Жертва

- Юра, можно к тебе приехать? Звонок Люсина застал меня врасплох. Я даже забыл, зачем ушел из хранилища. - Да, конечно! Есть что-то новое по нашему делу? Я считал расследование кражи ларца "нашим". Ну, имею право. Пригласил же Люсин меня экспертом, значит равноправный участник. - Да,- после тяжелой паузы глухо ответил капитан. Словно подписывался под тем своим предложением. И повесил трубку. Вот тебе раз! Обиделся он что ли на меня? Вроде не так уж нахально прозвучал мой вопрос. А может случилось что? Через полтора часа мы обедали в нашей маленькой подсобке. Сегодня приехала группа французский рестораторов, и все наши собрались в Итальянском зале. Я тоже должен был быть там, но не пошел, сославшись на занятость. Не мог же я сказать, что ко мне едет некий капитан милиции, в которого я влюблен без памяти. Конечно, все знали, что я участвую в расследовании кражи ларца Марии Медичи, сам Люсин приезжал к нам два раза. Но почему-то мне стало стыдно, когда Мария Сергеевна спросила, не случилось ли со мной чего. "Случилось. Со мной случился Владимир Люсин"- промелькнуло у меня в голове. Но я лишь улыбнулся нашей хранительнице архива и, взяв ключ от хранилища, поспешил ретироваться. В хранилище я, разумеется, не пошел, а сразу направился в вестибюль. Там я пробыл около часа, слоняясь от стены к стене, как лев по клетке. Можно было пойти в парк и или спуститься к озеру, но я не хотел пропустить приезд капитана. Ведь он мог пустится разыскивать меня и наткнуться на кого-то из наших. Меня считали чудаком, но я никогда никого не обманывал. К тому же я просто не мог ничего делать. Какая разница, буду ли я слоняться по дому, или по парку. Наконец он приехал. - Здравствуй, Юра,- тихо и как-то отчужденно сказал он, когда я протянул ему руку для приветствия. Он смотрел сквозь меня, а его рукопожатие было лишено прежней уверенности. По его глазам я понял, что случилось что-то очень серьезное. - Будешь чай? - Лучше кофе,- он устало потер ладонью лицо и понуро пошел вслед за мной. Итак мы сидели в маленьком подсобном помещении, служившей сотрудникам музейного комплекса одновременно кухней и столовой. Я сварил кофе и подал на стол остатки торта с прошедшего дня рождения одного нашего коллеги и печенье. Люсин все время молчал. Он был весь целиком погружен в свои мысли. Очень невеселые мысли. Какое-то горе терзало его. А я никак не мог придумать вопроса. Все время я скатывался на одно и тоже: - Что-то произошло, да? - Черт! Не удержался-таки.- Я ничего не понял из твоего звонка. Я попытался сгладить неудобный вопрос улыбкой и шутливым тоном. Но Люсин, казалось, вообще не замечал ничего вокруг. - Вова?- я тронул его за руку. Люсин вздрогнул, торопливо отхлебнул из своей чашки и отодвинулся от меня. На секунду я почувствовал обиду. Я никак не мог взять в толк, зачем он приехал... Если уж я ему так неприятен. Очевидно мои невеселые мысли отразились на моем лицо, потому как Люсин немного очнулся от своего коматоза и накрыл мою ладонь своей. - Не обижайся на меня, ладно? Уже не обижаюсь, мой экстрасенс! - Я не обиделся, ну что ты! Я просто не могу понять, зачем я тебе понадобился?- Я понял, что перегнул и торопливо объяснил:- У нас тут целая делегация из Марселя прибыла. Реставраторы. Приехали посмотреть на успехи ленинградский коллег. Люсин недоверчиво посмотрел на меня, и я смешался, неловко закашляв: - Это правда... - Выходит, я отвлекаю тебя. - Перестань! Завтра еще посмотрю на них. К тому же я историк, а не художник! - Его убили. - Было бы странно... Что? Я не понял, что? Я не сразу осознал, что он сказал. "Убили"?! Кого убили? Как это убили? - О чем ты? И он стал рассказывать. Четко, подробно, но по существу, как рассказывает следователь. Но чем дольше он рассказывал, тем в его речи все больше звучало эмоциональных ноток. Он говорил о своем посещении комиссионного магазина, о прогулке на катере. Люсин не говорил прямо, но понял, что этот парень, этот Михайлов, не был простым подозреваемым. Он был, как бы это сказать, его заблудшей овечкой, которую он, словно пастух, пытался вернуть в стадо законности. Вернуть в общество. Парень был красив, в нем поселился протест. Он был оторван от этого самого общества, и сам хотел быть в оппозиции. А Люсин внушал ему прописные советские истины, читал мораль. Он говорил так проникновенно, что все это буквально стояло у меня перед глазами. И вот он дошел то того момента, когда следствие обнаружило труп этого самого Виктора Михайловича. Вити... Черт, ну почему? Я сидел и кусал заусенец на большом пальце правой руки. Люсин все говорил, а я уже не мог слушать. Ему было грустно. Он сокрушался от того, что все его труды были напрасны. А мне? Каково мне сейчас, он понимает? Да, мне было больно слышать его рассказ. Да, я страшно ревновал. Да, и мне ни капельки не жалко этого парня. Я даже испытал легкое чувство облегчения, когда он рассказывал мне про его убийство. Это плохо, это мерзко - я знаю. Но ничего не могу с собой поделать. Ведь этот Витя был фактически мой соперник. Теперь он мертв, но я знаю, чувствую, что он все еще живет в его сердце. Я люблю тебя, а не он! Я! Хотелось схватит Владимира за руки и прокричать это ему прямо в лицо. Но вместо этого я как дурак шептал слова утешения, крепко сжимая в своих руках его большую теплую ладонь. Какой же я трус! - Послушай, Вова,- я нежно погладил его по руке,- ты ни в чем не виноват. Этот твой Михайлов знал на что шел. Знал с кем имеет дело. - Да. нет, вряд ли. Он просто запутался... - Ничего похожего!- возмутился я.- Знаю я таких. Только покажи им деньги и они мать родную продадут. - Ты ничего не понимаешь!- взорвался он, вскакивая с места.- Он другой. Я мог его спасти. Понимаешь? Мог! Я подскочил следом за ним. Обогнув стол, я замер, не смея приблизиться. Люсин стоял у каминной трубы, облокотившись на нее и уткнувшись лицом в сгиб собственного локтя. - Вова? - Уйди, пожалуйста. Мне нужно... Пожалуйста. - Нет, Вова. - Уйди! Я решаюсь. Не знаю, что толкнуло меня на это, но больше терзать себя я не мог. Я быстро подхожу к нему и кладу руку на плечо. Погода по прежнему жаркая и пиджаки мы носим с собой, а не на себе. Моя рука легко скользит по его широкой спине, ощущая горячую кожу сквозь тонкую ткань его рубашки. Люсин медленно оборачивается и смотрит на меня. По его непроницаемому лицу не понятно, удивлен ли он или раздражен. Я продолжаю гладить его, плавно перемещая ладонь на шею. Обнаженная кожа обжигает мне пальцы. Я шумно вздыхаю, чувствауя как напряглись мышцы под моими руками. Да, я глажу его уже обеими руками и мне совершенно не страшно, что он может оттолкнуть меня, обозвать гнусным словом и уйти. Я знаю, что он этого никогда не сделает. Почему? Потому, что выражение его лица неуловимо меняется, он резко разворачивается, хватает меня за талию и прижимает к себе. Я успеваю поспешно облизнуть пересохшие губы, прежде чем он впивается в них жестким поцелуем. Я понимаю, что сейчас он вымещает на мне все свое неудовлетворенно чувство справедливости. Возможно, и свои тайные сексуальные фантазии, связанные с этим Витей. Из его рассказа я понял, что он был красив и привлекателен. Но мне все равно. Мне так хорошо сейчас, я так сильно хотел его все это время, что готов стать даже заменой. Пусть, лишь бы рядом. Лишь бы с ним.