Какая любовь — такие и песни

Ньютон Саламандер вплавляет влажный лоб в трясущиеся колени и пытается дышать беззвучно. Он и не представлял, пожалуй, — до этого волнительного момента — как громко воздух добирается до лёгких и как не менее… впечатляюще их покидает. А ещё — немного тряслись плечи и постукивали друг о дружку зубы. Ньютон Саламандер мысленно поминает Мерлинову бороду, подтяжки и вставную челюсть. Он определённо не представлял, что, вернувшись с войны, будет когда-нибудь ещё так… Нет, он не боится! Он м-м-мудро прячется. Или тактически выжидает. Или… Пикетт вопросительно царапает его шею, Ньютон Саламандер пытается — опять же беззвучно-невербально — объяснить зелёному товарищу ситуацию. А ситуация у них достаточно жаркая, если не сказать… — Мистер Грейвс, сэр, мы осмотрели подсобку — всё чисто! Приступать к… — Ньютон Саламандер отчаянно кривит губы и зажмуривается до белых кругов под занывшими веками. Сейчас его вытащат на всеобщее обозрение, сейчас это воплощение магического правопорядка — «мистер Грейвс» поднимет свою идеальную бровь, щелчком красивых пальцев отберёт у Ньюта палочку, «конфискует незарегистрированную тварь» (он постарался обнять Пикетта предплечьем) и вообще — не будет сейчас ничего хорошего. Сейчас-сейчас… Однако — тихий уверенный голос скомандовал совсем не то, чего со страхом ждал мистер Саламандер. Определённо не то, на что рассчитывали ревностные подчинённые, и даже не то, что сначала хотел приказать сам обладатель голоса: — Отправляйтесь в Отдел! Я сам здесь закончу… Хиггинс, отчёт завтра к девяти. Свободны! Из-за внезапно усилившегося шума в ушах Ньютон не разбирает ответных реплик — он воспаряет духом в безумной надежде: неужели пронесло? Неужто карающая длань американского магического законодательства промахнулась на пару дюймов? И ему — им с Пикеттом — удастся выбраться из «Слепой свиньи» (будь проклят мерзавец Гнарлак) незамеченными? Вот только подозрительно знакомый звук — так наполняется «на два пальца» стакан недрогнувшей, уверенной рукой — быстро возвращает его обратно под пыльную стойку. Да, здесь чертовски пыльно, а ещё тесно и душно. И что, великий и ужасный «мистер Грейвс» собирается пьянствовать в «зачищенном» баре? И как долго продлится этот демарш? А как же работа на благо общества?! Нютону Саламандеру стало обидно. Может даже за общество. Ещё и нос зачесался до боли в позвоночнике. Ещё и колени затекли. А ещё прямо над головой у Ньюта как драконий рёв посреди ясного неба раздаётся ленивое: — И долго вы, мистер-я-слишком-хорош-для-исполнения-законов, собираетесь там отсиживаться? — и Ньют разбивается на мелкие осколки. Потому что: ну всё, доигрался! Выскользнуть из цепкого захвата начальника Отдела магического правопорядка единожды уже было невообразимой удачей. Во второй раз это не удавалось никому — да и «предмет» правонарушения теперь при нём (Пикетт тревожно поскрёбся о ньютову щеку, но тот в остром приступе жалости к ним обоим — а в долгосрочной перспективе и ко всем своим зверям — этого не заметил). — Мистер Саламандер, я жду, — в голосе появляются рычащие нотки, и Ньют понимает, что нет смысла оттягивать неизбежное. Он прячет сопротивляющегося Пикетта в нагрудный карман, с наслаждением чихает — как в последний раз, и с трудом выбирается из-под барной стойки. Мужчина — аврор — Грейвс — слишком близко. Тёмные усталые глаза, резкая морщинка возле губ, мучительный и насмешливый разлёт бровей. Запах огневиски — и разочарования. Ньют невольно хмурится — его животные никогда так не пахнут. Разочарование — эмоция для них слишком… не сложная даже — неправильная. Изломанная, вычурная, ненужная… Этот запах — только для людей. Только… — Какого… единорога вы тут делаете, а? — Слишком близко, слишком лично, слишком устало. Так, словно выполняешь давно осточертевший бессмысленный ритуал, словно не ждёшь ответа. Ньют косится на початую бутылку с тёмной жидкостью и осторожно отвечает: — Знакомлюсь с достопримечательностями Нью-Йорка? — Здесь? У Гнарлака? — Грейвс громко усмехается и делает жадный глоток из подлетевшего по мановению руки (крупной кисти, на доли секунды приковавшей к себе всё ньютово внимание) стакана. — Среди проституток, убийц и мошенников всех мастей? Хороши достопримечательности. Весьма… познавательно! Ньют прикусывает нижнюю губу и собирается решительно потребовать прекратить издеваться и отправить его уже в МАКУСА (или куда там они девают нарушителей своих дурацких законов), когда Грейвс неожиданно делает шаг назад и каким-то беззащитным жестом обводит разгромленный притон: — Расслабьтесь, мистер Саламандер, вы у нас побочный ущерб. Или успех… — он опускается на ближайший целый табурет, подпирает щёку ладонью и смотрит на ньютов подозрительно дёргающийся карман. — Я направлялся сюда с надеждой встретить кое-кого другого. Но… Ньют слегка округляет брови, даже его карман заинтригованно прислушивается к мистеру Грейвсу. — Эм, другого? — К нам поступила информация, что небезызвестный всему магическому сообществу Геллерт Гриндевальд будет этим вечером здесь, — стакан наполняется почти наполовину и опустошается в три запальчивых глотка, — однако, как видите — зацепка оказалось пустышкой. У психа много сторонников в Штатах, я почти удивлён, что… Что война забылась так быстро. Что так много волшебников — неглупых, честных и добропорядочных — готовы безоглядно ввязаться в новую бойню. Ньютон Саламандер задумчиво кивает — он тоже не готов ещё забыть. Не готов забыть вспышки Непростительных, мгновенно остывающие тела сражавшихся рядом с тобой, их остекленевшие глаза и полуоткрытые рты. Удивлённо-обиженный драконий рёв, их слепую ярость и смерть. — Я слышал, что Гриндевальд собирает армию. Не думал только, что он так… — Серьёзно настроен? Близко? — Грейвс поднимает больной взгляд. — Нас ждёт война, мистер Саламандер. Хорошее решение — огонь на поражение, — и без перехода, бодро. — Выпьете со мной? За грядущую битву без победителей? Ньютон Саламандер не слишком увлекается спиртным, Ньютону Саламандеру надо ловить сбежавших постояльцев чемодана, Ньютона Саламандера ждут друзья — и мисс Голдштейн. Но ещё Ньютон Саламандер видит чужие — тёмные и смеющиеся — глаза, чужой упрямый рот и чужие руки, мягко обнимающие стекло. Он шумно выдыхает через нос и садится рядом, наколдовывая стакан. — А ваша лечурка не вцепится мне в лицо, мистер Саламандер? — мимоходом интересуется Грейвс, кивая на злосчастный карман, и разливает им по щедрой порции. — Как вы… — Ньютон в который раз поражается наблюдательности собеседника и машет рукой. — Нет, если вы не будете называть меня бревном — так они защищают свои деревья. И вообще — останется без десерта, слышишь, Пикетт? — Мокрицы? — Пикетт высовывается из укрытия и грозит длинной зелёной конечностью. — Яйца фей, — уточняет Ньют и делает первый глоток. Виски обжигает пищевод, разливается в желудке мягким теплом, легонько стукает в затылок. Спустя непродолжительное молчание и несколько глотков до его слуха доносится невнятный звук. Уже неслабо захмелевший с непривычки Ньют прислушивается и понимает, что великий и ужасный мистер Грейвс хрипло-жутковато мурлычет под нос старую фронтовую песенку. У Ньюта нет слуха и весьма сомнительный баритон, но он знает слова и не может не поддержать человека, у которого тяжело на душе: Отдельным назначением, приказом специальным Под покровом ночи прямо в тыл к врагу, Я ухожу в разведку с мудаками, И с этим ничего поделать не могу. В этой песне много куплетов, на самом деле. И мистер Грейвс, судя по всему, знает их все. Ньют старается не отставать и с чувством подхватывает припев: Чудаки, чудаки, чудаки, Почему же вы все мудаки? Война не любит чудаков, А я – мудаков. Я не люблю мудаков! На строчке: Я по призванью воин, я смертник по призванию, Ньют восхищённо кивает и молчит, на: Но на войне бессмысленно общаться с мудаками — Сплошное «может быть», сплошное «иногда». запальчиво кивает. Закончив песню, Грейвс неожиданно хлопает ладонью о стол и говорит: — Слишком пессимистично, не находишь? — (они молчаливо-единодушно перешли на ты после третьего куплета). — Знаешь что-нибудь более… Ньют послушно роется в памяти и неуверенно запевает: Отмычка знает только то, что знает сейф, Однажды два влюбленных сердца на виду у всех, Нарушив стоном тишину Шли в темпе вальса на войну. Грейвс смотрит на него как на буйнопомешанного несколько тягучих секунд, а потом безнадёжно улыбается уголком губ и подключается: Тротил, искру целуя, говорил: "Да будет так", В науке страсти нежной важно не что, а как. Перед припевом они переглядываются с толикой смущения, но выводят на пару: Кто придёт на память, тот на помощь не придёт. Но что толкает нас вперёд? Мы набьём подушку снами, и приснится нам Любовь, как прогулка по минным полям. — Почему, Перси…валь? — у Ньюта заплетается язык, растрёпанные волосы лезут в глаза, пиджак с притихшим Пикеттом устроен на соседнем стуле. — Как ты мог, никогда… Совсем никогда? — Глупый, — отвечает почти нежно. Наклоняется ближе, почти задевает губами заалевшую скулу. — Никогда, совсем. Не до того было всю жизнь, всё думал — потом, потом. Ерунда, зачем? Сдалась мне эта любовь — надо делом заниматься. Вот и дожил до пятого десятка без… — Но так нельзя! — широко распахнутые глаза, пальцы вцепились в стол. Ньют осторожно накрывает чужую ладонь и шепчет, опустив голову: Кто останется с нами, Что останется нам. Персиваль Грейвс перехватывает его руку и медленно обводит большим пальцем все шрамы, свежие царапины и следы от ожогов на бледной кисти. Он подносит ладонь вяло трепыхнувшегося Ньюта к губам и выдыхает во влажную кожу: От ладони к ладони, От запястья к запястью. Бесконечные линии жизни Бегут к бесконечному счастью Ньют не отнимает руки — он тоже притягивается-примагничивается ближе — совсем близко: Это было там, это было потом, Это было с ним я почти не знаком У твоего окна. Утренний кофе утешает мечту, Это не любовь, это крик в пустоту. Кто долетит до дна? Потом чужие горячие губы так правильно-невозможно накрывают собственные, потом трудно — больно — сделать вдох от бьющей под дых нежности, потом — просто больно. Больно — и одновременно хочется, чтобы эта боль длилась вечно. Ньют лениво обнимает Грейвса за шею и говорит хрипло-сорванным голосом: — Лежи, «воин по призванью». До рассвета ещё час, не меньше… Персиваль Грейвс перекатывается на бок, стукается коленом о ножку стола и сдавленно шипит. Потом нашаривает рядом с собой чей-то пиджак и суёт под голову. Недовольный Пикетт высовывается из кармана, но, видимо сделав определённые выводы, тут же прячется обратно. — Интересно, я всё ещё слишком пьян или недостаточно трезв? И почему мы вообще…? Ох, — его обрывает решительное и весёлое: — Отставить панику, Перси! Любовь — неисчерпаемый… — …!