именно такая

Кончики платиновых волос щекочут пальцы, как бахрома савана. — Алек, соври мне. Лайтвуд хмурится напряжённо болезненно, не мигает, впиваясь взглядом в распростёртое у его ног тело девушки, наблюдая, как серебро волос из признака молодости и красоты превращается в знак старости и быстро утекающей жизни. Эрика именно такая — преувеличенно умудрённая жизнью под неровным светом верхнего света, у неё слишком тускло очерчены глаза с растёкшейся тушью и мелкими морщинками, в ослепительном дне скрытыми тональным кремом. Эрика такая с первой их встречи, когда «дружба с оборотнем» похожа на оскорбление, ругательство и повод лишить рун. Эрика именно так врывается в его жизнь — в леопардовых лодочках на сумасшедшем каблуке и с приторно-алой помадой на искривлённых улыбкой губах. Эрика такая, что у Алека нет ни одного шанса увернуться от её пронзительно-острого взгляда с меткой Нижнего мира — огнём вокруг зрачков, который Лайтвуд теперь видит даже сквозь закрытые веки. — Скоро рассвет. Выполнение её просьб вошло в привычку — Алек это осознаёт. Его руки подрагивают поверх лука, стрела на перекрёст ложится на тетиву как тогда, когда Эрика чёртова Рейес впервые протянула «Александр», пробуждая желание убить, вырвать наглый язык и растоптать на глазах у всего Института. Эрика именно такая — зараза под кожей, в пульсе, учащённом, когда девчонка превращается в сильного благородного волка прямо на его глазах, не стесняясь обнажать перед ним всю суть. Эрика такая, что тянет и отталкивает одновременно. Алек не знает, кто кого приручил, только слишком быстро привыкает, что на охоте его сопровождает волчица, чья неуместно броская сексуальность куда-то испаряется, когда Люк по-деловому просит «без глупостей». Работа с Нижним миром правильному Алеку вдруг кажется не такой уж плохой идеей, когда Рейес перегрызает глотки засланцам Валентина, размазывая кровь на манер помады вокруг губ, заправляя платину крашеных волос под ворот кожаной куртки и глядя слишком серьёзно для той, которая при первой встрече рекомендует себя не иначе как шлюха. — Ты ужасный лжец, Алек. — Эрика поджимает губы, подпирая спиной промозгло-каменный пол заброшенного банковского хранилища. — Это будет сегодня. Они впустят её сегодня. — Не думай об этом, — шепчет Алек, досадуя на себя, на всю жизнь в принципе, которая втеснила в его налажено-простую жизнь именно такую Эрику — состарившуюся, изуродованную безысходностью в кристалликах глаз, уничтоженную собственными мыслями. Лайтвуд будет винить себя потом, не сейчас; сейчас он ловит каждое изменение в лице волчицы, которая смотрит на его лук как на орудие избавления, которая прожигает на нём, Алеке, ветрено-сквозные дыры внимательно-сосредоточенным взглядом. Алек знает, что она делает — именно так выглядит и он в этот момент, впечатывая калёным железом её образ себе в подкорку, понимая, что инстинкты и уроки, усвоенные в детстве, не спасут его от того решения, который пронзит Эрику насквозь. — Я люблю тебя, Алек. Слова такие значимо-бесполезные красной нитью пронизывают их знакомство. Алек понимает, что знал это всегда, знал, что волчица с проницательно-показушной искренностью любит его до стиснутых в ночи зубов, до приторной патоки усмешки. Кажется, так было всегда — то ли недостаток кислорода в заточении, то ли сентиментальная привязанность шепчет Алеку, что её по-щенячьи преданная любовь с горьким привкусом минутных вспышек ярости была с ним всегда. Эрика именно такая — правдиво-равнодушная, даже сейчас не смотрит ему в глаза, признаваясь в том самом главном, что никогда не звучало вслух, но всегда двигало ими двумя в их странно-неправильном сотрудничестве. — Я знаю, Эрика. Взвизгивает дверь, и они синхронно, по команде, как собаки Павлова, оборачиваются, впиваясь взглядами в силуэт палача в вырисованном круге двери. Эрика поднимается рывком, так, что голова кружится, в висках стучит, но она уже слышит зов, который уже несколько месяцев заточения безмолвным шёпотом бился по венам. — Она здесь, — не шепчет девушка, просто вторит губами, но Лайтвуд по одному судорожному выдоху Рейес понимает, что именно у волчицы на уме. — Луна. Эрика и сама как ночное светило — кажется, от неё исходит призрачное сияние, которое накапливается/концентрируется на радужке, зажигая в девушке нечеловеческий свет. Алек делает назад шагов именно столько, чтобы не видеть ничего, кроме полоски лунного света, и не чувствовать ничего, кроме холодной стали за спиной и готового выстрелить лука. — Я прощаю тебя, Александр. У Алека никогда не дрожит рука. Их находят достаточно быстро для Алека, вымотанного, но живого, считающего дни заточения у Валентина засечками на каменной кладке пола. Тело Эрики находят позже в одном из хранилищ. Изуродованная смертью и оперением стрелы, торчащим из груди, Эрика всё ещё именно такая, какой Алек запомнит её навсегда — непокорная и сильная в своей правдиво-равнодушной манере любить его. И кончики волос всё ещё щекочут его пальцы, когда Лайтвуд выносит её из банка на руках. Охотники всегда в ответе за волчиц, которых приручили.