Подари мне свой взгляд

В пробуждении ото сна есть своя особенная прелесть. Можно медленно и лениво встречать день, сонно щурясь на лучи солнца, которые смогли преодолеть занавески, и светят тебе в лицо. Можно резво подскочить с пониманием, что ты безнадежно проспал, и бежать куда-то, одеваясь на ходу. Можно сквозь сон почувствовать чьи-то губы и руки, которые, без сомнения, знают все твои самые чувствительные местечки. А можно проснуться как я — от неслабого удара под ребра. Если честно, то я бы предпочел любой из вышеописанных вариантов, кроме того, который случился со мной. Так что вместо того, чтобы с наслаждением встретить новый день, я корчусь на холодном полу и пытаюсь сделать вдох. О, добрый новый день! Лучше бы мы не встречались. Рядом слышится шелест одежды, а потом меня гладят по щеке, что-то тихо вышептывая при этом. Вероятно, эти слова должны приободрить, но мне очень хочется послать незваного гостя по далекому адресу, причем так, чтобы не услышать его больше никогда. Но мирозданием всегда глухо к моим желаниям. — Ну же, открой свои прекрасные глаза и посмотри на меня. Не упрямься, хуже от этого будет только тебе, — меня больно хватают за волосы и задирают голову. Наверняка сейчас мы с моим мучителем лицом к лицу, и поэтому я, как полный идиот, еще крепче зажмуриваюсь. Не хочу! Верните меня в царства Морфея! — Не упрямься, мы же столько раз проходили этот глупый ритуал. Ты делаешь все по-своему, а потом тебе очень больно. Так зачем нам эти прелюдии? Может, ты просто подчинишься? Ну же, давай хоть раз… — я чувствую его дыхание на своих губах. Эти мягкие, почти умоляющие интонации, обманчиво ласковый голос… Век бы их не слышать. Лучше бы, конечно, вообще не попадать в его руки, но эта возможность давно и безнадежно упущена. Так что все, что мне остается — это упрямо гнуть свою линю, чтобы поскорее встретиться со старыми друзьями, тьмой и небытием. Не дождавшись ответа или хотя бы какой-то реакции, визави зло рычит и опускает ногу на мои пальцы. Для начала он лишь слегка надавливает, но, чувствуя рифленую подошву ботинка, я понимаю, что будет больно. Нет, не так. Будет очень больно. Ну что я за мазохист? Нет бы, сдаться и сказать «Я на все согласен»! Но, видимо, не судьба. — Сколько можно! — Меня швыряют на пол, отчего голова взрывается болью, а потом я ощущаю текущую по лицу кровь. Видимо, нос не выдержал такого близкого знакомства с полом и сломался, слабак. Эта мысль с оттенком истерического веселья проносится в мозгу, а в реальности я не могу удержаться от стонов. Мой мучитель зло выдыхает: — Хватит! Прекрати! Думаешь, мне нравиться делать все это с тобой?! Еще как. — Думаешь, мне приятно каждый день причинять тебе боль, изощряться, придумывая что-то новое? Определенно. — Я ведь просто хочу, чтобы ты хоть раз за этот проклятый год посмотрел на меня! Но вот я вас видеть совершенно точно не желаю. Снова слышится шелест ткани: кажется, он опускается на колени рядом, и, перевернув меня, начинает нежно стирать кровь с моего лица, одновременно покрывая его поцелуями. Я не двигаюсь. В такие минуты в моей голове возникает один простой вопрос: кто из нас больший садист? Он, который посадил меня в этот каменный мешок, и теперь терзает каждый божий день, шепча слова любви и страдая от ран на моем теле больше, чем я сам, или все же я? Я раню его своим равнодушием, своим нежеланием идти навстречу, молчанием и закрытыми глазами. Против воли мои губы растягиваются в усмешке, а сдержать смех получается лишь с большим трудом. Он замечает это и останавливается. Я всей шкурой чувствую его внимательный взгляд, будто он хочет влезть в мою голову и понять, что там творится. Думаю, он бы не отказался изменить там кое-что в свою пользу. — Тебе это нравится, — его слова гулко звучат в тишине камеры. Милый, не будь таким печальным, иначе наша игра закончится. Жертва здесь — я. Слегка повожу плечом, проверяя, болит ли оно после нашей прошлой встречи. Мои раны он всегда обрабатывает сам: трепетно, никому не позволяя не то что коснуться меня, но даже увидеть. Наверное, все думают, что я давным-давно мертв, но вместо того, чтобы обрести вечный покой, я играю на его нервах простые мелодии и наслаждаюсь затаенными горечью и болью. Ты так любишь меня. Так хочешь сделать своим. Так желаешь, чтобы я посмотрел на тебя хоть раз, чтобы хоть что-то сказал тебе. Но я все так же молчу, я все так же слеп, и все так же свой. Мы бежим по этому замкнутому кругу который десяток раз, и никак не можем остановиться. Я бегу от тебя. Ты — за мной. Он зарывается пальцами в мои волосы, утыкается носом в шею. Интересно, у него совсем нет брезгливости? Я не мылся больше недели и пахну уж точно не розами. Но его этот факт мало волнует: ему всегда было все равно, в каком я виде, потому что он влюбился в образ, и хранит его как самое ценное сокровище, отказываясь понимать, что я — не он. Я — живой человек, а не нечто вечное, чистое и эфемерное. Чистота в нашем мире не выживает. Он нежно целует мою шею, и я вздрагиваю. Хочется вырваться, высказать ему в лицо все, что думаю, но я молчу. Поступить так — означает проигрыш. Значит, я сдался, и все было зря. Рано. Еще слишком рано для этого. Привычным усилием воли я расслабляюсь в его руках, всем собой демонстрируя безразличие и отрешенность. Мой недруг легко угадывает это состояние и снова начинается злиться. Его так легко вывести из равновесия. В этот раз падение оказывается более удачным: я успеваю прикрыть голову руками. А он вскакивает, и я ощущаю на себе его изучающий взгляд. Да что там! Я буквально слышу, как вращаются шестеренки в его голове, пока он придумывает, чтобы еще со мной сделать. А потом моя спина встречается с его ботинком, и вот это оказывается даже больнее, чем недавнее рандеву каменного пола и моего носа. Он избивает меня скупо, экономя силу, не желая забить до смерти, но лучше от этого не становится. Я извиваюсь на полу, пытаясь хоть как-то прикрыться от ударов. Уверен, после этой встречи в костях появится пара-тройка трещин. Неожиданно все заканчивается. Я слышу тяжелое дыхание рядом: кажется, мой мучитель устал, но радоваться этому получается слабо. Все тело сейчас — один сплошной синяк, даже дышать больно. Меня снова приподнимают за волосы, и я не могу сдержать болезненного стона. — Вот видишь. Я же говорил, что все закончится этим. Будь хорошим и открой глазки. Посмотри же на меня, ублюдок. Тишина. Мой личный палач глухо стонет и разжимает пальцы, я снова падаю на пол. Камень приятно холодит избитое тело. Пинком в бок меня переворачивают на спину, и она взрывается болью. Во рту чувствуется металлический привкус: видимо, я все-таки прокусил губу. Треск материи — и ниже пояса я ощущаю себя обнаженным. Не думал, что сегодня дойдет до этого. Я сейчас больше отбивная, чем сексуальный партнер, или у него даже на такого меня встает? Видимо, да. Из горла опять вырывает стон, когда он входит в мое тело, крепко держа за бедра. С каждым толчком боль становится все сильнее. Это невыносимо. Я начинаю проваливаться в долгожданное небытие, когда мучитель останавливается. Он быстро учится и внимателен: чувствует, что я уже почти готов потерять сознание, и ждет, выжидает, тянет время. — Посмотри на меня. Прошу тебя, просто посмотри. — Влажный язык шершаво проходится по скуле, слизывая кровь, руки гладят мое избитое тело. Поворачиваю голову, уходя от ласки. Его пальцы впиваются в бедра, и толчки возобновляются. В его действиях больше нет нежности — только отчаяние, горечь и боль. Мы делим эти чувства на двоих. Он изменился за этот год, я чувствую это всем телом. Его ладони загрубели от меча, в голосе слышится усталость. Он стал выше и жестче, и, я уверен, больше не боится смотреть на этот мир. Я нежно улыбаюсь, уверенный, что он не увидит эту улыбку, и падаю в небытие. Я не посмотрю на него. Я никогда не посмотрю на него. Ведь, если я это сделаю, он увидит мои глаза. Мои ядовито-зеленые глаза, которые так не похожи на небо. Небо — это все, что у тебя осталось, Лео.