогами берёт у Намджуна треки любимого тэхёновского исполнителя и отчаянно пытается затянуть всё расширяющуюся каждый день дыру в груди. После отказа сходить на вечеринку с Джиди в роли главного приглашённого гостя начинает беспокоиться даже Хосок, в кои-то веки направивший свои стопы в сторону ВУЗа, в котором каким-то чудом ещё числится. Он снова перекрасился и наделал ещё больше дырок в ушах, и, кажется, посидел на каких-то курсах по психологии: после часа обработки Чонгук не выдерживает и выкладывает всё как есть.  — Дурак ты, — Авторитетно заявляет он.— Вы за этот месяц виделись чаще, чем ты играл на гитаре, а это, между прочим, показатель. И готов поспорить, что не один ты вёл себя как влюблённый идиот. — А ты здорово умеешь обманывать людей, — вяло откликается Чонгук. — Если я сейчас не прекращу ему писать, то потом уже не смогу. А я уже не могу, даже ты заметил; значит остальные вообще с первых секунд вычислят. Намджун бы поспорил, но у него дело поважнее — Ким Сокджин, согласившийся помочь с французской литературой вдруг воспылавшему страстью к языку Намджуну. В классике он понимает меньше, чем Чонгук — в мореплавании, но причина со стороны звучит как вполне достойная, и Чонгук отчаянно пытается не ревновать и не завидовать. — Что бы ты сделал, если б узнал, что Намджун-хён тебя любит? Хосок представляет в красках и синеет. Чонгук безрадостно машет рукой. «Хён, я снова написал песню, и она — полная херня.» «Влюбляться — это совсем не здорово, книги врут, Тэхён-а.» Написано, не отправлено. «План отлично действует» — убеждает себя Чонгук, чувствуя, как внутри скалит зубы тоска. Ему кажется, что Ючжу его ненавидит и на прощание заколдовала — обещанное счастье обернулось заползшим утром под лёгкие холодом, который всё никак не уйдёт. Как показывает печальный опыт, за два месяца можно привязаться к человеку так, что не получается ни петь, ни смеяться - Чонгук не ненавидит то состояние меланхолии, в которое сам себя загнал. Тэхёна, несмотря на все старания, он возненавидеть не может, поэтому синий от кругов под глазами тенью шатается от дома и до учёбы, впервые сдаёт английский на максимум баллов и впервые этому факту не радуется. «Сегодня пошёл снег. Ты не мёрзнешь?» Написано, не отправлено. Поток сообщений от Тэхёна постепенно сужается до узкого ручейка; исчезают привычные смайлики и странные фото, и Чонгук от греха подальше блокирует телефон. «Мы не так давно знакомы, чтобы он начал волноваться. Встретились всего-то пару-тройку раз. Ему, в конце концов, наверняка всё равно, кому писать» — говорит себе Чонгук и бесится с того, насколько это убедительно звучит и похоже на правду. Сеул покрыло ровным слоем снежных хлопьев — так себе подарок на конец весны, но душевному состоянию Чонгука молниеносно чернеющие от уличной грязи вяло таящие снежинки вполне соответствуют. У подъезда его кто-то ждёт — Чонгук останавливается, протирает несколько раз глаза и едва сдерживает позорное желание сбежать. На последнем фото рыжие волосы казались совсем светлыми, но Тэхён, очевидно, успел полинять, почти слившись с тёмной благородной медью с редкими проблесками черноты. У Чонгука дыхание перехватывает и зудит в коленях, когда Тэхён странно смотрит и заявляет сухо и непреклонно.  — Ты мне не отвечал.  — Я…  — Я очень обижен. Но сегодня отличная погода, чтобы поиграть в снежки, так что… Идём, Чонгук-и. И они идут — Тэхён отводит их в какую-то чахлую рощицу в десять деревьев, почему-то полностью свободную от людей и любых источников освещения, в середине одного из старых районов; успевает потемнеть и подморозить, и Чонгук старается хлюпать носом потише. Тэхён — молчаливый, странно сосредоточенный и почти мрачный, но всё-таки его Тэхён, молча лепит снежок, больше похожий по размеру уже на запчасть от снеговика.  — Может не надо, хён? — жалобно просит Чонгук, когда Тэхён полирует снаряд, придирчиво осматривает и прибавляет к маленькой кучке у ног.  — Это — за игнор! — Чонгук едва успевает пригнуться и издаёт малопонятный звук, чувствуя, как стекает холодный грязный снег за шиворот. Тэхён дьявольски смеётся и замахивается снова.  — А это — за то, что я скучал! Чонгук впервые за две недели радостно, до боли в губах улыбается и решает, что на такое просто не может не ответить. Через час они, кажется, оббирают весь снег в радиусе видимости — из-под грязной слякоти и сохранившейся у корней корочки льда выглядывают проталины со светлыми полосками травы и земли. Чонгук, весь грязный и мокрый, издаёт победный клич, коварно нападая со спины — Тэхён успевает повернуться, но не среагировать, и они падают, поскальзываясь на липкой земле и задыхаясь от смеха. Чонгук шалеет от внезапно обрушившегося на него обжигающего тепла чужих прикосновений и запаха краски и шампуня с волос — Тэхёна вокруг слишком много, и Чонгук забывает, как дышать.  — Ты почему такой тяжёлый? — недовольно бурчит хён, пытаясь выползти; Чонгуку стоит сейчас же подняться, если он не желает совершить нечто абсолютно, непоправимо глупое… Чонгук желает, грязными руками скользя по чужим раскрасневшимся щекам и замирая, впиваясь взглядом в чужие широкие чёрные зрачки с едва различимым блеском на дне. А дальше всё сливается в одно большое мутное, как бензиновая плёнка на воде, пятно — Чонгука ведёт от тепла и близости, он осторожно касается чужих горячих обкусанных губ и с десяток раз умирает и воскресает, когда Тэхён вдруг вцепляется в него, кусаясь и душа дрожащими руками. Он весь как из проволоки, вертлявый и порывистый; Чонгук стискивает крепче на одних только инстинктах, с трудом вспоминая о том, что нужно дышать, забирая чужие стоны, прикусывая чужой язык и оплетая руками тонкую длинную шею.  — Я же переживал, идиот, — Тэхён прячет голову в воротнике Чонгуковой куртки, зарывается в его волосы одной рукой и говорит что-то ещё свистящим шёпотом — Чонгук, поворачивая к себе его лицо и невесомо касаясь подушечками пальцев алеющих губ, может думать только о том, что теперь наконец-то отправит все те сто сорок сообщений в черновиках. *** В последнее утро мая Чонгук просит Тэхёна закрыть глаза и протянуть руки вперёд, осторожно вытягивая толстый узел в середине плетения. Как и следовало ожидать: тонкая вязь распадается на два абсолютно одинаковых браслета с маленьким кругом-солнцем в центре. Тэхён покорно ждёт, пока Чонгук завязывает самый крепкий морской узел из всех, что только знает, и, вздрагивает всем телом, когда он, не сдержавшись, мягко тыкается губами в чужие костяшки.  — До меня недавно дошло, что они задумывались парными.  — Давай мне, — просит Тэхён охрипшим голосом, стискивая его запястье. Он почти пять минут, высунув язык от напряжения, мусолит в руках шнурки, пока несколько мелких узлов не сплетаются в один ком; Чонгук не уверен, что вообще когда-нибудь будет в состоянии это развязать. (Да и не захочет, на самом-то деле). Тэхён целует его в уголок рта и тянет вперёд, незаметно переплетая пальцы.  — Ты ведь не боишься высоты? Чонгук завороженно смотрит на свою руку в чужой, и смысл вопроса доходит с некоторым опозданием.  — Нет.  — Хорошо, потому что я нашёл отличный выход на крышу.  — Только вместе с булочками. И кексами с маком, и… Тэхён закатывает глаза и бормочет про «тебе лишь бы пожрать», когда Чонгук вдруг орёт «Догоняй!», пихая в плечо, и срывается на бег. Лужи звонко хлюпают под ногами; Чонгук с гиканьем проносится мимо сонных заторможенных людей по газонам и клумбам, едва не путается в собственных ногах и тяжело дышит, чувствуя себя нашкодившим ребёнком, которому сегодня всё можно. Позади что-то кричит и смеётся Тэхён — Чонгук не останавливается, пока его не хватают за мокрый ворот футболки и не прижимают к себе.  — Поймал.  — Это я сдался, — протестует Чонгук вяло, пока высокий и липкий Тэхён беззастенчиво просовывает свои ледяные руки ему под футболку. — Эй, холодно же! Тэхён смеётся, и Чонгук замирает, едва касаясь его шеи. Всё внутри сжимается до одной маленькой точки, давящей под рёбра и встающей колом к горлу. Любить Тэхёна — больно, без нежных бабочек и до встающих кругом рёбер и вывернутых костей от каждого касания и страха потерять.  — Ты такой красивый, — шепчет Чонгук почти жалобно, — я похож на идиота, когда такое говорю, но ты красивый, а я тебя, кажется… Тэхён останавливает его невесомым поцелуем и улыбается. «Я знаю, » — читает Чонгук по счастливо блестящим глазам и подрагивающим ресницам, — «я тоже». Им не нужны слова — Чонгук слышит в ответ в бодром «тогда может возьмём поесть чего-нибудь нормального? И — ладно — кексов», до хруста стискивая чужую руку в своей.  — Тэхён-а, — впервые зовёт он, с удовольствием наблюдая, как вздрагивает чужая спина, и щурится, — с тебя всё ещё кофе, помнишь?