То невидимое

— Красивые сандалии! Из Лидии? — Оттуда, — кивнула девушка, подбирая розовый пеплос, чтобы подруга могла как следует позавидовать новой обуви. — А тебя, Аттида, чем одарили? — Арфой с накладами из серебра, — с улыбкой ответила та. — Буду играть на Панегиреях. — А я приду слушать тебя в новых сандалиях, — Аригонта — младшая — улыбнулась одобряюще. Солнце выглянуло из-за лёгкого облачка, и с воды вспорхнули тысячи бликов. — Может, пойдём? Жарко… Сейчас воск на дощечке расплавится. — Пойдём. Собрав дощечки и стилосы в корзинку с наполовину ощипанной гроздью зеленого винограда и пустым кувшином, подруги стали неспешно подниматься в горку. — Ты ведь знаешь, Псапфа опять разбранила Анакторию! — Аттида с утра берегла новость, чтобы вот так, между делом сказать подруге и позлить её, почему-то всегда узнающую слухи последней. — Теперь знаю, — вздохнула Аригонта. — Ой, а кто это играет? — Где? — Аттида оглянулась, словно могла увидеть то, чего не слышала. — Тсс! — младшая девушка остановилась, прижав палец к губам. Где-то на берегу резко и немузыкально отозвались струны. Подруги поднялись выше. По ту сторону узкого склона, у самой воды, на камне сидела золотоволосая девушка с лирой в руках. — Ошпарит себе попу, — пожала плечами Аттида, встретив взгляд подруги. — Может, утешить её? — Вот ещё. — Ты злая, — Аригонта нахмурилась, — потому что Псапфа с ней теперь. — Зато я — с тобой. И не злюсь нисколько. Ты же видишь, Анактория лиру терзает. Только больше расстроится, если узнает, что мы слышали. — Твоя правда, Аттида. *** Анактория сердито вытерла слёзы. Проклятая деревяшка! Она то выпадала из таких же деревянных от напряжения пальцев, то зацеплялась за струны. Надо же было Псапфе придумать плектр, а теперь дразниться «деревенщиной», если при ней перебирать струны, как раньше, пальцами. Сама Псапфа чудо как хорошо играла — но то Десятая Муза. Простым смертным до неё как до верхушки Олимпа. И даже не лесбосского, а того, на котором боги и благая Афродита, чей фестиваль — Панегиреи Тёплых ключей — должен был начаться скоро. Прибывшие в столицу Лесбоса, Митилену, славные эолийские мужи станут состязаться в силе и скорости, а девы — в музыке и пении. И она, Анактория, опозорится перед толпой зрителей, перед всеми девушками фиаса и, что хуже всего, — перед возлюбленной Псапфой. После этого — только в море со скалы. И всё потому, что глупый кусок дерева никак не хотел быть гибким продолжением пальцев. Тяжело переучиваться. Но нужно. Реветь — без толку. Ей нужна была поддержка. Девушка положила лиру на песок и встала на колени, умоляя Богиню-Мать с горы Ида и Артемиду с Афродитой помочь и не чинить препятствий. Не плеснула высокая волна, не грянул гром — но Анактория была уверена, что её услышали. Если богиня не является — это не значит, что она глуха к молитвам и безразлична к жертвам. Боги рядом: они ступают по тому же песку, только не оставляют следов. Ни глаза, ни уши не созданы для того, чтобы внимать самому главному. Для этого — сердце. *** Псапфа полулежала на горке подушек, закрытых сребротканым покрывалом. От хмеля тёмные глаза блестели лукаво, как у малого ребенка, которому удалось запустить мохнатого паука в кровать младшему брату. Падающие ниже плеч чёрные локоны, умащенные и пахнущие травами, вливались в складки голубого хитона подобно чёрным змеям. «Блеск, красота чаруют меня как сияние солнца», — так говаривала сама Псапфа. Роскошь к ней шла: полногрудая и, в отличие от нежных ионийских дев, — загорелая, она нуждалась в подходящем окружении. Аттида сидела напротив Псапфы, обнимая совсем юную Аригонту. Та недавно попала в ближний круг, но процветала под заботливой рукой Аттиды, второй в фиасе — группе воспитанниц Псапфы. Горго, Андромеда, Дика и Мнасидика, Гонгилла и Мегара расположились полукругом. Разносившая вино девушка-рабыня со скрытой усмешкой покосилась на пустующее место рядом с Псапфой. — Подруги! — Псапфа приподняла скифос, держа плоскую чашу за одну ручку. — Милые, у меня хорошие вести. Наш благодетель Алиатт, властитель лидийский, от чьих щедрот мы процветаем, прибудет на праздник. Его письмо дышит радостью; властитель хочет сам «узреть дев сладкоголосых и стройных» — так он пишет. Не посрамите себя и этот дом, где я учу вас. — Не посрамим, — дружно откликнулись девушки, поднимая чаши. Отдёрнулась занавесь на входе, и показалась Анактория. Не глядя ни на кого, она подошла к Псапфе и села рядом, опустив голову. В многоголосой тишине — общем молчании — её шепот услышали все: — Прости. Я была такой глупой. Поэтесса коснулась ладонью её щеки. — Ты и сейчас глупая. Я давно забыла и своего гнева не помню я. Это ты прости. Анактория благодарно обняла её. — Пока тебя не было, я говорила, что Алиатт лидийский приедет посмотреть состязания. — А ты будешь выступать? — спросила черноволосая Дика, младшая сестра Мнасидики и дочь богатейшего лесбосского винодела. — Только перед состязаниями, — улыбнулась поэтесса. — А победит пусть лучшая из вас. — Но ведь ты — лучшая, — шепнула Анактория. Аттида глубоко вдохнула, считая про себя до десяти. — Значит, ты будешь судить? — Дика потянулась за вином, но сестра шепнула её по руке: хватит. — Нет. Хореги потратились на праздник — пусть и победителей выбирают. — Но ты должна судить! — возмутилась Анактория. — Боишься проиграть? — не удержалась Аттида. — Тебе?! — Любой из нас! — Хватит! — перебила Псапфа. Анактория могла бы поклясться, что видела молнии в её черных глазах. — Не выпускайте Фурий. Я сказала: победит достойнейшая. А ты, любезная мне Анактория… спой для меня, а для толпы — не нужно. Лира ещё не слушается тебя… как мне отказывает язык, когда ты рядом. К следующим Панегириям научишься держать плектр, и тогда… Анактория вскочила. — Зачем ты так при всех?! — Все и так знают, моя прекрасная Анактория, — ответила Псапфа, поднимаясь на ноги. — Уймись, прошу. — Ты не ценишь меня! Так я покажу, что я достойна тебя! — Я ценю твой дар — а музы одарили тебя щедро. Ценю доброе сердце, которое сейчас туманит глупая обида. Успокойся и сядь. — Прости, — Анактория покачала головой и сделала шаг к выходу, но Псапфа поймала её за руку и больно сжала. — Куда ты? — Слагать песню для праздника. — Что ж, иди. Анактория медлила: ей совершенно не хотелось, чтобы Псапфа отпускала её. — Рынок в базарный день, а не дом Муз! — проворчала Аттида. Анактория зарделась и вышла. Песни у неё и правда не было. Панегирии начинались через день. *** Огромный театр, построенный к северо-западу от города на пологом холме, был переполнен. Лесбоссцы с запада, из Мефимны, и с севера, из Эреса, не один день ехали в повозках, а то и пешком шли в столицу посмотреть на атлетов, чьи состязания намечались на следующий день, и на выступления музыкантов — сегодня. На каменных ступенях амфитеатра рядом c эолийцами сидели в расшитых хитонах ионийцы, добиравшиеся морем из Аттики ещё дольше; лидийцам как почетным гостям уступили первые ряды. Псапфа, стоя на помосте из свежеструганных досок, с наслаждением втянула воздух, пьянея от запаха. Пахло фестивалем. Десятая Муза жила ради таких дней, когда горели на солнце тяжёлые браслеты на тонких запястьях и золотые нити в кайме пеплосов; когда зазывно кричали торговцы вином и фруктами, а в отдалении жарилось на вертелах мясо; когда разноголосая толпа бурлила в ожидании её, Псапфы, песен; когда воздух звенел присутствием богов и не было ничего невозможного. Она подошла к краю помоста. Зрители аплодировали и кричали: «Эвое, Псапфа!» Греясь в их любви, она улыбнулась и подняла свободную руку — во второй была лира — призывая к тишине. Поклонившись Мирсилу, властителю Лесбоса, и Алиатту — царю Лидии, сидевшим в окружении телохранителей, она произнесла звонко и весело: — В честь Кипророжденной Афродиты мы начинаем состязания! Пока участницы готовятся, я развлеку вас песней… — …Вон тот, с чёрной бородой? — Ага! Алиатт. — А рядом кто? — Охрана. — Да нет! Вон тот мужик, в жёлтой хламиде… в золотых обручьях…по правую руку, ну? — Вижу… вельможа какой-нибудь. — Такой смешной. — Точно! Девушки шептались, глядя на зрителей через щёлки между неплотно пригнанными досками задника. Когда Псапфа закончила петь и спустилась с помоста, чтобы сесть среди хорегов, вышла Аттида: по праву старшей она выступала в начале. Новая арфа уже стояла на помосте: пусть видит царь Алиатт, что по сердцу его дары лесбосским девам. Музыка лилась из-под пальцев Аттиды, словно создавалась в это самое мгновение, а не была заучена для состязаний много дней назад. С журчанием свежего родника, с переливами птиц поутру сравнивала эту музыку Анактория — и была очарована. Несмотря на ссоры и ревность к Аттиде: ненавидеть прекрасное трудно. Потом показали свое искусство Гонгилла, Дика и Мнасидика с двойными флейтами, Мегара с лирой… она очень красиво пела, но стихам не хватало чувства. Анактория выступала ближе к концу. Собрав свою группу воспитанниц несколько лет назад, Псапфа одаряла дев благосклонностью: Аттиду, а до неё — кельтскую девушку Милайлу и многих других. Чтобы закончить на себе этот длинный ряд, Анактория намерилась покорить саму Псапфу. Стать победительницей и взять её как трофей. Девушка вышла на сцену и села на скамеечку в центре. Подняла лиру, коснулась струн плектром. Она два дня просидела на берегу, добиваясь чистоты и лёгкости игры непривычной палочкой на знакомой лире. Любовь, помноженная на упрямство — великая сила. Твой голос нектара слаще, Что боги вкушают в пищу. Молчаньем сильней накажешь, Чем злыми словами. Голос Анактории был мягким и осязаемо приятным, как хорошо выделанная кожа. И очи сияют ярче Росы на цветочном луге. Глаза отведя, накажешь Вернее, чем взором. Анактория встретила взгляд лукавых глаз Псапфы. Та улыбалась. Анактория играла превосходно. Алиатт, царь лидийский, тоже улыбался золотоволосой деве, столь искренне воспевавшей покорность и кротость. От рук твоих, от касаний Счастливее, чем от даров я. И лучше меня ударишь, Чем вовсе не тронешь. Псапфа сжала и разжала пальцы, которыми два дня назад пыталась удержать её. Сегодня она точно никуда не пустит Анакторию. *** Сестра вдохновенной Пейто, В любви я теряю разум. И лучше меня убей ты, Коль вовсе разлюбишь… Окончание песни Анактория прошептала Псапфе на ухо, и та обняла её крепче прежнего. Новости жгли язык, но сильнее того — самое сердце. В доме не было больше никого: даже служанок поэтесса отпустила до утра, подарив по монетке. Через открытое окно ветерок доносил в спальню запах сосен. Луна, висевшая тонким стригилем, едва светила. Псапфа опустилась на колени перед Анакторией, в одежде вытянувшейся на ложе. — Ты покорила всех, душа моя. — У тебя училась. Анактория развязала ленты, державшие причёску; локоны рассыпались искристым золотом. Псапфа взъерошила их, намотала прядь на палец. — И откуда ты такая красивая? — Из Антиссы же, — улыбнулась Анактория. — Мне иногда кажется, что с Олимпа, — ответила Псапфа с легкой грустью, но перебила себя: — Эвоэ, отпразднуем твою победу. Псапфа расцепила застёжки её хитона, спустила ткань и огладила плечи своей лучшей ученицы. — Я даже пальцами вижу, как ты красива. — Если боги создали меня под твою руку, почему сегодня мы впервые делим ложе? Почему ты лишь сейчас решила?.. — отозвалась из темноты Анактория. — Потому что ты хочешь не только тело: ты хочешь душу. Я не была готова. — Я люблю тебя. Поэтесса легла рядом, вычерчивая невидимые письмена на её груди и животе — прикосновения, память о которых будет яркой и вечной, как надписи на мраморе; метки, по которым в любой жизни они узнают друг друга. — Осторожней, — шепнула Анактория. — Что? — Мне сейчас может хватить одного касания. — Безумная! — Из-за тебя. От неторопливых движений Псапфы Анактории начало казаться, что обе они исполняют ритуал, и всё — часть действа, грандиозного, но неясного. Пальцы Псапфы — точные пальцы музыканта — ласково коснулись её меж бедер; впечатление ритуала только усилилось. Дрожь, проходившая по их сплетённым телам — как молния рождается между столкнувшимися тучами — была венцом и наградой для сегодняшней победы, но вместе с тем — основой чего-то нового, о чём нельзя было догадаться. Звёздное небо было тайной строкой, и словом — кольцо на пальце; и вместе горячие от счастья, вместе измученные повторяющимся удовольствием телá тоже были фразой на два голоса — и обещанием, и клятвой, принесённой неслышно. Окно выходило на восток; бледный свет восходящего солнца уже сеялся в спальню вместе с утренней прохладой. Псапфа подтянула сползшее одеяло, укрывая себя и Анакторию. — Моя любовь, ты помнишь Алиатта? — Царя лидийского, что смотрел вчера состязания? — Анактория нахмурила тонкие подкрашенные брови. — К чему ты? — С ним был верховный жрец храма, куда мы каждый год отсылаем обученных рабынь. — Так вот что за мужик, — Анактория улыбнулась, перебирая тяжёлые темные локоны Псапфы. — Я-то думала, купец… Весь в золоте и пузо вон какое... — Он приехал за невестой. Ложе вдруг превратилось в лёд, и слабый свет резанул по глазам. — …и выбрал победительницу — для себя. Он женат, конечно, но у них можно нескольких… Аригонту, возлюбленную Аттиды, он увезёт для сына. — О боги! Как жестоко…Но я никуда не поеду! Навечно девой останусь я! — горячо прошептала Анактория, до боли вцепившись в руку Псапфы. — «Выдадим» — сказал отец. Что твой, что Аригонты. Удачный брак. Верховный жрец не каждый день засылает сватов… Мы с тобой должны расстаться, моя богиня. Анактория спрятала лицо на груди Псапфы, даже не плача: боль была слишком острой. — Я бессильна, моя славная, — Псапфа погладила её по голове. — И жду только приглашения в Сарды, столицу лидийскую. Тогда я всё брошу и приеду. *** Анакторию и Аригонту провожали родственники и весь фиас во главе с Псапфой. Аттида с алебастрово-белым лицом смотрела, как её возлюбленная обнимает по очереди родителей, потом милых подруг. К ней Аригонта подошла последней, и Аттида поцеловала её губами, солёными от слёз. Анактория уже взошла по сходням на палубу; кто-то протянул ей руку, но она не видела ни её, ни ступеней. Только солнце, разбитое в воде на тысячи осколков. Юная Аригонта поднялась следом; сходни убрали, подняли якоря. Портовые рабы толкнули гордый нос лидийского судна, и с тихим шорохом оно отошло от берега. Анактория стояла на носу корабля. Отыскав взглядом Псапфу, одетую в тёмно-синий, почти чёрный хитон, она подняла руку в прощальном жесте и прошептала: — Γεια σας! Пока корабль не скрылся из виду, обогнув остров, Псапфа играла на лире, перебирая пальцами звенящие струны, ещё помнившие, как она оплакивала Милайлу, точно так же увезенную с острова. Слова сложатся позже, горько-терпкие, печальные: Ού παρεοίσας — «её нет здесь». ***

…reminds me of Anactoria who is not here Whose lovely way of walking, and the dark flash Of her face I would rather see ---— than War-chariots of Lydians and spear-men struggling On a dusty battlefield. — Σαπφω, fragment 28

— © Fatalit, 28 June — 02 July 2006 Γεια σας – в новогреческом одно выражение для приветствия и прощания. пеплос – длинное платье, цельнокроенное из одного куска ткани. плектр – нечто вроде деревянного медиатора для игры на лире. Считается, что его ввела в практику Сапфо. скифос – плоская чаша для питья с двумя ручками, глиняная или металлическая. стригиль – инструмент алтета, серповидный скребок, которым счищали с тела нанесенное на него масло. фиас – группа, вместе справляющая обряды (например, менады – это фиас Диониса), также используется применительно к группе воспитанниц Сапфо. хореги – богатые граждане, устраивавшие фестиваль на свои средства. Кельтская девушка Милайла совершенно анахронична и пришла сюда как дань уважения тексту DJWP "A Bard Day's Night" (фанфик по "Зене – королеве воинов").