соседняя кровать теперь пустует

Почему ты меня оставил? Я тебя ненавижу. Безгранично, исступлённо ненавижу. Как ненавижу ходить босиком по сырой земле поздней осенью и ненавижу даже сильнее ощущения во рту крови, сочащейся из трещинок на сухих губах. Ненавижу этот твой китель, который ты так до омерзения аккуратно сложил на твоей дурацкой заправленной кровати. Никогда я не мог сдержать нелепой улыбки, смотря на то, как ты сосредоточенно, с трепетом, разглаживал свои рубашки и как по-детски возмущался при виде моей разбросанной по полу одежды. -Фридрих, ну и что мне с тобой делать? - ты демонстративно вставал посреди комнаты и скрещивал руки на груди, обреченно вздыхая. - И не смей лезть ко мне целова... Но ты никогда не успевал закончить этой фразы, потому что мои губы уже покрывали поцелуями твое мальчишеское и такое любимое лицо. Твои руки, твой лоб, твоя шея, твои волосы. Я любил тебя полностью. Я люблю. Осознание того, что тебя нет, отдаётся тупой болью где-то в грудной клетке, сковывая лёгкие и отнимая возможность дышать. А я и не хочу без тебя. -Какой бы была твоя жизнь, если бы мы не встретились? - ветер уносил твои слова куда-то далеко. Ты мял своими холодными пальцами воротник моей рубашки, потом осторожно поднял глаза, заставив меня забыть, что такое время. -Я не знаю. Я не знаю. Ненавижу то, как ты осознавал, что оставишь мне это мёртвое спокойствие твоих в последний раз надраенных ботинок и равнодушно молчал. Ты их больше никогда не наденешь. И вот они безучастно стоят в углу, накренившись вправо. Так старательно обувь никто не шнуровал. Если бы я мог тебя ненавидеть... Когда ты читал это твоё проклятое сочинение. Когда стоял у той стены, совершенно потерянный, и безмолвно умолял меня понять. И я понял. Когда твоя рука по ту сторону льда коснулась моей, я в последний раз посмотрел в твои глаза и обнаружил в них надежду. Надежду, с которой ты больше не мог жить и поэтому умирал. Ты отдал ее мне. Я думал, что ненавидел... Но я любил. Не мог иначе. И вряд ли смогу, Альбрехт. Здесь без тебя пусто. И даже эти ботинки, безмолвно чего-то ожидающие, накрахмаленные простыни и занавески на грязных окнах шепчут одно и то же, с каждой секундой всё неистовее и отчётливее: Твоя война проиграна. Сдавайся, Фридрих.