(Не) суицид

      Игорь не помнит точно, когда все это началось, с какого момента и какого хуя его друг, ставший за все время общения почти что как брат, превратился в депрессивный комок молчаливого страдания. Когда закончились их тихие переругивания и смешки на съемках, сменившись холодными переглядываниями и такими же чужими репликами о самой работе, когда Стас успел превратиться из самого близкого человека в далекого друга, и как сумел он, Игорь, это проглядеть? Он решительным образом не понимал отчего его же сутенер непривычно холоден, почему отмазывается от еженедельных походов в бар или клуб, почему сбрасывает отчаянно трезвонящий телефон и игнорирует сообщения. Не знал, но твердо решил это выяснить. Они были знакомы со Стасом уж слишком давно, чтобы сейчас просто из-за какого-то странного игнора порвать с ним все возможные связи.       Он твердо решил поговорить с Конченковым после концерта в Москве, по крайней мере, приглаживая топорщащуюся бороду, Игорь был преисполнен решительности, только вот от одного робкого взгляда на лучшего друга, странный комок встал поперек горла, мешая говорить. В гримерке разговор завязать также не удалось и тут, позвольте заметить, его, Игоря, вины почти не было, - Стас, просто накинув капюшон на голову, развернулся в своем кресле в противоположную сторону и, воткнув в уши наушники-пуговки, явно не изъявлял желания делиться своими переживаниями. Проблема не решилась и во время перерыва, в котором он, Игорь, еле дыша от непрерывного хождения по сцене, вышел на улицу, мечтая выкурить хотя бы блядскую половину сигареты. Стас, что нашелся на крыльце в окружении грязных луж, непринужденно тушащий бычок о шероховатую стену, только завидев милый курносый нос Игоря, вылетел пулей вон.       Лавров думал тяжело и напряженно, то и дело откручивая пробку на прозрачной бутылке воды, периодически касаясь самыми кончиками пальцев покрасневшей от долгого ношения солнечных очков переносицы. Он правда пытался сопоставить какие-то факты, касающиеся его друга, тщательно рассматривая такой вариант, как простая обида, прекрасно зная свой вспыльчивый, непримиримый характер, Игорь с легкостью мог предположить, что сболтнул лишнего. Однако эта идея пусть и была достаточно реалистичной, все-таки являлась ложной, в последнее время у них все было довольно-таки неплохо, что с готовностью бы подтвердил любой пару недель назад, а сейчас, будто ножницами отрезало.       Правда после концерта, выдохшийся, уставший Стас, которому наверняка за весь прошедший вечер порядком надоело бегать от лучшего друга и напарника, просто прикорнул на край помоста, тем самым становясь легкой "жертвой" для ищущего общения Лаврова. Они сидели с другой стороны сцены, вполне далеко от бушующей толпы, молча, как в старые, добрые подпирали спинами хлипкую стену; Игорь курил настоящую сигарету, а не какой-нибудь жалкий вейп, приятно пахнущую вишней, с завидным постоянством выпуская серый дым в потолок, а рядом примостился Стас, устало потирающий глаза сквозь так и не снятую балаклаву. Казалось, протяни руку, и удастся коснуться худого плеча, просто приобнять, не говоря ни слова, заглянуть в темные глаза и, напоследок обменявшись парой ни к чему не обязывающих фраз, разойтись по домам. Только вот сжавшийся Стас, что казалось сидел будто на иголках, явно бы не был рад такому стечению обстоятельств. Он периодически кусал пухлые губы, бросая задумчивые взгляды в сторону выхода, бесконечно долго теребя край темной мастерки.       В голову пришла гениальная идея, так что секунду бывший Большим Боссом Игорь нетерпеливо стащил с лица жутко зудящую бороду и, непрерывно морщась, потер покрасневший подбородок, как бы смазывая неприятное ощущение. А потом на свет божий оказалась выдернута полупустая пачка с сигаретами, а Лавров, небрежно бросив ею же в молчащего Стаса, глубоко затянулся. - Дай мне свою, - хриплым от долгого молчания голосом тянет Стас и, не дожидаясь ответа, тянется за чужой длинной рукой, затянутой пушистой красной шубой. Игорь, особо не возражая, позволяет стянуть у себя из-под носа почти сгоревшую сигарету.       Парень с улыбкой крайне аккуратно передает свою сигарету в чужие руки, так чтобы горящий конец не дай Бог не коснулся невероятно мягкой женственной ладони Стаса, а тот почему-то хмурится, нервно перебирая пальцами толстую ткань спортивных штанов другой рукой, так что Игорь, опустив взгляд чуть ниже, прикусывает внутреннюю сторону щеки. Толстовка, задравшись на тонких запястьях, невольно оголила чужие руки, увитые синими узкими венками, а заодно, как бонус, длинный глубокий порез, покрытый запекшейся кровью и даже не начавший заживать.       Игоря передергивает, он быстро моргает огромными, расширившимися от шока глазами, пытаясь прогнать неприятный, стоящий перед глазами образ. Прекрасные руки Стаса, перечеркнутые двумя уродливыми продолговатыми порезами: одним, что побольше и глубже первого, явно новый, невероятно страшный, идущий вдоль руки и другой - поперек руки, крайне неудобный в этом месте, но почти неопасный. Игорю больно, больно дышать от подступивших к глазам злых слез, руки трясутся от еле ощутимой ярости, что медленно, но верно поднимается от самого сердца, Лавров готов тотчас вскочить на ноги и как следует врезать этому мирно приканчивающему его же сигарету парню. Ему страшно подумать о том, что могло произойти, зайди Стас чуть дальше, потерпи немного дольше или будь он расстроен сильнее, они бы, черт побери, могли бы сейчас просто не оказаться рядом.       Вторая простая и прозрачная, как стеклышко, истина бьет в голову горячей волной, от чего уши заливаются краской, благо так и не снятый платок прекрасно скрывает этот мало приятный факт. Стас и хотел... хотел, чтобы было так, чтобы ему сейчас не пришлось сидеть здесь, чтобы для него не было никакого завтра и даже этого концерта, чтобы впереди была лишь пустота. И абсолютно плевать этому эгоисту, что Игорь бы точно не пережил, лег бы, как побитая собака, там же поджимая уши и закрывая глаза. - Стас, сука, - тихо выдает Лавров, но Конченков все равно его слышит, затушив сигарету, он глядит на своего друга из-под веера темных ресниц и, чуть поправив съехавшую балаклаву, еле заметно хмурится, - хватит стрелять сигареты, твою-то мать, - вопреки собственному желанию тянет Большой Босс, откладывая промывание чужих мозгов на более благоприятное время.       Например, когда поблизости не будет настолько много ненужных свидетелей или той же охраны, его могут неправильно понять, да и Стас не обрадуется, если он попробует так сказать, предъявить ему на глазах обескураженной публики. Он крепче стиснет зубы, честно надеясь, что завтра они все же встретятся. "Только попробуй сдохнуть", - зло думает Лавров, с ноги распахивая дверь в их общую гримерку, - "Из-под земли достану, чтобы самолично задушить".

***

      Рыться в чужих вещах очень и очень плохо, и всем любопытным мразям с длинным носом об этом стоит помнить, благо у него, Игоря, нос и так довольно-таки короткий, так что ему переживать уж точно не приходится. Он чувствует себя как полуночный вор, что вламывается в пустующий дом, полностью лишенный какой-либо охраны, ему немного стыдно за себя, но даже в такой момент Большой Босс успевает напомнить себе о том, что его тщательно продуманный взлом - это благо. Он всего лишь хочет убедиться, что в шкафчике Стаса нет ничего... такого.       Он не собирается воровать чужие лезвия или чего-то типа того, уж поверьте, если Игорь найдет эту дрянь в шкафчике своего друга, то без лишних колебаний вмажет ему кулаком промеж глаз, чтобы больше не повадно было. С чего, в принципе, Лавров решил, что Конченков не прекратил свои опасные игры со смертью, очень просто. Начнем с того, что все же у них общая гримерка, а хочешь не хочешь переодеваться приходится, даже такому продуманному сыченышу, как Стас, парень повадился приходить на съемки уже переодетый, тем самым избавляясь от необходимости раздеваться перед другом. Все это можно было бы списать на излишнюю стеснительность, но как там говорится? Лучше Игорь убедится собственными глазами, чем потом будет жалеть, что доверился.       Он нарочито подсыпал за ворот кофты Стаса нещадно липнущее, буквально, ко всему конфетти, так что тот, после пары минут неясного дерганья, все же решил переодеться, а Игорь, соответственно, увязался за ним. Как бы Стас не юлил, виляя задней то вправо, то влево, прикрывая худое, жилистое тело одеждой, Игорь все же заметил, что чертовых шрамов стало больше и, если же в прошлый раз он видел глубокие раны на чужих бледных руках, то теперь красное было и на ключицах, - маленькие, целенаправленные, пусть неглубокие порезы.       Игорь сделал, вид что ему просто наплевать, наплевать, когда внутри бушует настоящий ураган, наплевать даже когда трясущиеся руки выдают его с головой, ему все равно, несмотря на возмущенно горящие глаза и жуткую боль, что рвет его сердце напополам.       Большой Босс встряхивает головой, прогоняя наваждение, да так сильно, что блестящая корона чуть не сваливается с головы. Игорь одной рукой поправляет надумавшую дезертировать скотину, а другой открывает стеклянную дверцу ящика, с отчаянно бьющимся сердцем заглядывая внутрь. Поганый прозрачный коричневый бутылек с резиновой, плохо закрывающейся крышкой оказывается найти крайне сложно, будто Стас готовился к чужому проникновению, заранее пытаясь спрятать от чужих, наглых лапок все самое важное. Благо Игорь знал своего друга довольно-таки долгое время, чтобы прекрасно изучить все возможные, используемые потайники. Только сейчас это ничуть не радовало.       Осев на пыльный пол, по которому еще не успела пройтись мокрая, чистая тряпка, Лавров, с глухо бьющимся сердцем, не владея собой, прижал чертов бутылек к самой груди, сжимая темное стекло сильными пальцами, мечтая измельчить чертовы таблетки в крошку и выбить дурь из заигравшегося парнишки. - На сегодня все, блять. Расходитесь, суки, - бросает Игорь, застегивая темное пальто на одну из пуговиц, прежде чем вылететь из съемочного помещения. Съемочная команда смотрит вслед умчавшемуся актеру с неким непониманием, но привычно подчиняется, - с Лавровым спорить бесполезно.       Он, не помня себя, вдавливает педаль газа на всех шести несуществующих крыльях, летя спасать, а способ спасения Игорь выбрал весьма специфичный, зато действенный, свое личное несчастье. Ему глубоко плевать, даже если Стас обидится, а точнее, если Стас просто обидится, он, между прочим, имеет больше прав на всю эту розовую сопливую поебень о обиженных чувствах, чем забивший на жизнь Конченков. Игорь, тогда сидя на пыльном грязном полу с каким странным горьким чувством досады, переваливая темный бутылек то вверх то вниз, казалось, мысленно уже давно умер от страха. Бутылек был полупустой. Неужели его Стас давно?..       Игорь влетает в грязный лифт с не горящими лампами, словно вихрь, пугая какую-то девчонку, выгуливающую маленькую собачонку, до упора давя на гребаную, прожженную какими-то бездельниками кнопку под цифрой три, Игорь мысленно возносит самую искреннею молитву. Все что угодно, но лишь бы успеть.       Пока он выходит из медленно разъезжающихся дверей лифта, входная дверца напротив вдруг со скрежетом распахивается, являя Лаврову крайне спокойное, даже какое-то сонное лицо Стаса, что, выглянув из квартиры, на секундочку ставит в коридоре небольшой пакет с мусором. В то же мгновение, ничего не подозревающий Стас, поднимает осунувшееся лицо чуть вверх, безошибочно натыкаясь взглядом на побелевшего от злости, дрожащего от напряжения, Игоря. - Блять, - достаточно громко выдает Пимп, прежде чем резко дернуть ручку двери.       Благо Игорь в два шага сокращает разделяющее их расстояние и ловко, как бывает только в гангстерских фильмах, просунув длинную ногу в узкую щелку, что есть силу хватается за металлическую ручку одной рукой, правда с другой стороны. Ему не стоит огромного труда распахнуть оказавшуюся тяжелой дверь, что есть хрупкий нежный цветочек-Стас против такого двухметрового лося, как Игорь. Легкая пушинка, которую Большой Босс запросто может поднять на руки, правда сейчас ему не до романтических идей и, если он и захочет поднять Стаса на руки, то только для того, чтобы тотчас уронить его вниз. Да так, чтобы все шестеренки на место встали.       Тяжелыми длинными шагами он минует невысокий порожек и напоследок, будто захлопнувшаяся клетка с хищником, наотмашь бьет дверью о металлический, да так, что жалко позвякивают железный замок и коротковатая цепочка. Не снимая массивных ботинок, которые Лавров успел переодеть еще перед выходом в гримерке, он тихо, словно мышка, идет вперед, даже не думая оглядываться. Эту небольшую квартирку он успел изучить наизусть, так что теперь Игорь точно знает куда идти. - Игорь, - странно спокойным голосом окликает его Стас, что в своем черном костюме сумел скрыться в тени продолговатого коридора, - завязывай уже с винтом*.       Но робкую ухмылку на тонких губах тотчас стирает крепкий кулак Игоря, он бьет сильно, вкладывая в замах всю свою невысказанную боль и злость на этого невозможного придурка. Кожу тут же обжигает горячим, а зубы сводит от резкой боли, в руке костяшки пальцев содраны, а по тонкому запястью тянется тонкая струйка крови, но бушующая, кажется, в самой крови ярость не утихает ни на секунду. Стас медленно, словно в поганой раскадровке, рушится на пол, неловко хватаясь пальцами за гладкую стену, а другую, прижимая к красной скуле тонкое запястье. Наученный горьком опытом и многочисленными бифами с теми же компания граффитчиков, Стас старается подняться на ноги как можно быстрее, - чтобы было проще выстоять последующий удар, как когда-то в их с Игорем стычке. Только теперь за спиной Игоря нет хорошей команды и вообще нет никакого.       Он хватает Конченкова за запястье, как пушинку вздергивая вверх, а тот, неловко покачнувшись, стремится увеличить то малое расстояние, что пока что еще разделяет их. Стас зол, его лицо бледное, не считая горящей красным скулы, удар, за который Игорь позже будет очень долго извиняться, тонкие крылья носа, ходят ходуном, без того тонкие губы сурово поджаты, а запястье, то, за которое Лавров так резко вздернул его вверх, собственнически прижато к животу.       Но это не то, не то, чего добивается Большой Босс, ему не нужен блядский страх, а уж тем более чья ни было бы то ненависть, он всего лишь хочет понять и разобраться. Поганое темное стекло находится во внутреннем кармане пальто, так что Игорь, выудив на свет божий маленькую склянку с невинными белыми таблетками, сжимает небольшой цилиндр в руке. Стас глядит почти испуганно, словно не владея собой, он делает робкий шаг вперед, все еще не сводя тяжелый взгляд с темного стекла, но тут же осекается, зло зыркнув на друга исподлобья.       Холеная бутылочка летит в стену, красивыми коричневато-рыжими осколками усеивая недорогой пол, крышка отлетает куда-то в сторону Игоря, а таблетки аккуратной крошкой, белой, словно мел, благодарно осыпают пол. - Это то, чего ты хотел? - рычит Игорь, глядя на опущенную голову и напряженные плечи. - Блять, сдохнуть? Ты хоть иногда башкой своей думаешь?! Обконченков ебанный, - Игорь давится собственными грубыми словами, выкрикнутыми в порыве жуткой белой ярости и страха.       Безразличие. Все, что он видит на худом остром лице, будто бы вся развернувшаяся перед его носом картина - абсолютно ничто, мелочь, которая и не должна трогать, и это не может не бесить. Игорь сминает чужое, блеклое сопротивление под своей пышущей красным яростью, он хватает невероятно легкого парня за грудки растянутой толстовки и с силой дергает вверх, Стас сардонически глядит на него из-под темного веера ресниц, его тонкие руки мягко, почти успокаивающе, накрывают его, Игоря, запястье и слабо сжимают. И только сейчас Лавров наконец замечает жуткие, темные тени, залегшие под невероятно большими, как у какой-нибудь шкуры, глазами, бледную бумажную кожу и покрасневшие белки глаз. Стасу действительно плохо.       Большой Босс почти не думает, когда бьет безумно дорогого его сердцу человека спиной о шероховатую стену, он крепче стискивает зубы, когда Стас давится тихим вздохом и прикрывает глаза. - Ты понимаешь, что было бы со мной, если бы ты... ты блять. - Игорь.       Но Игорь все также глух к чужой мольбе, так явно читающейся сквозь простой, тихий отклик. Ведь Стас, черт побери, никогда не просит, не попросит остановиться, даже если чужие пальцы опасной петлей сомкнутся на горле, не скажет ни слова против, потому что это блять выше его достоинства.       Игорь, буквально, вталкивает не сопротивляющегося парня в светлую гостиную, а тот, неловко пошатнувшись, чуть не врезавшись в дверной косяк, чуть обиженно, пусть и молча, трет худое плечо. Нужно что-то сказать, прервать это гнетущее молчание, но Лавров попросту боится сорваться на писклявый фальцет или, еще хуже, вновь ударить Стаса. - Ты мерзавец, - сам себе кивает Игорь и нервно, неестественно, широко улыбается, - суицидник хренов.       И тут уже Конченков, что молча терпел все нападки и стойко сносил мелкие удары, не выдержал, стиснув руки в кулаки, он решительно обернулся к другу лицом. Невероятно быстрыми шагами преодолевая разделяющее их расстояние, Стас, вытянув худую руку вперед, уперся пальцем в широкую грудь Игоря. Дрожащими губами он, не владея собой, от леденящего кожу гнева, тихо, опасно прошипел: - Я хотел. Слышишь? Хотел этого.       Второй удар Стас находит самым болезненным, он резко дергается в сторону, когда Игорь, его Игорь, наотмашь бьет его по лицу тыльной стороной руки, да так, что на щеке наверняка еще долго будет гореть красный, собственнический, позорный след. - А знаешь почему? - голос Пимпа полон не высказанной, затаенной злобы и рвущей сердце обиды, - потому что болит не здесь, - тонкая исчерпанная мелкими порезами от кошачьих когтей рука плавно перемещается на красную щеку, - болит вот здесь, - и резкой тенью падает куда-то на грудь. Наверное туда, где по идее у Игоря должно быть сердце.       Он не находит, что ответить, безмолвной фигурой отступает назад, желая утонуть в тени просторной комнаты, так, чтобы Стас не мог видеть его побледневшее, перепуганное лицо. Вцепляется невозможно длинными пальцами в короткие, немного отросшие за время съемок волосы и резко дергает вперед, так, чтобы хотя бы какая-то минимальная боль могла бы привести его в себя.       Стас не игнорировал абсолютно всех. Он был как прежде общительным и веселым, обходительным и учтивым, Стас остался для всех таким, каким он и был, для всех кроме Босса. Тщательный игнор, грубые слова, глупые попытки суицида, Стасу не нужна была дружеская оплеуха или грубый удар в плечо. Стасу был нужен он.       Лавров сурово сводит брови к переносице и, чуть наклонив голову вниз, мягко ступает прямо к худой, болезненной, до невозможности дорогой фигуре, он притягивает его в самые теплые и искренние объятия, неловко устраивая огромные руки на худой спине. Стас смущенно утыкается ему лбом в плечо и коротко, рвано выдыхает, опаляя кожу невыносимо горячим, его худые плечи медленно расправляются, а сам он подается вперед, уже не стесняясь, прижимаясь к Игорю всем измученным телом. - Почему? - просто спрашивает его Лавров, когда Стас наконец поднимает свое острое лицо вверх, позволяя теплым рукам друга обхватить его за пылающие щеки. - Потому что ты женишься, Игорь, - глухо выдает Пимп и дергается назад, стремясь как можно сильнее отдалиться от нежных прикосновений. - Я не смогу смотреть на это спокойно. Пойми меня правильно.       Игорь готов оторвать ногу тому, кто пустил про него этот наглый слух, оторвать и засунуть в самую задницу, его рвет, буквально, напополам от жуткого возмущения и страха. Ведь его глупый Стас действительно решил, что он собирается жениться на какой-то девчонке, и сам попытался оборвать все возможные контакты, пока не стало слишком поздно. - Я никогда не женюсь, - уверенно заявляет Лавров, щелкая друга по прямому тонкому носу, - только если ты не решишь сменить пол, - и это похоже на правду.