Его голубые глаза

      Полную тишину разрывает только тиканье часов. Стрелки медленно двигаются, секунды сходятся в минуты, последние — в часы и дни, полные серости и монотонности. Нет, это вовсе не является проблемой, ведь никто не видит цвета, пока не встретил своё счастье.       Антон собирает свой рюкзак, смотрит на серо-чёрные обложки книг, гадая, какого цвета сургучная печать, изображённая на учебном пособии по технической стороне стихов. Однокурсники говорят, что она красная, только для Антона это почти не имеет значения. Для чего-то он решил, что жизнь нужно связать с писательством, только что это ему даст — не ясно. Филологический факультет ему был в этом помощью.       Парень оглядывает комнату и может сказать точно одно: рамы окон белые, а крупный сундучок на подоконнике — чёрный. Остальные цвета он никак не может различать. Были среди его знакомых и те, кто уже хорошо видел цвета — оно и не удивительно, это значило, что ребята уже встретили свою судьбу. Ничего страшного в том, если её ещё не встретили, не было. Антон только долго приспосабливался, когда ему указывали, когда его одежда была в очень нелепом сочетании. И он запоминал, записывал, что с чем сходится, чтобы на следующий раз не ударить лицом в грязь.       Пол прихожей, по которому он идёт к выходу — серый, шкаф сбоку — чуть темнее, но тоже серый, дверь впереди — почти чёрная, но не совсем. Понять разницу может только тот, кто уже видит цвета.       Он закрывает замок, проворачивает ключ автоматически два раза, спускается по лестнице, потому что не имеет привычки ездить на лифте, берёт газету, выглядывающую из почтового ящика, намереваясь прочитать по дороге, но уже через минуту успешно забывает о ней, засунув в рюкзак за спиной.       Осматриваться по сторонам у парня тоже нет привычки: зачем наблюдать за белыми облаками на сером небе, хотя многие твердят, что оно голубое. А зелёные вроде бы листья почти ничем не отличаются по цвету, только скорее тёмно-серые. Антон догадывается, что зелёный и голубой цвет красивые. По крайней мере, первый уж точно, потому что это — цвет его глаз. Всё, что ему известно о палитрах, было рассказано друзьями и знакомыми.       Антон проходит к нужной аудитории, но разворачивается, вспомнив, что оставил проект дома. Тихо ругаясь на самого себя, уже намеревается вернуться, благо, недалеко живёт, но встречается нос к носу с преподавателем.       — Семинар вот-вот начнётся, Шастун, куда тебя ноги несут?       — К проекту. Он дома, меня дожидается, — кратко поясняет парень и просит заранее прощения за будущее опоздание, пока сбегает обратно на квартиру.       Лектор недовольно качает головой, но позволяет студенту сделать задуманное. Шастун бегом проносится по коридору, выбегая во двор, и тут же сворачивает по направлению дома. Уже через полчаса он возвращается обратно с папкой в руках, стучит в дверь аудитории, резко заходит и… Чуть не переворачивается через стоящего у двери человека.       Удивлённо смотря на незнакомца, он переводит короткий взгляд на лектора, который поясняет, что отныне это их однокурсник. Антон неуверенно чешет нос и морщится, наконец решаясь пройти мимо, когда ему путь преграждают рукой, протянутой в жесте приветствия.       — Арсений, — говорит всего лишь одно слово парень напротив, и Антон автоматически жмёт руку.       Жмёт руку и неожиданно понимает, что глаза у его будущего однокурсника красивые. Голубые.       Секундное замешательство — и Арсений слабо, но одновременно резко вырывает ладонь из рукопожатия, словно только что получил удар током. Его взгляд резко меняется с приветливого на растерянный, он сцепляет руки в замок и молча направляется к свободной парте в конце аудитории, где пустуют два единственных стула на весь кабинет.       Антон садится рядом, зная, что сейчас меняться с кем-то местами — глупо, хотя обычно он часто себе такое позволяет. Спускает рюкзак на пол, оставляет на столе проект, достаёт пособие и машинально открывает на нужной странице, хотя совершенно не думает его читать. Напряжение сковывает, потому что Антон понимает, что что-то не так. Люди, предназначенные судьбой, так себя не ведут.       Когда он начинает разговор, Арсений лишь ведёт бровью, качает головой, показывая, что общаться не намерен. Антон удивлён, и даже больше — он расстроен, ведь всё не так должно быть. Совсем не так. Он не сразу понимает, что его вот только что вызвали к доске с защитой проекта, о котором он уже забыл.       Антон берёт папку с листами, встаёт из-за парты и выходит вперёд, нервно сглотнув. Защищать свои учебные работы сложно, а чувствовать себя непринятым — сложнее.       Единственное, что позволяет сказать ему после выступления брюнет — короткая фраза, заметка по его работе. Антон бы и не брал в голову это, если бы благодаря прикосновению этого человека он не начал различать цвета.       — Наверное, писателем станешь, — несмотря на первое слово, Арсений говорит утвердительно. — Хорошо у тебя это дело получается.       — А ты? Для чего пришёл учиться сюда? — задаёт ему встречный вопрос вместо благодарности шатен.       Ему это интересно больше, чем ласкающая уши похвала.       Арсений временит с ответом, словно ищет его где-то в глубине себя, а потом равнодушно жмёт плечами:       — Самое, на мой взгляд, лёгкое занятие. Мне оно в будущем вряд ли понадобится. Я просто хочу убить время.       Этот короткий разговор, который только начался, уже подошёл к концу, и Антон вынужден в одиночестве плестись в буфет, чтобы хоть что-нибудь закинуть в голодающий со вчерашнего обеда желудок.       Время, проведённое в столовой, угнетает. Антон смотрит на проходящих мимо студентов, обводит незнакомые фигуры взглядом. Не потому незнакомые, что не видел их никогда, а потому, что теперь он видит их настоящих.       Рядом на скамейку кто-то приземляется, и Шастун инстинктивно отсаживается в сторону, сохраняя дистанцию. Но на самом деле не нужно — это всего лишь его лучший друг Паша.       — Весь не в себе, — Воля констатирует факт больше, чем спрашивает.       И так оно и есть. Антон неестественно бледный, словно из него пятью минутами до этого выкачали всю кровь, а на её место залили воск, застывший в венах. Шатен смотрит куда-то в стену, сминая между пальцами белую салфетку, что уже начала крошиться на стол мелкими кусочками от стольких манёвров.       — Что случилось на технике? — спрашивает его друг, как-то даже не ожидая ответ.       Антон витает мыслями где-то далеко, не в самом приятном мире, хоть и цветном. Парень никогда не думал, что открытие яркости станет для него настолько отягощающим. Он допивает томатный сок, и этот красный цвет почему-то напрягает, так что он просто пытается не смотреть на стакан. Выходит из столовой, так и не попрощавшись с другом, который пожимает плечами на его действия, но не обижается. Он понимает, что случилось, пусть Антон лично ему об этом ещё не рассказал.       Паша давно видел цветной мир, и все свои знания пытался передать лучшему другу, только вот не представлял, что однажды Шаст откроет это разнообразие не с тем человеком, которого ожидал встретить.       Антон переодевается принципиально в мужском туалете, чтобы не заходить в раздевалку возле спортзала дольше, чем на десять секунд, оставить свои вещи. Он рассматривает серую футболку и тёмно-синие спортивные штаны, натягивает их, а светлые потёртые джинсы, чёрный пиджак и рубашку складывает в отдельный пакет.       Когда большинство парней из раздевалки уже вышли, он протискивается туда, чтобы мигом повесить рюкзак и пакет на вешалку, но останавливается, встретившись с ним взглядом. Для Антона странно осознавать, что человек, предназначенный ему, не принимает его. За какие-то полчаса парень почувствовал немалую боль, когда понял, что Арсений тоже начал видеть в цветах.       Арсений слабо улыбается, скорее показным образом, чувствует себя виноватым за то, что уже успел наговорить, но знает, что сказал правду. Он не сможет полюбить парня, пусть тот даже предназначен ему судьбой. Разведя руками то ли в оправдание самого себя, то ли в подтверждение всей безнадёжности ситуации, Арс тихо выходит, оставляя Антона наедине с ужасно тяжёлыми мыслями.       Не проходит более минуты. Антон догоняет его, выравниваясь, чтобы идти нога в ногу. Напряжённое молчание длится всего три секунды — Попов закашливается, то ли случайно, то ли обращая внимание на то, что ему не приятна компания парня. Светловолосый мнётся, думая, как выразить мысль, спускается вместе с Арсением по лестнице к боковому выходу из колледжа, к дорожке, что ведёт к стадиону. Брюнет сворачивает не в том направлении, и Шастун окликает его, а пока тот не сразу понимает, что его позвали, хватает за запястье, удерживая его на месте.       Попов останавливается, напрягается телом, поворачивается к Антону, который запоздало понимает, что держит того за руку.       — Мы даже не познакомились нормально, — обращается к брюнету Антон, но тот его не слушает, ему просто всё равно.       Он выходит на улицу, хлопнув дверью Антону в нос, устремляется вперёд, оставив светловолосого позади. Последний мысленно проклинает момент, когда впервые коснулся его руки. Всего лишь несколько часов назад, а сколько боли с тех пор успел испытать.       Бежать, несомненно, приятно, но только не сегодня. Антон наворачивает большие круги, тогда как остальные выбрали сокращённые. На улице ветрено, прохлада заставляет поёжиться от дискомфорта, но он бежит дальше, вымещая тяжкий на душе осадок в физической нагрузке. Когда в конце занятия уже не остаётся сил, двигающих вперёд, он сбавляет ход, глубоко дышит, желая себя успокоить.       Небо мрачнеет, надвигаются тучи, листья деревьев на самом деле не такие яркие, какими он их себе пробовал когда-то представить, чистота небес над головой не настолько красива, как глаза, взглядом с которыми он только что столкнулся.       Антон хватает свои вещи после факультатива, и даже не остаётся переодеваться. Толкает в плечо кого-то и, не извинившись, под удивлённые взгляды ребят уходит, ускоряя шаг. Мир вокруг яркий и красочный. Мир внутри серый и пустой.       На глазах без спросу появляются слёзы, парень смахивает их, одну за другой, но они выступают снова, не поддаваясь контролю. Влажная пелена застилает взор, он останавливается, чтобы вдохнуть полной грудью, но воздуха снаружи будто нет — он не может сделать даже маленький вдох. Страх, что он потерял счастье, так и не обретя, сковывает все действия. Антон знает, к чему приведёт неразделённая любовь.       Он добирается до дома бегом, запирается внутри, для чего-то не вытащив из замка ключ. Бросает вещи в прихожей, отшвыривает кроссовки куда попало, пытается дать себе возможность подумать, но мысли спутались комком, и как безвольные птицы, мечутся внутри, стараясь найти выход из клетки.       Он забывает про всё, он хочет серый мир обратно навсегда, только бы не произошло подобное сегодняшним утренним событиям. Подставляясь под холодные струи воды, шатен закрывает глаза, давая ей стекать по телу и смывать боль, которой не то что пронизана каждая клеточка тела — она находится даже на поверхности, как иглы, заставляет мучиться, не давая покоя.       Родственные души, как правило, бывают счастливы. Или это всего лишь стереотип?       Антон не знает, потому что все, кто с ним знакомы, довольны своей жизнью, несмотря на то, кем оказалась их судьба.       — Я не могу ничего с собой поделать, — Арсений говорит весьма серьёзно, не шутит. — Я не смогу полюбить парня, сколько бы лет ни прошло, сколько бы я ни привыкал.       — Но мы соулмейты, чёрт подери!       — Это ничего не значит. Попробуй прожить без меня.       — Ты даже не хочешь начать, ведь не все отношения идеальны.       — У нас не будет отношений, Антон! — Арс запинается, отведя взгляд в сторону. — Лучше бы я не пожимал тебе руку. Не знал, что всё так обернётся.       — И предпочёл бы жить в серости?       — А какой толк от цвета, когда это тянет камнем на дно?       Антон признаёт, что связь у них больная. Неправильная, потому что невозможна односторонняя любовь, которая вспыхнула как искра внутри шатена, не найдя даже отголоска в глазах Арсения.       — Ты говоришь так, словно тебе приятно так жить. Словно ты с такой жизнью хорошо знаком.       — Так и есть. Я привык состоять в отношениях, даже если они не настоящие.       — А как же то, что мы…       — Нет никакого «мы». До того, как я встретил тебя, всё было хорошо. Сейчас всё плохо или нет, покажет время. Не надо привязываться ко мне. Я не отвечу взаимностью.       — Всё потому, что я… Парень?       В воздухе тяжким грузом повисает тишина. Арсений вместо ответа утвердительно кивает. Тишина оседает на плечи Антона, вынуждая ссутулиться. Эти небесные глаза никогда не посмотрят на него с любовью.       Воспоминание бьёт по сердцу сильнее, чем если бы он получил наотмашь несколько затрещин. Антону нехорошо, слишком нехорошо для такой вроде бы простой неудачи. Не всем дано быть счастливыми, почему бы и не стать одним из общего числа не любимых жизнью людей.       Он насухо вытирается после душа, чувствуя, что в квартире холодно, несмотря на то, что температура в помещении весьма приемлемая. Для чего-то натягивает тёплые вещи, хватает блокнот с ручкой, и забирается на подоконник, подняв одну ногу на батарею, а вторую свесив. Мысли льются сами по себе, их даже не нужно удерживать, направлять в нужное русло.       Он пишет первые несколько строчек, но тут же зачёркивает их, снова начинает, опять зачёркивает. Первый скомканный лист слетает с подоконника на пол. Грифель карандаша касается бумаги, Антон после первых слов останавливается, занеся предмет над листом. Что-то странное, туманное, проскальзывает в мыслях, новые слова, которые он незамедлительно записывает, спешно, не самым аккуратным почерком, боясь упустить важную деталь или вовсе её забыть. Стихи находятся в душе, и он переносит эти мысли на бумагу, поддаваясь их бурному и беспорядочному течению. После каждой точки он останавливается на краткое мгновение, прислушиваясь к окружающим звукам. Через закрытое окно доносится приглушённый шум машин, короткие сигналы авто, находящихся в пробках. Смотреть на серость этого города ему не хочется. Хотя он и видит цвета, это радости с недавних пор не приносит. Это едва ли вообще изменило хоть что-то к лучшему в его жизни. Антон не сказал бы, что счастлив или хотя бы доволен. Первый и необратимый шаг сделан, а вернуться назад уже никто не может, и парень — явно не исключение из правил.       Порой ему хотелось жить в другом вообще мире, только кто кому давал выбор? Да и зачем, будь у него на это шанс, нужно было бы менять всё в корень, строить заново, мечтать о чём-то лучшем и, вероятно, несуществующем? На неба пустоту взирают окна, и лестничный пролёт пустует вновь. Весь мир как чёрно-белые полотна покрылся темнотою городов. На зданий высоте уходит время, и сутки убывают по часам. До базиса разрушенные схемы разосланы по разным адресам. Застыла пыль на сером циферблате, за холст цветной уплыли корабли. За крылья за спиной отдали плату, в камине не дотлевшие угли сгребли в охапку, обжигая руки, и мысленно поднялись до небес. Нашедших слёз в себе сдержали звуки, придали одиночеству свой вес. И мир внутри раскрылся на две части, опал цветами с пеплом на сердцах. Мы карточные вперемешку масти оставили беспечно на рубцах. Собрали с неба звёзды, рвали цепи, и в поиске свободы каждый миг отдали на борьбу, но как же слепы связав себя самих, загнав в тупик. Привязанность, свою не скрыв насмешку, оставила с повязкой на глазах. На шахматной доске сейчас мы — пешки, себя не узнавая в зеркалах. Потеряны для всех и друг для друга, забытые в себе на сотни лет, ушедшие на дно немые слуги, мы, с бездной заключившие завет. И рушились огнём, и впали в омут, и в пьянстве чувств нашли своё клише. Суду подверглись лживому земному, забыв о прежнем нашем кураже. Мы пали свысока, разбившись снова, не подняв взор на неба пустоту. Нам вечность от своих рук до другого пройти по чёрно-белому холсту.       — Фигню несёшь, — хмыкает Воля, когда читает то, что показал ему его друг. Точнее, вчерашние стихотворные строки. — Давно такие стишочки калякаешь?       — Такие, — делает акцент на первом слове шатен, — со вчера. Согласен, бред полнейший.       — Ну как там, у вас с…       Антон перебивает Пашу на полуслове, неосознанно цитируя вчерашние слова Арсения:       — Нет никаких «нас». Есть только я, и мне из этой задницы нужно выбираться.       — А что так? Он тормоза включил?       Светловолосый не знает, как ответить, да и какой смысл в том, чтобы рассуждать на данную тему. Он ещё вчера постарался смириться с этим, не будучи до конца уверенным в своих успехах. Он не желает вводить в курс своей жизни.       Арсения он встречает с тех пор несколько раз в неделю, потому что потом выясняется, что парень перевёлся в другую группу по собственносу желанию. Антон только гадает, а знают ли про истинную причину в администрации учебного заведения, да это уже и не важно. Каждый цветной день становится адом, парень действительно проклинает их первую с брюнетом встречу.       Учёба расходится полным ходом, Антон погружается в неё с головой, желая забыть как можно быстрее о своей неудаче, не акцентируя на этом внимание окружающих. Но всё идёт не по плану, всё катится к чертям в тот день, когда он, находясь на лекции, впервые замечает что-то странное. Синяя обложка тетради, на которую он смотрел, на мгновение помутнела, стала серой, и в следующую секунду её вид стал прежним.       Антон моргает несколько раз, убеждая себя, что ему показалось, и всё по-прежнему в порядке.       «Пустяки, — думает он, — мне всего лишь показалось. Такого не бывает».       Но к его несчастью, такое бывало, и не с ним одним.       — Ты как смерть бледный. Может, к врачу сходишь, Шаст?       — Паш, лучше помолчи, — отмахивается Антон, не желая думать о сути проблемы (а о наличии проблемы он не просто знал, он в ней был полностью уверен). — Мне нужно сосредоточиться.       Воля смотрит на него одновременно удивлённо и возмущённо в течение нескольких коротких секунд, а потом хватает все книги, собирает в кучу, запихнув кое-как затем их в рюкзак Антона.       — А нихрена не помолчу. К врачу вали, и я с тобой. Чтоб по дороге не слился куда ещё.       — Да не нужно мне к врачу, сумасшедший! — Антон отталкивает парня и выхватывает рюкзак у того из рук. — Я лучше знаю, что мне нужно!       — Да? И что же? Если этот ублюдок на тебя чихал, то ты думаешь, что он жизнь отшельника ведёт?       — Да какая мне нахрен разница?! Я сам в это вляпался и…       — И не выберешься ты отсюда сам, хоть вывернись, Шаст. Я сказал, мы идём к врачу.       Антон нервно постукивает пальцами по ручке серого стула, находящегося в приёмной. Рядом сидит Воля, не отводящий от него взгляд, словно если он хоть раз моргнёт, шатен в это время испарится. Доходит очередь и до Антона, и его друг, готовый запихнуть светловолосого хоть пинком под зад в кабинет врача, если это понадобится, закрывает за ним дверь и присаживается обратно у стены, ожидая результатов.       Антон так и стоит у двери, боясь сделать шаг. К чертям бы сбежал отсюда, только бы не узнать правду. Лечащий врач сидит у окна, пропускающего яркие солнечные лучи в помещение, оформленное в спокойных тонах, и переводит взгляд на замершего на месте, словно загнанный в угол зверёк, парня. Из приоткрытой форточки веет внешней прохладой. Несмотря на солнечную погоду влага, оставшаяся на асфальте после дождя, ещё не испарилась.       — Ты присаживайся, присаживайся, — улыбается средних лет женщина. Её лицо не выражает ничего, кроме приветливого отношения. Таких шаблонных эмоций хочется сторониться даже если специалист к себе идеально располагает. — Что беспокоит?       «Душа болит, — хочет ответить Антон, только специалистов в лечении душ, увы, не существует. — И скоро кони двинет. Как и я сам».       Вместо этого он чешет затылок и, присев на стул, едва слышно произносит:       — Зрение… Шалит. Немного.       — Давно? — она берёт в руки чистый лист, чтобы записать, одной ей известно, что.       — Не совсем. Отчасти после того, как я начал видеть цвета.       — А сколько времени с тех пор прошло?       — Два месяца, — незамедлительно отвечает Антон. Он считал каждый день, который мучил его сначала присутствием, а затем отсутствием Арсения в его жизни. — С тех пор прошло два месяца.       — Вам стоит обследоваться. В обычных ситуациях такого не возникает, только если…       — Я так и остался одинок. Если вы об этом. Моя родственная душа не хочет меня знать.       Врач замолкает, хотя только что хотела что-то сказать. Смотрит на молодого человека с сочувствием и где-то даже жалостью, отчего Антона начинает подташнивать, ведь он ненавидит вынужденное проявление соучастия в его проблемах.       — Он состоит в отношениях с кем-то?       — Не знаю.       — Состоит. Иначе вы не теряли бы зрение.       — Но я не теряю, это так… Мелочи.       — Это потеря зрения, хотите вы признавать это или нет. Рано или поздно вам придётся забить тревогу, и когда до вас это дойдёт, может быть слишком поздно.       — И что вы предлагаете сделать? Что может в данном случае сделать человек?       — Только разорвать связь. Ответный удар нарушит то, что соединяет вас как родные души. Только вы никогда не сможете к этому вернуться, и…       — Я не стану этого делать.       Антон сам для себя за какие-то секунды решает ничего не предпринимать. Не действовать во вред человеку, в которого он влюбился, казалось бы, без оснований. Брюнет не виноват в том, что не смог полюбить. А если есть всего один способ, и он причинит боль Арсению, то Антон этого никогда не сделает. Если бы эта связь убила его самого — он несомненно пошёл бы навстречу смерти.       Не желая больше оставаться и выслушивать рекомендации, он принимает от врача список лекарств, которые стоило бы принять, пока есть возможность замедлить вред его здоровью. Выбросив листок бумаги в первый же мусорный контейнер, он уходит из больницы, сообщив своему другу лишь то, что скоро, вероятно, станет видеть ещё хуже.       Случайно замечая на следующий день Арсения в столовой, Антон чуть не налетает на Волю, который как раз в это время сделал глоток сока. Паша едва не давится, чтобы не испачкать соком свою идеально белую майку, в итоге огрев друга парой крепких слов, но говорит их его спине, потому что Шаст уже направляется к выходу из столовой, забыв про то, что сегодня не ел. Воля догоняет его, останавливая в дверях, не разрешая выйти.       — Куда пошёл, дебила кусок? — резко обращается он к другу. — Что за чудище ты увидел, что оно достойно моего испорченного внешнего вида?       Антон не поворачивается, но уже по одному его виду ясно, что даже самого громадного монстра он встретил бы с более равнодушным выражением лица, чем того, о ком сейчас молчит.       Воля шумно выдыхает и пропускает Шаста уйти, понимая, что его другу тяжело, и он — не сам Паша, чтобы врезать Арсению с ходу за всё доброе и хорошее, что он ему уже успел сделать.       Паша разворачивается лицом к столовой, высматривая столик, где мог спрятаться объект его сегодняшних проблем. Заметив за одним из крайних столов смотрящего в свой телефон Арса, он подходит сзади как можно тише и заглядывает тому через плечо, в наглую высматривая, что тот делает с телефоном.       — Да ладно? Любимая?!       Воля прыскает со смеху, отчего Арс подскакивает на месте, не ожидая, что кто-то стоял за его спиной, пока он писал сообщение. Он с нескрываемым недовольством смотрит на Пашу, который злобно ухмыляется, обходя столик вокруг и присаживаясь напротив Попова.       — Ну что, поговорим по душам, ублюдок?       — С чего вдруг, — более утвердительно отвечает ему брюнет, спокойно убирая смартфон в нагрудный карман чёрной куртки. — Ты мне кто вообще?       — Я твоя смерть, — без тени улыбки отвечает шатен, скрестив руки на груди. — Пришёл освободить своего друга от обязательства страдать из-за одного кретина.       — Не понимаю, о чём ты говоришь.       — А тебе и не надо. Жмурикам мозги без надобности.       — Ты что гонишь… — наконец не выдерживая, Арсений несильно ударяет кулаком по столу. — Кто ты, мать твою, такой?       — А ты плохо слушал? Уберись из жизни Шаста и как хочешь разорви вашу связь, хоть сделку с дьяволом заключи своей несчастной кровушкой, но свали уже отсюда и оставь его в покое!       — А что я Антону сделал-то? — недоумевая, Попов отстраняется. — Я свою жизнь веду, никого не трогая.       — Ты его… — Воля только хочет сказать «зрения лишаешь», как осекается, не решаясь на это, — ты меня бесишь. Я тебя предупредил. Не разорвёшь вашу связь, я тебе помогу это с крыши сделать.       Неловкая пауза возникает между обоими. Арсений почему-то ослабляет сжатый до этого кулак, а затем вовсе опускает руку под стол. Паша как сидел напряжённый, так и остаётся, просверливая взглядом дыру во лбу брюнета.       — Это… — Арсений мнётся, формулируя мысль, которая не хочет складываться в единое целое. — Это… Как-то на него повлияет?       — Что «это»?       В голосе Воли слышится неприкрытая ничем язвительность. Он не сводит взгляд с Попова, требуя только одним выражением глаз самого чёткого пояснения своего вопроса.       — Моя жизнь, — Арс останавливается, мотнув головой, — мои увлечения, сторонние… Связи. Это влияет?       — Безусловно, деб… Влияет.       — И что с этим сделать?       — Прими постриг и уйди в монахи, идиот, — небрежно бросает Паша, — так от тебя хоть какая-то польза будет. А пока, — он встаёт из-за стола, подходя поближе к Попову, возвышаясь над ним. — А пока ты хрена с два у меня куда-то смотаешься. Если Тохе станет хуже, я тебя из-под земли вытащу и в жертву чертям принесу.       Арсений так и остаётся сидеть за столом, когда Воля уходит со звонком на следующую пару. В кармане раздаётся сигнал входящего сообщения, он достаёт гаджет, снимая блокировку экрана, но неприятно морщится, читая написанное, и вовсе прячет телефон, хотя последними словами в sms были «позвони мне».       Не доходя до нужной аудитории, Попов сворачивает к лестнице, ведущей на верхний этаж, и поднимается по ней к кабинету декана, игнорируя заново завибрировавший в кармане телефон. В то же время на этаже ниже, на одном из семинаров Антон успешно защищает свой проект, однако это вовсе его не радует. Говорят, интуиция — вещь вымышленная, и мало кому вообще возможно что-то предчувствовать. Только неприятные мысли не покидают Антона даже через два, и через три часа, в течение которых он уже дважды успевает побывать в столовой, желая увидеть Арсения лично ещё раз. Но парня он там не встречает, хотя привычкой последнего было даже нелюбимые пары просиживать там, что было замечено за ним не раз, когда его загоняли в аудиторию, а он в ответ на гневные речи лишь смеялся и обещал так не поступать до следующего раза.       Проходят дни, похожие один на другой, несмотря на их действительное разнообразие. Учебный семестр близится к концу, студенты со скоростью света бегают по аудиториям, сдают долги и закрывают пропуски. В спешке мало кто замечает себя, не то что друг друга. Антон спускается по лестнице на первый этаж, направляясь домой, так как последние пары за этот семестр уже закончены, и впереди — долгие и занудные дни сессий. На улице уже холодно: в здание заваливают одетые в несколько слоёв студенты, навстречу тем, кто его покидает. На телефон приходит сообщение, и Шастун начинает копаться в карманах, пытаясь вспомнить, в какой из них положил гаджет. И не замечает, как навстречу идёт кто-то, абсолютно не желающий уступать ему дорогу. Сильный толчок в плечо заставляет его неудачно качнуться, отчего парень теряет равновесие, не удержавшись на ногах.       — Ты куда идёшь, тупица?!       Резкий, грубый голос, почти что рявкающий, только Антон не может понять, кто его обладатель. Он поднимается, садится на пол, протирая глаза и боясь смотреть на того, кого он сейчас не может увидеть.       «Такого быть не может. Исключено. Всё было в порядке», — успокаивает он сам себя, но в свои же слова не верит.       Более месяца, как его начали мучить неполадки со зрением. И всё началось с того, что однажды он целый день проходил, видя всё в чёрно-белых цветах. Не сказав никому ни слова, он ушёл тогда домой, по дороге зайдя в аптеку и снова приобретя капли, которые ничем ему не помогали, кроме как оттягивали рецидив.       Сейчас же он не видит абсолютно ничего, только слышит. Слышит, как кто-то, выругавшись парой обидных слов, уходит, даже не интересуясь, почему Антон закрывает ладонями глаза и нервно, очень глубоко дышит, пытаясь собрать все свои силы, чтобы сейчас не запаниковать. Коридор уже пустой, никто не заходит и не выходит, и только он, опираясь на стену, зажмурившись, прислушивается к своему дыханию, концентрируясь на чём угодно, только не на этом помутнении. Он думает, что оно временное.       Телефон начинает трезвонить, и Антон понимает, что гаджет тоже упал на пол, и теперь лежит где-то далеко от него. Поднявшись, он идёт по звуку и нагибается, к счастью, с первой попытки нащупав смартфон.       — Что делаешь? Я всё сдал, сейчас спускаюсь, — в трубке звучит весёлый голос его друга. Паша доволен и наверняка думает, что у Антона всё хорошо. — Ты ушёл уже?       — Да-а-а, то есть… Нет, — путается Антон, найдя опору в стене и положив на неё ладонь. — Я ещё тут, и всё хреново.       Паша сбрасывает вызов, ничего не ответив. Хотя Антон знает, что уже через минуту тот будет рядом, и так оно и оказывается.       Спустя полчаса всё становится лучше. Ближе к вечеру Антон, сидя в своей комнате, смотрит на тёмно-синюю подушку, лежащую на тумбочке у стены напротив. В голове вертится рой вопросов, целая куча запутанных между собой проблем, у которых нет решения. От них тошнит. Хочется, чтобы уже вывернуло от всего этого, оставив в уме блаженную пустоту. Только этому не бывать.       Паша врывается в его комнату, по привычке распахивая дверь с громким стуком. Шаст переводит взгляд на него и улыбается. Приятно видеть тех, кто никогда не бросал, пусть и оказываешься в самой большой и далёкой заднице.       — Я откопал номер этого ублюдка, — запыхавшись, начинает разговор Паша. — И пока тебе лучше, и я надеюсь, что хуже не будет, звони ему и говори, чтоб тащил свой зад к тебе решать большой вопрос.       — Оставь его.       Состояние апатии окутало собой Антона, как пушистое белое одеяло, дающее комфорт и полный уют в своих объятиях. Ему за столько времени всё стало равно, что без разницы, какие события случатся дальше.       — Тогда звонить буду я, — не принимая никаких возражений, Воля берёт свой телефон и набирает номер, ожидая ответа.       Но ни первый звонок, ни второй толка не даёт. В итоге он чертыхается и набирает сообщение. Антона даже не интересует то, что он там пишет. В голове единственная мысль о том, что такого творил Арсений, благодаря чему пришли такие ухудшения.       — Ну что, спокойно ждёшь следующего раза, когда он найдёт себе ещё одну шлюху и примется её иметь куда попало?       Антон смотрит на разгневанного Волю, и вдруг из него вырывается нервный смешок. Вся обида, разочарование, страдания и печаль — все они рвутся наружу, высвобождаясь через слёзы, которые шатен пытается сдержать, но они предательски стекают по щекам.       — А чего ты хочешь? Чтобы я в ответ нашёл какую-то шлюху за первым углом и поступил так же, как он?!       — А что тебе мешает? — искренне недоумевает Паша, разводя руками. — Всего один раз — и ты свободен летать, как птичка над Парижем!       — Да катись ты к чёрту! — голос сквозь слезы срывается, и Антон встаёт, взяв в руку часы, которые служат ему будильником, если не помогает мобильный. — Ты видишь это?! Это видишь?! Они какого цвета?!       Воля молчит, не понимая, что происходит с его другом, и ничего не отвечает.       — Синего, мать твою! Синего! — срывается Антон на крик, не контролируя эмоции. — А я их вижу серыми! Целый месяц вижу серыми! Ты думаешь, какая-то грёбаная измена поможет мне вернуть цвета?!       — Да ты ослепнешь к хренам в один день, больной! — встревает Паша, надеясь образумить Антона. — И уже ничего не сможешь сделать!       — А тебе ли не плевать? У тебя всё классно-прекрасно, давай оставим всё как есть. Сколько вытяну, столько мне и хватит.       — Ну ты дебил.       — От дебила слышу, — бросает ему в ответ Антон и открывает дверь, хватая с собой куртку. — Я ухожу, и не смей увязываться за мной.       Сколько он спускается по лестнице, прислушивается, не пошёл ли Паша за ним. Убедившись, что он вышел один, спокойно покидает подъезд. Ветер неприятно бьёт в лицо. Погода неожиданно из просто прохладной, какой была утром, меняется, отчего прохожие ёжатся, даже будучи одетыми в тёплые куртки.       Антон застёгивает куртку, прячет ладони в карманы и выходит со двора, куда глаза глядят. Сейчас ему необходим глоток свежего воздуха, и всё равно, что вдоль трассы он это вряд ли получит. Шастун идёт вдоль магазинов, витрины которых раньше сверкали разными цветами, и от этого ещё хуже, ещё более тоскливо и непонятно — за что такое с ним вообще происходит.       Небо темнеет, город клонится ко сну. Кто-то скорее спешит к себе домой, кому-то некуда торопиться, и он сидит в первом попавшемся кафе, согреваясь чашкой чая, кофе или горячего шоколада. Он — один в толпе суетящихся людей, не замечает никого так же, как и никто не обращает внимания на него. Светофор зажигается зелёным, и Антон для чего-то решает перейти дорогу, несмотря на то, что на ту сторону ему не нужно. Несколько ребят подбегают сзади, чтобы успеть, но случается то, чего предвидеть никто из них не смог бы: ни водитель, ни парень, зрение которого на какие-то секунды помутнело как раз в момент, когда он находился на середине дороги. Визг тормозов, крики людей, находящихся неподалёку, и глухой удар тела о капот машины — то, что он смог запомнить, прежде чем впасть в забытье от пронзившей несколько раз сильной боли.       Двое прохожих, тут же подбежавшие к Антону, паникуют, копаются в карманах, доставая телефоны, чтобы набрать поскорее скорую. Дверь авто распахивается, водитель выбегает наружу в лёгком свитере, подлетает к шатену, торопливо прикладывает пальцы к коже, пытаясь нащупать пульс, и всматривается в лицо того. Внутри холодеет, когда он понимает, что лицо ему болезненно знакомо.       — Чёрт… Антон…       Он подхватывает того на руки, направляясь к машине как можно скорее, укладывает на заднее сиденье, бросается к рулю, чтоб привезти быстрее, чтоб успеть, не опоздать. И не успокаивается даже когда Антон оказывается в руках надёжных специалистов, мечется из стороны в сторону и не находит себе места. Он виноват. Виноват во всём том, что произошло. Виноват в том, что не принял свою судьбу, подвергая невинного человека страданиям не только физическим, но более того — душевным.       Арсений не считает время, прошедшее до момента, когда ему сказали, что он должен удалиться. Удалиться, потому что в реанимацию посторонним вход запрещён, а ждать ему бесполезно. Его обещают оповестить, но слова эти пролетают мимо воспалённого чувством вины разума. Он только подавленно кивает и уходит ровно до ближайшего коридора, где садится на стул и закрывает глаза, всеми силами желая, чтобы произошедшее оказалось страшным сном. Но он снова открывает их — и перед ним те же стены, та же больница, всё то же самое, что было минуту назад. Или больше. Он не ведёт счёт ушедшему времени.       Усталость берёт своё, Арсений чувствует, как его тело ломит. Уходить совершенно не хочется, он глупо надеется, что к нему выйдут и скажут, что всё хорошо. Но некоторое время назад его прямым текстом послали отсюда домой, сказав приходить минимум завтра. Или даже позже. Голова трещит, брюнет поднимается и всё же решает направиться к выходу.       Добирается он до дома, не разбирая, в каком часу. Сил, что физических, что моральных, хватает лишь на то, чтобы доползти до кровати и рухнуть в неё носом, так и уснув до следующего утра.       Будит его назойливая череда звонков. Он с трудом раскрывает слипшиеся глаза, пытается сконцентрироваться на реальности. В комнате светло, настолько, что скорее всего, уже обед. Телефон трезвонит, и он протягивает руку к нему, отвечая и даже не смотря, кому.       «Милый, где ты? Я переживала, Боже, я звонила, почему ты…»       — Отвали, будь добра, — он переворачивается на спину, невидящим взором уставившись в потолок. — Нам не о чем говорить.       «Прости, что? Ты обещал вчера прийти, а что, если бы я от стресса…»       — Родила? Господи, да рожай хоть пять раз на дню. Не моего ума дело, и ребёнок не мой.       «Арсений, что ты себе позволяешь? Какого чёрта? Это наш с тобой…»       — У нас с тобой ничего не было, кроме секса. Я бы добрался до тебя ещё вчера… С разговором. Но меня прервали. И теперь у меня нет ни желания, ни времени уделить внимание твоей лжи, которую ты мне хочешь вешать на уши. И я даже рад, что ты не попалась мне под руку.       «Арс, ты не понял…»       — Я всё прекрасно понял. Я любил не того человека. Я вообще не любил. Катись к чёрту.       Арсений отключает телефон и отбрасывает на кровать подальше от себя. Вчерашние события как будто не ушли из головы. Они стоят перед глазами, напоминая о себе, напоминая о нём.       Проходят сложные, хмурые и пасмурные дни. Один за другим, они тянутся занудливой и серой чередой, от которой начинает тошнить. Единственным лучом света для Попова становится то, что Антон идёт на поправку. Он не упускает ни дня, чтобы прийти проведать того, пусть Антон постоянно скован и ни слова порой не отвечает. Ему не важно, принимают его там или нет. Он сам хочет завоевать доверие. И он его получит.       В очередной день, в часы посещений, он проходит в палату, где на его удивление находится один только Антон. Кровать напротив, где раньше был его сосед, пустует, и никаких вещей ни на ней, ни возле, нет.       «Выписали», — думает Арсений. — «Ну, оно и лучше».       Антон спит и не слышит его аккуратные шаги вдоль кровати, к приоткрытому окну, через которое проникает холодный воздух. Арсений прикрывает его и возвращается обратно, останавливаясь возле прикроватной тумбочки, забитой вещами Антона. На глаза попадаются блокноты и несколько тетрадей, неаккуратно сложенных под кучей вещей.       Он бросает короткий взгляд на спящего парня, пока нервно перебирает пальцами уголки потрёпанных страниц тетради, которую тому, вероятно, кто-то принёс. В конце концов пересиливает себя и хватает её, перелистывая страничку за страничкой. Перед глазами предстают стихотворные строки, идущие одна за другой. Он не знает, что из этого читать, и читать ли вообще.       Взор падает на три несколько раз обведённые звёздочки, после которых следует ещё одно стихотворение, и Попов не сдерживается — начинает читать то, что написано дальше, мысленно замирая после каждого знака вопроса. Внешне он не просто замирает, он уже неподвижно стоит и едва ли дышит. Ты будешь страдать под вечерним покровом? Ты будешь молчать, чтоб вернуть, что прошло? Ты сможешь пройтись по сердечным оковам, разбив светом солнца, что только взошло? Ты сможешь прочесть ту открытую книгу, вручили которую в руки твои? Разрушить возникшую в прошлом интригу, воздвигнуть мир новый из серых руин? Ты сможешь солгать, но во благо обоим, солгать, что всё было, но сгинет в огне? Под суетных мыслей бесстрашным прибоем ты сможешь сдержаться на прежней волне? Зажжёшь ли огонь в голове безрассудно, отдашь ли ключи от устоев на миг? Ты будешь считать каждый вздох по секундам, и сможешь ли бросить, к чему так привык? Откроешь ли двери туда, где навечно застрянешь со мной? В мир, где выхода нет. Отдашь ли себя ради жизни беспечно, дойдёшь ли до дня, где мы встретим рассвет? Ты сможешь напомнить о красках забытых, когда я уйду из вселенной твоей? Из мелких осколков, от сердца сокрытых, создашь ли светило из парных частей? Ты будешь молчать, если в эту минуту осыпется пыль от песочных часов? Ты будешь молить об единственном чуде, когда не останется сказанных слов? И сможешь ли жить, словно не было встречи, ушедших попыток слагая сюжет? Ты можешь сказать, почему эти свечи дают мне увидеть лишь твой силуэт?.. Скажи мне, Арсений…       Последняя строчка обрывается, словно её специально не закончили, зная заранее, что он это прочтёт и должен будет дать ответ.       — Я не знаю, — почти шепчет он, садясь на край кровати рядом с Антоном. — Я не знаю, что ты скажешь, Антон… Не знаю, что будет, если ты уйдёшь, а я так и не узнаю, каково это — быть с тобой. Не знаю.       Ресницы Антона слабо дрожат. Он ещё спит, когда Арсений, поддавшись возникшему в душе порыву, решает склониться к нему и коснуться приоткрытых губ, которые только что шепнули неразборчивую фразу. От прикосновения Антон просыпается, несколько раз моргает, не понимая, что происходит, когда Попов отстраняется и секунду спустя берёт его руку в свою, медленно переплетая пальцы.       — Что ты… Что я… Арсений, я… Я вижу?       Брюнет не отвечает ему; вместо этого приближается снова и целует уже оторопевшего Антона, однако не отстранившегося. Шатен первые секунды не движется совсем, словно его ошарашили по голове, и только после сказанной прямо в его губы фразы «я идиот, прости меня, прости», расплывается в улыбке и притягивает Арсения к себе, отвечая поцелуем, в который вкладывает всю перенесённую тоску, боль, переживания. Всё то облегчение, которое снесло груз с его плеч, всё то испытанное тепло, когда он сегодня проснулся и увидел, что у сидящего перед ним парня самые прекрасные на свете глаза. Голубые.