status quo

Этот звук часто чудится ему посреди ночи, когда он пытается забыться в беспокойной полудрёме. Ещё он может послышаться ему в любом из треков, которые он неустанно гоняет по кругу, вынуждая их повторяться раз за разом, час за часом, день за днём. Он слышится ему даже на улице, даже с друзьями, даже посреди толпы незнакомцев, даже под спидами. И если он впадёт в кому, то единственное, что он будет слышать — этот осторожный стук в дверь. Три коротких размеренных удара. Он не слышит ничего уже три долгих недели. Поэтому, когда этот самый стук наконец раздаётся, он не реагирует, принимая его за очередной мираж, глюк воспалённого сознания, ебучую побочку. Стук отдаётся в его груди, выбивает на сердце три жирные чёрные точки — такие же идеально круглые, как следы от ожогов у Мирона на ключицах. Он понимает, что это сегодня. Возможно, сегодня всё не так плохо, как было в прошлый раз. Возможно, Мирон сегодня натянет на лицо улыбку и позволит Карелину хоть раз вдохнуть полной грудью. Слава открывает, не глядя в глазок. К нему больше никто не приходит; никому нахуй не сдалась насквозь пропахшая дешёвой травкой, тяжёлыми сигаретами и проёбанной молодостью однушка с разрисованными детскими фломастерами стенами. Никому, кроме человека, опустошённого внутри чуть больше, чем полностью. Его надежды рушатся, когда он видит его. Он глядит привычно устало, привычно разбито, — так, будто он не здесь. Будто здесь только тело, бренная оболочка, а сам он совсем в другом месте. В другой жизни. Он явно заслуживает совсем, совсем другой жизни. В другой его жизни он живёт не в центре Питера, не в трёшке с евроремонтом и плазмой, а в одноэтажном приземистом домике с видом на небольшое озерцо. И он занимается тем, чем действительно хочет заниматься, — о чём он в исступлении бормочет Славе на ухо, когда сквозь ободранные шторы начинают пробиваться лучи малинового рассвета. Он помнит, какой рассвет на вкус. Он свежий, и прохладный, и с привкусом настоящего розового вина. А ещё рассвет — это особое время, когда Мирона наконец отпускает. Когда мир вокруг них становится плывуще-безмятежным, и Карелин вновь тушит последнюю оставшуюся сигарету об его кожу. Но другой жизни нет. Есть только суровая реальность и стоящий за дверью Мирон с потухшим взглядом, который заходит в квартиру, пьяно пошатываясь. Он не реагирует ни на приветствие, ни на резкий вопрос, ни на ещё более резкую пощёчину; Слава тащит его в ванную с разбитой плиткой и закопчённым потолком. Мирон глядит уже более осмысленно, когда Слава чуть не разбивает его нос об раковину. — Я честно не знаю. Его голос сиплый, словно он долго ходил по прохладному ночному мартовскому Питеру без куртки — да так и есть. — Ты шёл сюда пешком? — Я не помню. — Что ты принимал, блять? — Я… Слава наспех обтирает его лицо полотенцем и тащит в маленькую кухоньку. Он открывает окно: за стеклом моросит мелкий дождь. Одинокий фонарь во дворе освещает одинокую лавочку; одинокие люди сидят в одиноких бетонных коробках. Одинокие люди сходятся, но вновь оказываются на исходных местах. Раз за разом восстанавливают статус кво. Мирон вновь засыпает на его плече с первыми лучами рассвета, когда он в очередной раз выжигает на коже то единственное, что может ему дать.