Выжившие: в побеге от смерти

Он уже стоял у ворот — как обычно, прислонившись спиной к облезающему, тронутому коррозией, выкрашенному в цвет, бывший когда-то кремовым, металлу, не глядя на нее, словно ему и не было никакого дела, что там происходит у входа. Словно он просто притулился тут отдохнуть, на минуту перевести дух и проследовать дальше, по своим неведомым делам — незнакомец диковатого вида на две головы ее выше, с вечно нечёсаной копной темных волос. Санса остановилась на пороге и наклонилась, нащупывая заныканный справа от низкой ступени брусочек дерева, что тут же вставила между дверью и косяком, не давая тяжелой темно-зеленой створке с автоматическим замком захлопнуться. Он искоса глянул на ее возню и привычно криво ухмыльнулся, чем вызвал у Сансы неожиданную волну с трудом скрытого под маской напускного безразличия душевного трепета. Его редкие визиты чем дальше, тем больше всколыхивали у нее в душе не желающие потом долго утихать бури, но Санса продолжала спорить с собой, много часов после с упорством повторяя: «Это ничего не значит. Просто я чувствую себя одиноко — вот и все. И для него это тоже так. Он мне как брат — ну, или что-то такое. В конце концов, надо же с кем-то разговаривать. А потом, приходи он чаще — может, всего этого сумбура в голове не было бы». Самоубеждение имело мало успеха, но пару дней назад Санса наконец, где-то вычитав что-то касающееся животрепещущей темы дружбы и любви, вывела для себя формулу, которую твердила себе, как утреннюю и особенно вечернюю мантру: «Если люди общаются только потому, что других вокруг нет, называть их друзьями — это то же самое, что говорить, что волки, запертые в одной клетке, рано или поздно станут братьями. Это даже не дружба, а просто стечение обстоятельств». На дружбу это и впрямь похоже было мало. Санса не припоминала, что при стуке в дверь одной из ее подруг или товарок по пансиону у нее когда-нибудь так колотилось сердце или потели руки. Наверное, это все жара. И быстрый бег по лестнице. Она просто запыхалась и перенервничала в кабинете настоятельницы, только и всего. Они едва знают друг друга. Да и вышло все случайно. Если бы не этот таинственный мор, никогда бы они общаться не стали, даже не пересеклись бы. Две недели назад она возвращалась после посещения сестры в соседнем городе и неожиданно, слезши с поезда на вокзале Санта Лючия, попала в беснующуюся толпу, рвавшуюся в обратном направлении. Оказалось — она поняла это из обрывков тревожных фраз толпящихся паникующих людей — что границы города перекрывают, мост Свободы перегораживают блоком, и тот поезд, на котором она только что приехала, немедленно отправляется в обратный путь — в последний рейс на материк. Санса стояла посреди перрона, огорошенная и не знающая, что делать — то ли идти в монастырь, то ли ехать обратно к сестре и забирать ее из средней школы для девочек. Кто-то, пробегая, толкнул Сансу в спину, и она едва не упала. Люди звериной толпой, распихивая друг друга локтями и выплевывая самые бранные виртуозизмы, старались набиться в уже заполненные до предела вагоны, отталкивая беспомощных, призывающих к порядку вагоновожатых. С одного из них слетели очки и Санса с ужасом, желая ему помочь и понимая, что она даже себе-то помочь не может, зажатая в тиски потной человеческой массы, наблюдала, как он, чуть не плача, смотрит под ноги, где, видимо, столь нужный ему предмет стерли в труху сотни шаркающих подошв. Прижавшийся к ней на минуту старик больно дал ей локтем в солнечное сплетение, и она охнула, сгибаясь от боли и готовая осесть под ноги бегущим, когда ее неожиданно выволокли из этой живой реки и оттащили к противоположному пустому краю платформы за поддерживающую навес над перроном колонну. Пока она приходила в себя, опершись на урну, разделенную на три сектора, размеченных яркими цветами для выбрасывания разного типа мусора: оранжевым для бумаги, зелёным — для органики и синим — для пластика, каждый «ломтик» аккуратно застелен целлофановым пакетиком — ее незнакомый спаситель мрачно взирал на нее из-под спутанных, влажных от жары прядей, падающих на глаза. Она уже видела это лицо — такое забыть сложно. Санса не знала, что ее больше пугало — волчий взгляд или неприятного вида ожог, разделяющий лицо пополам. Периодически она наталкивалась на этого парня — хотя, скорее, это все же был уже не юноша, а молодой мужчина — в центре, когда они с подругой Дженной по субботам ходили в кондитерскую на площадь Святой Маргариты — есть пирожные, пить кофе и просматривать книжные новинки в лавочке букиниста. Чем он занимался, было непонятно. То таскал здоровенные тележки с грузами по крутым ступенькам горбатых мостиков, то сопровождал каких-то монахов, возвышаясь над ними, подобно демону из ада — всегда в черном, всегда в темных очках, а однажды Санса видела его за рулем моторки, что шла в направлении Сан Марко. Вот там она разглядела его ожог — потоки воздуха сдували волосы от лица, расправив их веером за спиной правящего небольшим катером, а парень впервые смотрел не вниз с привычным мрачно-сосредоточенным лицом, а явно наслаждался встречным ветром. Дженна толкнула ее тогда локтем и сказала: «Смотри, тот самый дикий фрик. Лучше умереть, чем жить с такой физиономией, не находишь? И что с ним произошло — в детстве упал лицом в камин?» Сансе стало стыдно за то, что подруга сказала, и даже за себя — что она это выслушала, привычно улыбнувшись и тут же внутренне себя за это одернув. Иногда Дженна теряла всякий стыд. Она мрачно покосилась на подругу, сняв солнечные очки и сделав укоризненное лицо, и потом перевела взгляд на предмет, о котором шла речь — лодка уже почти достигла поворота. В этот момент водитель обернулся и тоже, подняв темные стекла, уставился прямо на нее. Санса, завороженная его взглядом, не смогла отвести глаз и так и таращилась на мужчину, пока он не отвернулся, направив катер за выступ кирпичной стены и изящно вписавшись в поворот. «Поздравь себя с поклонником, Старк! Этот красавец втюрился в тебя! Чуть в стену не врезался — видела?» — захихикала Дженна. Санса, не поддержав подругу, мрачно осведомилась, все ли у нее в порядке с головой. Обидчивая Дженна тут же надулась, и остаток пути они прошли в нарочитом молчании, стараясь держаться подальше друг от друга, насколько это позволяли узкие переулки. Дженна не была злопамятна, возможно, из-за пустоголовости и поверхностности, и уже на следующий же день прискакала к ней в комнату с утра, как всегда что-то чирикая. Они еще несколько раз мельком видели в городе обожжённого мужчину, но Дженна, странным образом, несмотря на то, что обладала весьма короткой памятью, прошлый урок запомнила и больше темы «поклонника» не поднимала. Впрочем, Санса готова была поклясться, что дружба их с того дня у мостика пошла врозь — по крайней мере, она сама к приятельнице сильно охладела, хоть раньше они были «не разлей вода», и все не могла выкинуть из головы ее слов. Когда за Дженной приехал из Болоньи отец, та рыдала, прощаясь с подругой, и клялась, что будет ей звонить каждый день. Позвонила она лишь однажды — сказать, что ее мать умерла, а ее отправляют на юг, к родным. Иногда Санса спрашивала себя, что же стало с Дженной, и надеялась, что с дурашкой все хорошо. По воскресеньям она поминала ее в своих молитвах за здравие — не зная, как и о большинстве тех, за кого просила — не слишком ли запоздали ее слова и свечи. О незнакомце с катера, к слову, Санса вспоминала куда чаще — до тех пор, пока он не спас ее от беснующейся толпы. С тех пор он был в ее мыслях постоянно, как что-то неизбежное, связанное с безнадежной ситуацией вокруг. Чем страшнее становилось, тем чаще Санса задумывалась о том, на кого можно было положиться. На него — можно было. Но имела ли она на это право? И чем ей потом придётся за это заплатить? Так или иначе, она понимала: как она ни тормозила, их судьбы уже были переплетены, перепутаны в той же связке, что и нити жизни сестры Габриэлы, мрачного Джакомо и всех тех безымянных, кто еще относился к царству живых в этом городе смерти. Он тоже отдавал себе в этом отчет — являясь, как по повинности, два раза в неделю навестить ее, как сейчас, замирая у ворот, словно статуя, поддерживающая изгородь от нападок невидимых врагов.  — Привет! Так и будешь стоять ко мне спиной?  — Тебе-то что? Кому надо на меня смотреть?  — Если уж пришел, покажись. Глупо же. Он резко обернулся.  — Не понимаю, зачем тебе вообще общаться с дураком?  — Затем, что ты же все равно здесь. Если я тебя раздражаю, зачем ты вообще приходишь?  — Не хочешь — не буду. Давно пора.  — Ну, хватит. Что ты, как маленький? Я тебе рада.  — И на том спасибо. И нет.  — Нет — что?  — Ты меня не раздражаешь. Ну, может, иногда. Когда, как сейчас, выходишь босая. Санса с недоумением покосилась на собственные ноги, досадливо отметив про себя, что на большом пальце перламутровый лак начал облезать. Интересно, ее собеседник тоже обратил на это внимание? Говорят, мужчины не замечают таких мелочей — но он внимательный, кто его знает? Что она босиком, он тут же узрел.  — А что такое?  — То, что тут грязный город, где повсюду валяется говно голубей и осколки пивных бутылок, а не изумрудная травка альпийских лугов. Нафиг ты ходишь без обуви?  — Туфли очень стучат по мрамору. Сестра Габриэла могла заметить, как я спускаюсь.  — Старая ведьма еще жива?  — Да. Не называй ее так.  — А как мне ее называть? Она же тебя околдовала! Давно надо отсюда валить — а ты еще тут, — Он раздраженно поморщился и сплюнул на пыльную мостовую. Наверняка ей назло, подумала Санса.  — Ты сам-то тут тоже! Если надо — чего же не валишь? Он бросил на нее быстрый взгляд из-под нахмуренных бровей — одной целой и одной почти незаметной от ожога, больше напоминающей шрам.  — Есть дела незаконченные. Санса только сейчас заметила, что у него разбита губа.  — Сандор, что у тебя со ртом? Он оттер кровь костяшками правой руки и вытер тыльную сторону ладони об джинсы — сегодня, для разнообразия, черные.  — Ничего. Споткнулся на мосту. Фонари не горят. Тебе не все равно?  — Нет, если я спрашиваю. Подожди, я платок тебе дам. Руки, наверное, не очень чистые, а еще не хватало занести инфекцию в ссадину. Он хмыкнул:  — Ага, это будет сильно — все мрут от таинственной болезни, а я для разнообразия перекинусь от сепсиса. Санса пошарила в незаметных, но крайне удобных глубоких карманах платья и нащупала там маленькую пачку бумажных платочков. Вытащила один и, просунув руку между прутьями изгороди, промокнула вновь выступившую на губах Сандора кровь. Он перехватил ее руку, и оба вздрогнули. Это был первый их контакт — после того случая на вокзале.  — Не надо, я сам. Я не привык, чтобы кто-то вокруг меня квохтал. Спасибо за платок.  — Возьми всю пачку. У меня наверху есть еще.  — Не надо, обойдусь. Тебе самой пригодятся — слезы после молитв оттирать. Тебе же нельзя выходить — откуда ты потом возьмешь еще? На пути обратно зарулю в аптеку и наковыряю чего-нибудь. Ты права — я уже пару часов мотаюсь по городу, а в общественных заведениях воды уже нет, так что руки мыть только в колонках на улице или в канале.  — Ага, после канала они будут еще грязнее. Оба рассмеялись.  — Что слышно в городе? Сандор пожал широкими плечами.  — Ничего. Пусто. Зашел в кафе Флориан. Выпил на веранде две бутылки лимонада — совершенно бесплатно. На помосте — там, где музыку тренькали на рояле раньше — две чайки трепали труп собаки. Этакий варварский концерт. Орали они здорово. Громче, чем предыдущие исполнители.  — Фу. Значит, собаки тоже?  — Да. И кошки. И ходят слухи, что лошади туда же, заражаются. И коровы. Все домашние. А вот птицы — нет. Город полон чаек. А голуби все попрятались — в кои-то веки. Все эти морские пернатые заполонили улицы, ходят, как полицейские, по переулкам и орут так же мерзко. И срут где попало.  — А что делают чайки на улицах? Зачем они тут? Сандор бросил не нее еще один из своих коронных недоумевающе-мрачных взглядов, которые означали «Ты стебешься или просто дурочка?»  — Хм… Тут, ты понимаешь, люди не все умирают в своих постелях. У некоторых и постелей-то нет…  — Боже. Не продолжай.  — Сама же спросила. Я не хотел говорить.  — И что, их много? Тех, что не в постелях?  — Тебе действительно хочется об этом знать?  — Нет, если вдуматься — не хочется. Ты прав.  — Ага. Если ты над своими романами рыдаешь, то про то, что творится в этом сучьем городе, тебе не стоит знать. Это не для слабонервных. Кстати, у вас есть свечи? Ну, или там фонари?  — Почему ты спрашиваешь? Сандор взглянул вверх, на окна длинного здания, где располагались монастырь, школа и пансион. Окна средневековой бледно-розовой ажурной постройки выходили на Канал Гранде, нынче пустынный и оттого кажущийся еще более широким.  — У вас не видно света.  — Сестра Габриэла не велит зажигать свечи, прежде чем закроем все ставни, выходящие на улицу.  — Вот иезуитский мозг! Но она, в сущности, права.  — Почему?  — Потому что в этом городе осталось лишь дерьмо. Не стоит делать из этих монастырских девственных окошек маячок — иначе тут же и потянутся.  — Кто?  — Когда придут, ты не обрадуешься. Санса нервно хихикнула:  — Что, по Риальто бродят живые мертвецы?  — Нет, мертвецы не бродят. Они просто валяются. Впрочем, трупы должны заботить тебя гораздо меньше. Если они уже отбросили копыта — значит, уже не являются проблемой. Реальная головная боль — живые. Так что продолжайте экономить свечи. И закрывать ставни. — Ты пугаешь меня.  — Тогда я буду молчать. А то тебе ночью кошмарики приснятся, ваше высочество. Что, кстати, у тебя под мышкой? Библия? Замаливаешь грешки, вроде «не вытерла стекло душа после утренней помывки»?  — Ничего подобного! — Санса от злости раздула ноздри. Разговор явно приобретал неприятный явственный характер издевательства. Было ощущение, что ее собеседник просто от нее устал.  — А что же тогда? Книга рецептов? Пухлый томик нерифмованных канцон о любви?  — Сам посмотри. Я только что взяла ее в библиотеке настоятельницы. Сандор принял с трудом протиснувшийся сквозь ограду толстый том и проглядел его, хмурясь и прищуриваясь. На улице уже совсем стемнело — только вода слабо мерцала, словно под ее все время рябящей поверхностью кто-то спрятал в глубине фосфоресцирующую невидимую сеть. Он добрался до иллюстрации, и не разглядев, вытащил из кармана куртки зажигалку и негромко щёлкнул ей. Зажигалка, как заметила Санса, была новенькая — из дорогих, металлических, которые не надо придерживать, чтобы они горели. Пламя осветило еще не виденную ей гравюру — тех самых коленопреклоненных даму и кавалера, которых преследовала смерть не предыдущей странице. Сандор поморщился и захлопнул книгу.  — Что это? Средневековая порнуха? Чем дальше, тем хуже. То взбесившиеся греки, спящие с отцами и матерями, теперь это. Что дальше-то будет? Завязывала бы ты с этим делом. Право, лучше уж Библия.  — Отдай! — Санса прикусила губу и выдрала из рук Сандора потрепанный фолиант, больно царапнув кисть о решетку.— Ты можешь читать, что тебе угодно. Хоть «Молот Ведьм», хоть Часослов. А я буду выбирать, что мне по душе. Все равно делать больше нечего.  — Лучше изучи карту, как тебе добраться до дому. Ты нашла, что я просил? Санса покрутила головой.  — Там только старые атласы. На них даже не отмечен мост Свободы.  — Тогда на фиг. Сам отыщу. Завтра схожу в книжный в переулке, что возле Академии, пошарю там.  — А что, магазины разве не заперты? — Санса бросила подозрительный взгляд на зажигалку, что Сандор все еще крутил и подбрасывал в ладони. Он пожал плечами:  — Зависит от того, где и когда умерли их владельцы — или продавцы. Если дома — то да. А если на боевом посту — то соответственно. Похоже, многие просто боятся идти домой. Боялись. Решили, что смерть доберется до них только в кровати — вот глупцы! И решили бдить на рабочих местах. Там и перекинулись… Кстати, я тут тебе принес… Он пошарил в карманах и протянул ей на ладони небольшую коробочку.  — Что это?  — Яд, не видишь, что ли? Как в твоих романах. Обманем подбирающуюся к нам в тишине чуму — отравимся и станем сами вершить свою судьбу.  — Очень смешно. И все же?  — Попробуй. Санса осторожно открыла желтую коробочку и вытащила оттуда конфетку. Сунула ее в рот. Фиалковые пастилки, есть только в одном месте — в булочной возле автобусной станции.  — Спасибо. Ты специально туда пошел за этим?  — Ну, нет. Это единственная булочная, которую забыли закрыть. Осталось там мало, но до хрена хлебных палочек с тмином и вот этого сладкого добра. Я вроде видел у тебя такие когда-то.  — Я больше люблю апельсиновые. — Учту, когда в следующий раз туда зарулю. Ладно, мне пора. А то становится темно.  — Ты все еще живешь в этом своем монастыре?  — Ага. А что, там хорошо. И пусто. После того, как последние обитатели дали деру в Рим, там только я и Марцио.  — Марцио?  — Кот. Я подобрал его на улице. Он почему-то не заразился. Все не так скучно. Я скормил ему все рыбные консервы, что прятал у себя в покоях настоятель. Видишь, как оно. У вас начальница хранила в кабинете эту ересь, — он кивнул на Сансино чтиво, — и по ночам, видимо, читала это, намолившись и скинув плат, а мой покровитель во время поста жрал сардины. Тошно. Сандор сплюнул еще раз и на шаг отошел от ограды.  — Пока. Через три дня?  — Да. Что у нас сегодня? - Санса уже сбилась в подсчете дней и отмеряла реальность только по пятницам, когда они постились.  — Четверг.  — Значит, придешь в понедельник?  — Ага. Если доживу. В темноте было видно, как он тряхнул головой, словно отгоняя какие-то не очень приятные мысли. Санса улыбнулась, отметив про себя, что она тоже так делает.  — Промой губу. Только не из канала, прошу тебя.  — Хорошо, специально для тебя умоюсь в лагуне.  — Осел! Не смешно.  — И вправду. В лагуне плавают трупы.  — Сандор!  — Шучу. Не знаю, впрочем, я там давно не был. Завтра схожу и посмотрю. Прогуляюсь по мосту Свободы. Гляну, насколько эту самую свободу нам перекрыли.  — Будь там осторожнее.  — А что мне сделается? Я же не барышня в белом платье. Разве что чайки поклюют. Возьму с собой какую-нибудь стрелялку. Есть пара мест, где можно найти подходящие штучки.  — Ты мародерствуешь, что ли?  — Нет. Просто беру взаймы. Только то, что нужно.  — Это нехорошо. Сандор взглянул на нее, издевательски подняв неповреждённую бровь.  — Ага, нехорошо. А то, что происходит в этом кретинском мире, хорошо, да? Какое кому дело?  — Ну, мне, например.  — Если ты хочешь выжить — тебе придется поменять свою точку зрения.  — Едва ли я смогу это сделать! — зло бросила Санса и повернулась, чтобы уйти. Она уже вытащила свой импровизированный дверной стоппер, когда Сандор окликнул ее из темноты.  — Прости, что опять допек тебя. Может, все же не стоит нам видеться?  — Твое дело.  — Если мое, то до понедельника! Береги себя, все же. И спи хотя бы иногда. А то опять зароешься в свою средневековую чепуху. Это не метод.  — Что не метод?  — В книги от реальности не спрячешься. Придется все же смотреть вокруг.  — Если ты приходишь сюда читать мне лекции, то прибереги пыл — у меня уже есть моралист. Пока! Она зашла в дом и легонько придержала дверь, пока та тихо не защёлкнулась. Но носочках поднялась по скользкой лестнице. Забрала с верхней ступени свою свечу и туфли и, боязливо заглянув в коридор, ведущий к часовне, развернулась и пошла направо, к своей спальне. Сансу душил ворох окончательно запутавшихся ощущений, эмоций, среди которых были и негодование, и злость на Сандора, досада на себя, из-за того, что она опять вступила в праздные споры, и даже грусть о том, что им никогда не удается спокойно поговорить, что они слишком разные, чтобы до конца друг друга понять. Она дошла до своей комнаты — определять свою дверь Санса уже давно научилась впотьмах, почти не глядя — отворила ее и незаметно скользнула внутрь, беззвучно отрезая спальню от густой тьмы коридора. В комнате было открыто окно, и там было как-то чуть светлее. Санса поставила мертвую свечу на стол и нащупала на полке коробок со спичками. С четвертого раза ей удалось поджечь серную головку хрупкой палочки — остальные лишь дымились и ломались. Досадливо отбрасывая прочь очередную то ли отсыревшую, то ли просто дурно сделанную спичку, Санса подумала, что ей бы сейчас не помешала Сандорова ворованная зажигалка — одарить ее ненадежный вечерний источник света пляшущим язычком пламени и придать комнате вид человеческого жилья. До этого Сансе казалось, что она бродит внутри какого-то чудовищного окаменевшего кита, в пасть которого никогда не попадал даже неверный луч луны или мертвенный отблеск карманного фонаря. Почему-то ей опять вспомнился последний их диалог с Сандором — видимо, безнадежностью ощущения, которое у нее осталось — горьким привкусом во рту, который даже не смогли перебить фиалковые пастилки. Она мысленно проговорила свою мантру и тихо вздохнула. Так и есть. Не дружба, а просто стечение обстоятельств. Он ее не выносит и считает ограниченной пустышкой. А ей он порой кажется обиженным на весь свет, озлобившимся калекой. Какая уж тут влюбленность. Санса вытерла вспотевшие руки о мятый край платья и, неожиданно нащупав в кармане дареную бонбоньерку, невольно улыбнулась. Но хорошо, что он все же у нее есть. Ну, или просто есть. Не у нее — а сам по себе. Со своим котом, любителем монастырских сардин. Санса выложила на тумбочку его презент и, расстёгивая на ходу платье, взяла свечу и пошла в душ. Потом, спохватившись, бросилась к окну и спешно закрыла деревянные ставни, прищемив себе безымянный палец. Морщась от боли, прикусила пульсирующий ноготь — все равно завтра посинеет, и еще неизвестно, что будет. Она вспомнила, как вытирала Сандору кровь с губы, и ей вдруг стало неловко и приятно, до мурашек. И все же он не на мосту упал — а зачем соврал ей, непонятно и как-то тревожно. Санса озабоченно глянула в узкую щелочку между ставнями. На улице было черно, как в чулане: ни фонаря, ни одного освещенного окна, ни даже проблеска вдали — никаких признаков жизни. А если она где-то и теплилась, жизнь, то, вполне вероятно, их собратья по несчастью — или счастливцы, смотря как судить — тоже прячутся и заслоняют от мглы и неизвестности свои жалкие огни. Как и века назад, у них не было ни инструментов, ни сил противостоять природе, на этот раз явившейся в образе таинственного мора. Они могли лишь прятаться, как крысы в норах, и ждать своей участи. Санса вздрогнула и отошла от окна. Как бы там ни было, у нее есть где спрятаться от тяжелых мыслей — хотя бы на сегодня. На пару часов был план. Это уже кое-что. А если она доживет до понедельника, то будет благодарнее и осмотрительнее и непременно скажет Сандору, как она ценит его присутствие в своей жизни. Теперь стоило пробовать дожить.