***
Сегодня было довольно прохладно, как-то бывает обычной нью-йоркской осенью, и Перси даже пришлось надеть куртку вместо толстовки. Половина листвы уже окрасилась в жёлто-охренные цвета, по-новому преобразив Риверсайд-парк. На самом деле, этот парк — единственное, что Перси любит в Гарлеме. Постоянные стычки гангстерских банд, разборки местных диллеров и их клиентов, мелкие потасовки всякой особо наглой и борзой шпаны. Только пули и свистели в Гарлеме. И Перси здесь живёт и работает, как и почти все его друзья — дёшево и сердито, как говорит Талия из убойного отдела. Одной лишь Бет хватило ума расположиться в Нижнем Ист-Сайде, да только к ней никто не прислушался. Было без пятнадцати одиннадцать вечера, когда Перси вызвал Нико на разговор. До безумия уставшему после очередного рейда, искренне заебавшемуся в УБН, ему предстоял очередной разговор с его личной головной болью по имени Нико ди Анджело. Вот уже лет одиннадцать как Перси постоянно беспокоится о лучшем друге из-за его проблем с наркотиками. То спиды, то кетамин, то крэк, то спидбол, то герыч; этому нет и не было конца; это тебе не простая травка с пацанами после школы, как когда-то в юношеские года баловался Перси (ну, а кто из нас этого не делал?). Джексон ведь выбрал управление по борьбе с наркотиками не случайно, и догадаться об этом не сложно. Все эти обгашенные джанки и их дурь, Перси видел это задолго до того, как вообще подумал пойти работать в правоохранительные органы. Расширенные зрачки и кровавые белки Нико осточертели Джексону давным-давно, когда тот ещё не шлялся днями и ночами по улицам Манхэттена. Один только вид бледного, то есть обдолбанного, Нико уже много лет вызывал у Перси неконтролируемые приступы гнева и отвращения. И, вероятно, боли. Дурень с тринадцати лет бухал и дул непонятно где да с кем, возвращаясь домой в жопу синим. Мертвец ходячий. Уже в те моменты Перси думал лишь о том, чтобы запереть Нико в наркологичке, потому что видеть его таким он не мог.***
ВНЕШНИЙ ОСМОТР: Тело умершего было одето в черную однотонную футболку, тёмно-серые джинсы Levi’s (имеется бирка с ценой; вероятно, украдено), черные рваные кеды и тёмно-синюю поношенную джинсовую куртку. Рост 5,8 футов, вес оценивается в 47,8 килограмм. Оцепенение присутствует в верхних и нижних конечностях. В области локтевого сгиба обеих рук имеются характерные шрамы от регулярного внутривенного употребления наркотиков. На предплечьях по всей длине вен множественные рубцы. Оттенок лица слабо-синюшный. Оттенок тела в общем землисто-серый. Выраженные трупные пятна присутствуют на поверхностях дорсальных сторон тела, верхних и нижних конечностях, гениталиях с соответствующим побелением точек давления. Рёбра. Торчащие, оголённые, кровавые рёбра. Перси не может отвести взгляд. Он не слышит возмущений судмедэкспертов и патологоанатомов или не хочет слышать. Джексон вытирает рот рукавом заляпанной всяким дерьмом формы перед тем, как сделать ещё шаг. В голове гудит, как после худшего в жизни похмелья, или это оно и есть — Перси не понимает. Ребра похожи на те, что Перси видел вчера на рынке у заколотой свиньи, и этот момент прочно застревает в его голове. Он закрывает глаза, но перед ним все равно мерзкая картина, въевшаяся в сознание — ребра, ребра, ребра. Хочется плакать, а вместе с этим тошнит, и тут сложно разобрать от чего — или от вида, или от бесконечной-по-счету бутылки алкоголя. Джексон жмурится и протирает глаза перед тем, как вновь их открыть. Перси разжимает веки осторожно, ведь совершенно не уверен, что готов повторно запечатлеть в своей памяти это… тут уж ни одно слово или выражение не поможет в описании, Перси уверен. Он боязно поднимает взгляд с пола на ножки стола, с ножек — на весы на столе, с весов — на руки. Синие руки с бесконечными шрамами вдоль-по диагонали-поперёк, выжженные токсинами вены его мёртвого друга — нет, дебила — и опять на злосчастные рёбра. Самообладание и контроль над организмом тут же теряются вновь; Перси чувствует, как его ноги подкашиваются.***
Наконец он приходит. Испачканная красками серая толстовка смотрится на нём мешковатой, а заляпанные грязью черные джинсы, напротив — слишком узкими; но это никак не отражает даже толики всей его несуразности. Нико выглядит — в самом прямом смысле — как побитая псина, ибо без слёз на этого парня нельзя взглянуть. За те пару дней, что они не виделись, Нико успел схлопотать разбитую скулу, порванную губу и налитой кровью глаз. Перси мрачнеет: белым парням очень нежелательно высовываться в Гарлеме, и как-то из всего квартала только Перси и хватает мозгов на эту дурость (впрочем, Перси не лезет в дела банд, а те не мешают ему подчищать район от наркоты, так что всё довольно тихо). Присмотревшись, Перси замечает у шеи ди Анджело мощный укус: скорее всего к этому придурку опять какие-то жалкие импотенты пытались залезть в трусы в клубе, когда он подкатывал, чтобы пиздануть экстази. Извращенцы нередко зарились на его тощую жопу, а потом Нико разбивал им морды. Скорее всего, и сейчас было так же. От Нико пахло алкоголем и цитрусами, как обычно пахнет от людей, которые ещё совсем недавно глушили текилу. Нико любит текилу, особенно когда у него настроение скатывается в днище. «Так она ярче, и так мне прикольнее. Почти не грустно,» — так говорит Нико, когда Перси советует ему бросить пить. Ему-то прикольнее, а Перси приходится каждый божий день видеть его рожу пьяной. Подсказка: смотреть на друзей в месячном запое — не прикольно. — Если соскучился — мог позвонить, — Перси закрывает глаза и шумно вздыхает на слова Нико. Перси не собирается сразу начинать разговор, и сначала лишь смотрит. В противовес иронии и скуке в голосе, лицо и тело Нико не выражают ничего, кроме тревоги. Его глаза рыскают по телу Перси и губы иногда подрагивают. Нико то вытирает ладони о колени, то снова суёт их в карманы, то начинает обходить Джексона со всех сторон. Перси сразу отмечает эту паркинсоническую дёрганность — абстиненция. — Ни один звонок не передаст мне той информации, которую я получаю с одного лишь взгляда на тебя. — Шмара полицейская. — Упырь торчащий. Нико начинает хохотать и наскоро обнимает друга и хлопает его по спине. У всех людей весьма расплывчатое понимание о нормах в общении, и Перси давно согласен с тем, что они с Нико забыли о подобном напрочь. Перси присаживается на скамью и хлопает по месту рядом с собой, чтобы этот дёрганный сел и перестал маячить у Джексона перед глазами. Нико забирается на скамью с ногами и обнимает колени. Он всегда так делает, когда чувствует себя незащищённым. — Ты чего припёрся-то? Решил мне нотации о вреде наркотиков прочитать, как свободная минутка выдалась? Или просто предупредить, что вы скоро обвалите Кастеллана, и мне лучше больше не покупать у него? — Нико повернулся к Перси и положил голову к себе на колени. — Как бы мы ни хотели прикрыть его лавочку, у нас пока доказательств недостаточно. Гнида слишком хорошо подчищает, — Перси прыснул на вопрос о Луке, хотя и причина их разговора частично задевала и его. Косвенно и неправда. — Тебя опять нашли без сознания. И я опять забирал тебя из больницы. Нико уткнулся лицом между колен и прикрыл уши ладонями. Этот разговор обещал быть крайне малоприятным. Лампочка фонаря нервно мигает и сбоит.***
ВНУТРЕННИЙ ОСМОТР: Подкожный жировой слой светло-желтого цвета, с выраженной дистрофией. Мышцы на разрезе светло-красного цвета, влажные. В левой и правой плевральных полостях определяется прозрачная жидкость соломенного цвета в незначительном количестве. В брюшной полости до 10 мл прозрачной жидкости соломенного цвета. Брюшина на всем протяжении влажная, блестящая. Серозная оболочка, покрывающая мочевой пузырь, с инъекцией капилляров. Сальник и брыжейка со слабо развитым количеством жировой клетчатки обычного вида. Описания органов и органокомплексов приложены к протоколу. Перси пытается стоять на ногах твёрдо. Его трясёт и лихорадит. Он сейчас упадёт. В глазах всё плывёт, голова кружится и болит, и снова кружится. Железный стол сливается с грязными серыми стенами, всё перекрывает кровь Нико. Джексон пытается что-то рассмотреть, за что-то зацепиться глазами, но перед ним стоят лишь бесчисленные петли кишечника и кровь-кровь-кровь. И рёбра. Злостные отвратительные рёбра. Перси закрывает глаза, но от этого к его глотке только подступает новый приступ тошноты, который он проглатывает вместе со слабостью. Или пытается. Перси бьёт себя по груди кулаком и кашляет. Во рту так гадко, во рту настоящий морг. Джексон достаёт из внутреннего кармана полицейской куртки маленькую бутылку водки и выпивает сколько может, пока водка не грозится пойти обратно. Вкус и запах дешёвого спирта быстро перебивают привкус рвотных масс, но от этого едва ли легче становится. Водка обжигает рот, грудь и живот, щелочью всё разъедает. Перси уже кажется, что он и сам здесь откинется, стоит ему отвести взгляд от Нико и выпить ещё хотя бы глоток. Но Перси знает, что как только он выйдет из морга, так сразу же нажрётся на ступеньках и выкурит оставшиеся от пачки сигареты. Перси это (не) устраивает. Он пытается идти, делает два шага к столу, но организм и равновесие подводят его, и Перси падает. Он приходит в себя тогда, когда держится за окровавленный стол и смотрит на… сердце. И оно мерзкое. Перси не был из тех, кто романтизирует этот орган. Но и в его голове сердце представлялось совершенно иным; как на картинках в медицинских учебниках рисуют или как говяжье в магазине на прилавке, только меньше раз в пять. Сердце должно быть красным, налитым, тёмным, размером со здоровый такой кулак. И точно не должно быть таким… мерзким. Сердце Нико было большим, жёлтым и бледным. Всё в жиру. Кровь из него будто бы вся вытекла, осталась в груди, как в чаше, на столе, пачкала мёртвую кожу. Сердце тоже всё было в крови, но лишь сверху, лишь размазано, а внутри ничего, кроме дряблой слабой мышцы. Кровь не питала его, лишь бегала по телу и разносила по клеткам героин, крэк или чем-там-ещё-он-ширялся-господи-блять-не-важно. Внутри Перси всё сжимается в комок, замирает и дрожит, и никак не отпускает. Так жутко, так страшно. Перси кривит губы в болезненной истерической усмешке, поджимает их, заворачивает на зубы. На глаза невольно накатывают слёзы, и он жмурит их, но даже в этой темноте мозг в детальной чёткости вырисовывает это осточертелое обескровленное сердце. Раздутое. Стрёмное. Уже не живое. Интересно, сколько грамм в сумме требуется пустить по вене, чтобы добиться такого мерзкого жёлтого цвета, словно это была горчица на протухшем недоеденном хот-доге где-то в мусорке недалеко от Тайм-Сквер?***
Нико смотрит высокомерно и нагло, в его черных глазах написано: «тебе не понять, отъ-е-бись». Ну действительно, куда ему, Перси Джексону, оперативнику УБН, человеку, ни разу не закинувшемуся ничем мощнее MDMA, гордости всего Гарлема, понять? На скулах Перси играют желваки, ноздри вздымаются от злости, а кожа на разбитых до этого костяшках пальцев лопается, как ему понять этого бедного и несчастного? У Нико на лице уставшая Джоконда, и только бешеные глаза выдают его. Хотя какая из него Джоконда: Аннабет всегда говорила, что он больше на рембрантовского бомжа смахивает, и с ней никто не спорил. — Я не могу этого сделать, — говорит Нико и делает вдох. — Не могу бросить, и в диспансер я не могу отправиться, — говорит Нико и делает вдох. — И если ты можешь меня понять, то пожалуйста — оставь, — говорит Нико и закатывает глаза. Он выглядит, как честный первомученик, а то и как сам Иисус Христос на животворящем кресте, осталось лишь раздобыть этот самый крест и нацепить терновый венец. Нико возвысился от телесных проблем. Перси не хватает терпения. — Знаешь, что, чёрт тебя дери, ди Анджело? — Перси поджимает губы и закусывает язык, чтобы не сказать лишнего, но без лишнего уже никак не выходит. — Нахер это. Я устал тебя уговаривать, и ты полностью прав. Мне стоит тебя оставить. Нико хмурится. Он слишком хорошо знает своего лучшего друга, и знает, что Перси никогда не опускает руки: Перси всегда идёт до конца, и цена его волнует в меньшей степени. Джексон берёт телефон и набирает номер. У Нико спирает дыхание, и что-то боязно содрогается: 911. Белое свечение фонаря снова трепещет, но вскоре успокаивается. — Ты прав. Тебе диспансер и куча оплаченных психиатров не помогут сразу. Тебе надо промыть мозги и выбить эту дурь, — Перси выглядит так, будто бы сейчас по-настоящему заплачет. Гудки ещё не идут, но три белые цифры светятся на экране его телефона и освещают запуганное лицо Нико. Перси подносит руку к лицу и закусывает палец. Вы когда-нибудь предавали очень близкого вам человека? Врали матери о том, что с новой очень и очень дорогой покупкой всё хорошо, когда смотрели на то, как вдребезги разбитая обновка валяется на полу? Или, может, умывались рано утром и говорили с любимой девушкой по телефону, пока в вашей спальне спала после бурной ночи почти незнакомая девчонка из бара? Вы чувствовали эту гору вины на своих плечах? Вспомните это. И вы уже понимаете Перси. Перси кажется, что между ними что-то громко трескается, и этот треск звенит у него в ушах. Скорее всего это был сломавшийся под телом белки сук, но это вовсе не важно. Перси смотрит на схватившегося за голову Нико и проглатывает подпирающий ком. В нём всё горит, и Перси кажется, что он скоро сгорит с этим, если не позвонит. И Нико отбирает телефон и вскакивает с лавки, и отбегает на пару метров. Жар становится ощутимее. — Ты охуел?! — орёт Перси на весь Риверсайд-Парк. — Ты не сделаешь этого, Перси. Умоляю. — Верни, блять, телефон. Нико ломается на глазах, но не может ослушаться. Нико бьёт себя по коленям и возвращает телефон. Нико начинает кашлять. — Перси, Перси, пожалуйста. Не звони. — Ёбанный ты торчок, — Перси не слушает. У Перси дрожат руки, и он смотрит в телефон. Перси держит палец над кнопкой вызова. Нико медленно подходит и кладёт на его руку свои ладони. — Умоляю. Слы-слышишь? — Нико запинается и шмыгает сопливым носом. Нико пялится своими огромными, бездонными, как две чёрные дыры, глазами в зелёные глаза Перси. Нико мог быть довольно красивым юношей. Он мог вылезти из задницы под названием Гарлем, мог поступить с лёгкостью в универ и устроиться на желаемую работу — Перси прекрасно знал, что парень очень не глуп, просто кретин — мог найти себе кого-то, мог жить нормальной жизнью. Но сейчас, в свои двадцать четыре, Нико выглядит старее (нет, не старше): он невысок, худ до истощения, волосы почти до плеч отрасли, кожа тонкая, бледная, дряблая, зубы желтые все, и глаза такие страшные. И только лицо совсем юное. Мальчик-смерть. Перси как мог заботился о нём все эти годы. И продолжает; Перси очень надеется, что продолжает. — Я согласен… согласен на диспансер, — эти черные дыры поглощают и гипнотизируют. Нико выглядит честным. — Аверсивная терапия, психотерапия, индивидуальная, групповая, комнаты с мягкими белыми стенами, общие комнаты, — он тараторит, как чёрт, и Перси не успевает углядеть за его эмоциями: Перси вспоминает о ломке. — Да что угодно. Я и миллиграмма больше не приму. Прошу тебя. Нико жмурится, из его глаз падают слёзы, он утыкается Перси в грудь. Перси не знает, чему верить. Нико снова пялится в глаза Перси. Его руки охватывают шею и затылок Джексона. Перси чувствует, как дрожат его руки, и от этого Перси невольно дрожит сам. Перси облизывает пересохшие солёные губы и старается успокоиться. Сожаление, гнев, негодование… слишком много эмоций на одного Перси Джексона за прошедшие пять минут. По щекам Нико стекают и стекают слёзы, и Перси отводит взгляд, так как смотреть на это некомфортно, но Нико тянется к его лицу и продолжает пялиться. Перси не выдерживает, сбрасывает его руки со своей шеи и мнётся. Поведение Нико — это странно. — Ди Анджело, ты заебал, — говорит Перси и снова смотрит на экран телефона, на котором до сих пор горят три белые цифры. Нико кричит и срывает голос. С надкусанной губы медленно стекает струйка крови.***
КЛИНИКО-ПАТОЛОГИЧЕСКИЙ ЭПИКРИЗ: При анализе данных истории болезни и аутопсии складывается впечатление об остром токсическом поражении почек. В последующем нарастание уремии и, вероятно, действие того же наркотического (героин) токсического фактора, привело к расстройствам макроциркуляции с поражением миокарда. Признаки гипертонической болезни как по показателям артериального давления, так и по морфологическим изменениям средневыраженные. Наличие жирового гепатоза и липофусциноза миокарда характерно для хронического алкоголизма. Тем не менее, основным заболеванием является поражение легких тотальным одревеснением (вплоть до бронхов малого калибра). Верхние дыхательные пути не задеты. Они лежат в грудной клетке, как коронованные. Кости служат не то усыпальницей, не то троном. Одеревеневшие. Покрытые миллионами крохотных почек и маленькими голубыми цветами. Сотни маленьких скромных цветочков, маленькое нежное море. Перси перекрывает печаль, и он почти плачет. Невыносимо. Невыносимо больно, красиво и грустно. Перси кажется, что Нико уже сейчас лежит в гробу, причёсанным и накрашенным, а все эти мелкие цветы уложены людьми на похоронах. Но красивых похорон не будет, в ритуальные услуги вряд ли кто-то обратится, и с Нико никто не попрощается, кроме матери. И Перси. Перси думает, что он самый ужасный человек в этом мире. И все эти крошечные голубые цветы — память об ушедшей совести и жалости к ближнему. Они ушли вместе с Нико ди Анджело, и больше Перси не может чувствовать ничего, кроме сожаления о собственных ошибках. Мама ему говорила, что иногда он думает только о себе, а другим позволяет плыть по течению, и только по-своему. Перси не понимал этих слов. Перси кичился, спорил с нею, что другие люди очень важны ему, и он заботится о них. Но только теперь Перси понимал, что вся его забота была важна только ему самому. Заботился, потому что хотел видеть этих людей, своих друзей, рядом, потому что ёбанный собственник. Аннабет ему тоже это говорила, но быстро закрывала тему, ведь с Джексоном было спорить бесполезно. А Нико… А Нико был рядом. Просто следить надо было не ради себя, а ради него самого. И вот он здесь и смотрит на эти лёгкие. От шейного разреза вниз спускается деревянный ствол. У начала разреза он напоминает вымоченную и размягчённую ветку, а к бывшей трахеи уже превращается в обычное дерево, как в Риверсайд-парке. Ствол разделяется и ветвится, а на тоненьких веточках скромно ютятся серые почки и цветы с тонкими остроконечными лепестками. Цвет их завораживает: как спокойная гладь моря по утру, в которой отражается ясное небо. Перси не хочет признавать, почему цветы Нико такие, но подсознание не обманешь, и Перси всхлипывает. Маленькое дерево в человеке. Голубоватое море среди крови и мяса. Красивая причина смерти. Самая глупая причина смерти. Чёртов Нико ди Анджело.***
— Перси, я не больше, чем симулякр, — сипит Нико. Картинка вырезается в подсознании перочинным ножом и пульсирует; Перси до безумия больно это слышать. Как и смотреть, чувствовать, осознавать и далее по списку когнитивного кризиса Персея Джексона. Но это не важно, ведь сейчас не время и не место, будем честными. На деле стоило бы уже вызвать скорую, дать знать правоохранительным органам, затрубить на все фронта о происходящем здесь дерьме и дать Нико ди Анджело хорошую пощечину по его смазливому, почти мальчишескому лицу. Но спустя три-семь-четырнадцать секунд ничего не происходит, а Перси продолжает стоять столбом и непонимающе смотреть на друга. Экран телефона потухает. — Ты меня вообще слушал, ди Анджело? — вопрос сам возникает в голове у Перси и вырывается раньше, чем парень успел его обдумать. — Какой, к черту, симулякр? О чём ты говоришь? — А ведь я серьёзно тебе говорю. Если я просто очередной торчок, который не хочет умирать в ненависти? Смущение. Оно снова охватывает Перси, оно снова провоцируется Нико, оно снова затыкает Перси рот. Перси снова не знает, что сказать, и его это раздражает. А это раздражает Нико, и тот хватает Перси руки и что есть силы сжимает. Это выглядит как «поговори со мной». — Ты хоть осознаёшь, каково быть мной? — Нико закашливается и весь содрогается: кашляет тяжело, как туберкулёзник, но продолжает сипло кричать. — Закрывать глаза на мать-проститутку? Твоя мама всегда была хорошей женщиной, только какого-то хуя сошлась с Гейбом. Или на ту аварию, в которой погибла Бьянка? Ты ведь знаешь, что авария случилась из-за шайки Кастеллана, но полиция почему-то промолчала ведь. Нико снова кашляет и в этот раз только сильнее. Он прикладывает руку ко рту, но кашель сухой, и из лёгких ничего не выходит, во всяком случае так слышит Перси. — Или на тебя. На тебя, блять! Ты мне столько раз мозги вынес, Перси, сам того не зная! Я устал считать свои истерики. Я устал считать, сколько раз я резался из-за тебя. Осознаёшь? Нет? Нико падает на колени и скрючивается от этого мерзкого кашля, и Перси уже думает вызвать скорую, пока он не сдох тут от пневмонии или от чего-то ещё, что Нико смог подцепить, но ди Анджело хватает его за руку и заставляет сесть рядом с ним на колени. Нико наконец начинает дышать ровно, глубоко, но часто, и Перси знает, что это нехороший знак. И сам не знает, откуда. Нико хватает ладонями его голову и прижимает его лоб к своему. Перси чувствует, какой Нико холодный, и не задумываясь накрывает его ладони своими. Перси не видит, но ощущает, как Нико вздрагивает и ещё сильнее прижимается к нему, почти трётся носом о нос. — Подумай-же, Перси. Пожалуйста, подумай. Ты умный парень, гораздо умнее меня. Неужели ты ничего до сих пор не понял? — Нико почти шепчет. И целует его. Жадно, страстно, закусывая губы Перси. Нико кажется, что он ест запретный плод в Эдеме, и не может им насытиться. Он никак не может насытиться Перси. У него губы сухие и солёные, от него веет океаном, и им так легко захлебнуться. И Нико захлёбывается. И это даже приятно. Нико тянется, и телом и душой, хоть и понимает, что душой ему никак не дотянуться; но тело тоже жаждет. Нико целует Перси, пока тот не приходит в себя и не отталкивает его. Всё пропадает. Лампочка взрывается, и всё погружается во тьму. Нико лежит ничком на асфальте и пытается отдышаться, как снова заходится кашлем и сгибается на асфальте. Он лежит в позе эмбриона и кашляет, кашляет, кашляет. Нико сжимает рот ладонью, а потом чуть приподнимается на локтях и сплевывает в бок. Нико выглядит так, будто сейчас точно сдохнет. Мальчик-смерть под толщей воды, и на воздух ему не выплыть. — Ди Анджело, сука, ты конченный к ебеням, — где-то, как из глубины, как кажется Нико, доносится голос Перси. Страх и слёзы сжимают горло, Нико не может вдохнуть. Нико сбегает. Перси ударяет кулаком по асфальту и снова разрывает кожу на костяшках в мясо. Им больно.***
ПОСМЕРТНЫЙ КЛИНИЧЕСКИЙ ДИАГНОЗ: Бронхотрахеальное одревеснение. Болезнь Ханахаки.