whole life on the road

Ваня прислоняется к стеклу, пытаясь задремать, но дорога слишком ухабистая, и его каждый раз встряхивает, прикладывая виском о холодную гладкую поверхность. Хорошо было бы натянуть капюшон — все мягче, — но на нем сейчас не балахон Охры, а обычная куртка. Можно достать шапку, но лень шевелиться, и Ваня просто замирает, закрыв глаза, вслушиваясь в звуки, наполняющие фургон. Еле слышная музыка — это из дерьмовых наушников Мамая, купленных на заправке после того, как свои Мамай утопил в пиве. Шуршание — это Рома; он постоянно что-то жует. Тихая смесь английского и русского — Мирон на полном серьезе объясняет Порчи, чем «охуенно» отличается от «хуево», а «пиздец» — от «пиздато». Ваня вспоминает, как сам рассказывал, в чем разница между «въебал» и «выебал» в один из первых дней их знакомства, и улыбается, так и не открывая глаз. Ему невероятно хорошо и уютно. ** — Да еб вашу мать, — Илья переминается с ноги на ногу и растирает ладони. Он единственный из них, кто постоянно мерзнет, хотя этого стоило ожидать скорее от Порчи. Но тот всегда предусмотрительно утепляется. — Поехали уже, а? Ваня на секунду оставляет попытки удачно сфоткать огромного и грязного рыжего котяру: — Щас, я уже почти поймал кадр... Но кот упорно отказывается становиться моделью и звездой твиттер, и это настоящая битва «кто кого переупрямит». Ваня целеустремленнее, но у кота нет целого фургона негодующих друзей. Один Мирон ничего не говорит и не подгоняет, просто курит одну за другой и смотрит… Ваня замечает это, чувствует, не может подобрать слово, но взгляд отдается жаром в солнечном сплетении. Какие-то бесконечные поддержка и принятие. И хочется забыть про кота и фоткать Мирона, но с недавних пор Ваня боится делать такие снимки. Каждый из них кажется ему каким-то слишком откровенным и личным. В этот момент хохочущий Порчи решает помочь и вполне успешно ловит кота. Тот царапается, но фото получаются клевые и очень живые — Порчи так заразительно улыбается в объектив, что невозможно не улыбнуться в ответ. И Ваня не отказывает себе в этом удовольствии, когда смотрит отснятое чуть позже, в дороге, под недовольное бурчание отогревающегося Мамая. ** Быть вместе с кем-то в режиме двадцать четыре на семь — то еще испытание. Много замкнутого пространства, бытовых притирок, переплетения работы и отдыха. Но Ване нравится — он вдруг чувствует, что наконец нашел что-то настоящее и /свое/. То ли это ебаный «взгляд художника», то ли еще какая хуйня, но он замечает ворох мелких, дурацких деталей и знает много забавных привычек людей вокруг. Водителю Руслану, например, плевать на их музыку, Мамай — самый хуевый бэк-МС в истории (Ваня подозревает, что он даже не знает текстов), Эрик ни с кем не разговаривает, пока монтирует видосы, а Рома раз в день обязательно звонит Олегу и довольно долго разговаривает с ним приглушенным голосом. Все эти мелочи на самом деле и есть живые люди, с которыми Ваня вместе ест в придорожных кафешках и гостиницах, дерется полотенцами, которых фоткает в самое неподходящее время, которым после угрожает вывалить компромат в Сеть. Про Мирона и Порчи он не узнает ничего нового, словно и так уже знает их обоих от и до. На плече Порчи очень удобно засыпать — обычно подвижный, в такие моменты он замирает, как ящерица на нагретом камне, и может долго-долго сидеть вообще не шелохнувшись, словно у него ничего не затекает. А Мирон... Наверное, самое удивительное в том, что Мирон привык сам решать проблемы, причем делать это так, будто он один против всего мира. Если что-то идет не по плану, он ругается с администраторами и организаторами почти самозабвенно, даже Илья не встревает без необходимости. Это стремление Мирона защитить то, что важно, пусть даже речь всего лишь о несоблюдении бытового райдера, вот эта порывистость и искренность — они подкупают, и Ваня понимает, что не ошибся; особенно остро чувствует, что ради этого человека готов на все. Когда Мирон, обычно вежливый и дружелюбный, очень резко выговаривает охране за проникшего в гримерку фаната, Ваня просто замирает позади — почти так, как след в след ходит за ним на концертах. Молчаливая тень. Да, он не встает, но если что — молниеносно окажется рядом. Рядом точно такой же напряженный до предела Порчи. И Мирон, осознанно или нет, делает крошечный шажок назад, к ним обоим. ** Ваня понятия не имеет, действительно ли он единственный, кто умеет ставить уколы, или же остальные просто удачно отмазались, но так или иначе — зад Мирона оказывается в его зоне ответственности. Это порождает массу шуток и подколок, Ваня сам разрисовывает медицинскую маску под оскал Охры, в общем, это правда весело, если смотреть со стороны. А еще это какой-то особый уровень интимности и доверия, и в первый раз пальцы у Вани слегка подрагивают. Мирон чуть разворачивается и смотрит: — Ну ебашь уже, это будет не самая болезненная хуйня в моей жизни, — но Ване все равно стремно. Потом Мирон говорит, что это был самый безболезненный укол в его жизни, но Ваня знает: пиздит и не краснеет. Но это приятно. Во второй раз Ваня действует куда увереннее. Мирон дурачится и вертится, не давая протереть спиртом место укола, шутит про «доброго доктора Охру», а потом выдает: — Ебаный в рот, мне кажется, у меня встал, — и все вокруг ржут, и сам Мирон улыбается, и Ваня улыбается в ответ. Хриплый голос долго звучит в ушах. ** После концертов Мирон всегда очень тактильный, он даже с фанатами не прочь пообниматься, а уж команду умудряется перетискать раза по три, и ему невозможно отказать. «Я это сделал? Мы это сделали?» — на его лице каждый раз какой-то незамутненный восторг, который не может омрачить ни севший голос, ни вырубившийся нахуй свет. Хотя Казань все равно оказывается сложнее прочих городов, пусть даже импровизация вышла чуть ли не пиздатее запланированной программы. Когда все это позади, в том числе и афтэпати, они вваливаются в номер Вани и Мирона втроем, Порчи что-то задорно рассказывает на английском, потом замирает и смотрит на две сдвинутые у дальней стены односпалки и какой-то дикий хаос из сумок посреди комнаты. — What the fuck, — продолжает смеяться он, и Мирон талантливо и в красках рассказывает об очередном сбое, проблеме с дополнительным номером и том, как они сгрузили все сюда, а кровати отодвинули, чтобы было больше места. — Zaebis, — выносит вердикт Порчи и падает ровно посередине, раскинув руки и явно изображая морскую звезду. Ваня только сейчас осознает, насколько тот пьян. И он сам тоже хорош. Один только Мирон кажется трезвым и адекватным. Но вместо того, чтобы попросить Порчи отбыть к себе, Мирон просто стаскивает футболку, кеды и падает рядышком — ровно в той же позе морской звезды. Порчи ворчит и немного подвигается. Ваня смотрит на них, испытывая смешанные эмоции, пока Мирон негромко не зовет: — Ну чего стоишь? Иди сюда. И Ваня идет, на ходу выпутываясь из балахона Охры, радуясь, что хотя бы успел смыть грим, останавливается на секунду у изножья, но единственный вариант — упасть на сдвинутые кровати между Порчи и Мироном. Порчи что-то говорит на португальском (Ваня в сотый раз обещает себе начать учить язык) и забрасывает руку ему на грудь, а Мирон мягко и ненавязчиво проводит по щеке тыльной стороной ладони. — Надо спать, завтра ебанутый день. Опять, — бормочет он, зевая, устраивая ладонь так, чтобы касаться пальцев Порчи. Ваня думает, что ни в жизнь не уснет, но на деле спит крепче и спокойнее, чем когда-либо. ** Вроде бы ничего не меняется — и в то же время меняется абсолютно все. В фургончике пахнет носками, дошираком и куревом. Перегон от Кирова до Ярославля — что-то в районе семисот километров, как сообщил Руслан, и это около двенадцати часов пути. Время есть, так что они часто делают остановки — сходить в туалет, купить на заправке сигареты и батончики, просто размять ноги. Ваня каждый раз вываливается наружу, ежится и проклинает осень, непослушными пальцами чиркает колесиком дешевой зажигалки. Ебаная погода. — Да ладно, в Питере сейчас хуже, — Мамай стреляет сигарету, но не подкуривает, а долго мнет ее пальцами. — Что? Ты, если что, это вслух произнес. Ваня фыркает: иногда он и правда увлекается собственными мыслями и сложно взаимодействует с окружающим миром. Неконтролируемые реплики — еще не самое страшное. Тур подходит к концу. Когда он только начинался, Ваня вообще не думал, что все будет… так. Все ночи после Казани они провели втроем. Это звучит двусмысленно, но на самом деле ничего такого не было. Просто каждый раз они засыпали, тесно прижимаясь друг к другу, и иногда в середине оказывался Мирон, иногда — Порчи, а иногда и сам Ваня. Легкие прикосновения, тепло от чужих тел, полусонное бормотание на смеси русского и английского — все это было лучше снотворного. Сейчас Ваня смотрит на Мирона и Порчи, чуть отошедших в сторону и что-то обсуждающих. Раньше он бы даже не заметил, что они стоят так близко друг к другу. А теперь… Ваня уже и не знает, что это — его домыслы или реальность? Мирон вдруг смотрит в его сторону, ловит взгляд — и улыбается. Простая теплая улыбка, которая согревает изнутри, и Ваня, притушив кроссовком наполовину выкуренную сигарету, возвращается в фургон, не переставая улыбаться. ** Похмелье в этот раз какое-то совсем жесткое, и Ваня подозревает, что Jack Daniel's, который подогнали орги, был паленым. Его нехило так штормит и чуть ли не впервые в жизни укачивает в дороге. Если смотреть в окно на пролетающие мимо деревья, то вскоре начинает подташнивать хуже, чем на карусели. Поэтому Ваня предпочитает закрыть глаза и прислониться к мягкому и теплому плечу Порчи. Тот совсем не возражает, даже садится так, чтобы Ване было удобнее. Вскоре шея безбожно затекает, но шевелиться не хочется. Он вслушивается в тихое мурлыканье Порчи, подпевающего музыке в наушниках, и в итоге утягивает один, так и не открывая глаз. Концерт в Вологде был последним в туре, и теперь они возвращаются домой. Можно было вернуться самолетом, но они как-то молчаливо и единогласно решили прокатиться напоследок. Хотя, признаться, туровая романтика за месяц и успела слегка приесться — но Ваня уже знает, что будет скучать по пробуждениям в фургоне, коротким остановках посреди нигде и похрапыванию Мамая под ухом. Наверное, остальных преследуют те же мысли. Есть и еще одно. Окончание тура означает, что они больше не будут проводить так много времени с Мироном и Порчи. Исчезнет эта странная, хрупкая близость, которой Ваня даже не может подобрать определение. Ему странно и немного тревожно, потому что будущее вдруг становится зыбким и туманным, как осеннее питерское утро. …Порчи, кажется, и сам задремывает, приваливается в ответ. Ваня медленно выдыхает и тоже проваливается в неглубокий сон. ** Ваня любит Питер. Даже вот такой — отвратительно серый и промозглый. И он скучал по дому, по своей квартире, пусть и съемной. И все-таки ему как-то паршиво от того, что тур закончился. В первое утро после возвращения он просыпается в хреновом настроении. Может, дело в том, что это утро — часы показывают четверть девятого. С пятой попытки в ворохе зажигалок он находит работающую и подкуривает, потом пишет в твиттер какую-то дичь (потом он ее потрет). Уснуть не получается, поэтому Ваня собирается, берет камеру и отправляется гулять. После нескольких часов бесцельного блуждания по центру, десятка снимков, пары банок энергетиков и одной дрянной шавухи Ваня набирает Мирона. — Круто, что ты позвонил, — голос звучит на удивление бодро, хотя в конце тура Мирон был довольно вымотанным. — Мамай тут предложил отметить завершение нашего первого тура на колесах. Думаю, отличная идея. Порчи правда говорит, что не может больше пить, — смешок заглушается возмущенным, но неразборчивым возгласом. Ваня узнает Порчи. И внезапно чувствует укол ревности. Он не сразу соображает, что Мирон ждет ответ на свое «ну ты как, подтянешься?». — Да, окей, — бормочет он. — Ну и отлично, тогда подгребай к Мамаю часам к восьми. Ваня кивает, хотя это бессмысленно по двум причинам — очевидно, что Мирон этого все равно не видит, к тому же, он успел отключиться. …Ваня приезжает в десятом часу — он долго не мог решить, хочет ли вообще ехать. Но в итоге здравый смысл — в кои-то веки — взял верх над почти детской обидой. По дороге он даже купил бухла — две бутылки виски и колу. Дверь открывает не Мамай, а Эрик с телефоном в руках. — О, а вот и Рудбой, мы тебя уже заждались, — он явно снимает видео. Ваня криво усмехается, бесцеремонно впихивает Эрику пакет в руки, пока стаскивает куртку и одновременно кроссы, наступая на задники. — О, это как нельзя кстати! — Эрик заглядывает в пакет и одобрительно присвистывает. Ваня проходит в комнату, в которой дымно от кальяна — это единственное, что Мамай разрешает курить в квартире, с остальным выгоняет на балкон или на лестницу. Вся их туровая компания в сборе, а еще рядом с Ромой сидит Олег и что-то увлеченно ему рассказывает. Остальные слушают Руслана — судя по лицам, это какая-то очень забавная история. Ваня прислоняется к дверному косяку и слушает: — …и когда мы наконец-то добираемся до Казани, выясняется, что солиста забыли разбудить, и он остался в отеле. Все хохочут — видимо, соль истории была в том, что Ваня пропустил. Руслан вообще многих музыкантов возил по СНГ, так что баек у него хватает. Не хочется даже думать, что он может рассказать про их тур. — О, наконец-то, я уже хотел тебе звонить, — Мирон замечает Ванино присутствие. — Чего стоишь как неродной? Падай! — Shtrafnuyu emu, — со знанием дела изрекает Порчи, и все тут же подхватывают, а Рома начинает стучать по столу, изображая барабанную дробь. Эрик притаскивает с кухни чистый стакан, а Мамай более чем щедро наливает в него вискаря. — Это штрафная, никакой колы, — фыркает он в ответ на вопросительный Ванин взгляд. — И сядь ты уже, чего маячишь? Ваня устраивается прямо на полу, напротив Мирона и Порчи, и берет протянутый стакан. Порчи — и кто его только этому учит? — подначивает: — Pey do dna! И Ваня пьет, осушая бокал в несколько больших глотков, а потом старается не морщиться. Алкоголь горячим комом прокатывается по пищеводу, падая в почти пустой желудок — шаурма была давно и неправда. Ваня уже знает, что захмелеет слишком быстро, но это его совсем не ебет. ** …где-то после полуночи он ловит себя на том, что топчется в подъезде, пытаясь курить неподкуренную сигарету, а Олег ржет над ним и никак не попадет по колесику зажигалки. Ваня не очень понимает, как они оказались вдвоем: Олег ему не слишком нравится, он весь какой-то скользкий и двусмысленный. Совсем не такой, как Рома, к которому Ваня за время тура успел привязаться. Что у них вообще общего? — Так что там тебя заебало? — спрашивает вдруг Олег. Ваня не помнит ничего из того, что успел наговорить ему, последнее яркое воспоминание — он пьет виски прямо из бутылки, проливает на футболку, где-то на фоне смеется Мирон. Олег смотрит пристально и неожиданно как-то совсем не пьяно. Ваня ловит себя на том, что хочет его ударить. Странное, иррациональное желание. Вместо этого он сминает сигарету в кулаке. — Мне нужно в туалет, — бросает он и возвращается в квартиру. Олег остается на лестничной клетке — судя по звукам, ему все-таки удается победить зажигалку. В ванной Ваня первым делом включает ледяную воду и сует под нее голову. Пиздец как холодно, все тело сразу же покрывается мурашками, зато сознание как-то проясняется. И перестает штормить. Можно еще сунуть два пальца в рот, но Ване не настолько хреново, и он ограничивается тем, что жадно пьет прямо из-под крана. Когда он возвращается к остальным, Олег как ни в чем не бывало сидит рядом с Ромой, а Эрик, размахивая стаканом, что-то вещает. — …давайте, будет весело! — взывает он. — Мы что, в пионерлагере? — фыркает Мамай. — А о чем речь? — бодро интересуется Ваня, плюхаясь на свое место. — Эрик предлагает разнообразить наш досуг и поиграть в «Правду или вызов», — поясняет Мирон. — Потому что просто так бухать для него недостаточно интеллектуально, — добавляет Мамай. — Да ладно вам, все уже дошли до той кондиции, когда это правда весело, — не сдается Эрик. — В такие игры весело играть, когда в компании есть девушки, — Мирон пожимает плечами. — Ты бы еще «бутылочку» предложил. — Let’s do it, — неожиданно вмешивается Порчи. — Davaite ugorim ne po-detski. Мирон хохочет и хлопает его по плечу, даже Руслан широко улыбается. Эрик победно вскидывает кулак. — Правила все знают? Тогда я начинаю. Первой его жертвой становится Порчи. — Truth or dare? — Эрик так ухмыляется, что Ваня бы опасался и того, и другого. Но Порчи широко улыбается и бесстрашно выбирает действие. — Сними с себя любой элемент одежды. — Seriously? — со смешком Порчи стаскивает худи и остается в мерчевой футболке Охры. — Я знал, что не стоило играть, — Мамай выглядит как человек, который едва удерживается от фейспалма, но Порчи уже продолжает: — Truth or dare? — обращается он к Ване. — Правда, — не задумываясь, отвечает тот. Что такого может спросить Порчи? — Are you in love with someone? Упс. Этого Ваня точно не ожидал, поэтому впадает в ступор. Он как-то вообще об этом не думал, не было повода, но какой-то слабый, хоть и бесконечно ехидный голосок на краешке сознания вдруг шепчет: а ты подумай. Симптомы-то есть. Все смотрят и ждут ответа. Честного, разумеется. Ваня пожимает плечами. Сейчас, когда он пьян, он готов позволить себе что угодно: — Я не знаю. Кажется, да. Порчи улыбается и медленно кивает. Есть что-то в его взгляде, что заставляет потянуться за стаканом, хотя Ваня и решил, что пока ему хватит. Несколько глотков — и он готов продолжать. Даже получается изобразить беззаботный тон: — Правда или вызов, Руслан? …в какой-то момент и правда становится весело. Сначала Руслан, выбрав правду, вынужден назвать единственного мужчину, ради которого бы поступился своей гетеросексуальностью (и какая досада, что Ваня в упор не помнит ответ), потом Мамай распевает похабные частушки, Рома рассказывает о своей сексуальной фантазии, Олег… Где-то на этом месте Ваню и выключает. Он резко распахивает глаза, слыша свое имя. — Правда или вызов? — улыбается Олег. — Вызов, — непослушными губами произносит Ваня. — Поцелуй любых трех человек в этой комнате. — Эй, это должно быть вызовом только для него, — тут же возмущается Мамай, — причем тут остальные? — Это не нарушает правила, — подначивает Эрик. Ваня смотрит на него и привстает со своего места: — Вот с тебя и начну. Кажется, Эрик не слишком рад, но он не возражает. В условии ничего не говорилось, каким должен быть поцелуй и сколько должен длиться, но Ваня не сомневается, что коротким прикосновением к виску дело не обойдется. Но и засасывать он никого не собирается. Губы у Эрика сухие и… упругие, если так вообще говорят о губах. Ничем не отличаются от женских. Ваня осторожно прижимается к ним своими, выдерживает пару секунд, отстраняется и победно смотрит. — Еще двое, — лениво напоминает Олег. Ваня обводит взглядом комнату — и натыкается на подбадривающий взгляд Порчи. И ни секунды не сомневается, когда огибает низкий икеевский столик, заставленный бутылками, и останавливается напротив. Порчи продолжает улыбаться, глядя на него снизу вверх. — Faca*, — негромко произносит он. Ваня чуть улыбается — значение этого слова он успел выучить. Губы у Порчи мягкие и податливые. Сначала Ваня хочет ограничиться таким же легким касанием, прижаться ненадолго и отстраниться, но почему-то не может устоять, когда Порчи чуть-чуть приоткрывает рот, как будто… приглашая. И поцелуй становится глубже и серьезнее. В какой-то момент Ваня ловит себя на мысли: блядь, все по-настоящему. Они /целуются/. Это не игра, это реальность, они правда сосутся на глазах у всех, и это, мать его, приятно. Мысль об удовольствии немного отрезвляет, и Ваня отшатывается. Порчи смотрит как ни в чем не бывало, обычная хитринка в его глазах. Эрик присвистывает, Мамай смеется, Руслан смотрит с лицом умудренного опытом человека, которого ничем не удивишь, Олег показывает большой палец и одними губами что-то произносит. Наверняка напоминает, что остался еще один. — Не так это и страшно, правда? — раздается голос до этого молчавшего Мирона. — Всего лишь поцелуй, вон, Порчи даже понравилось, да? — все смеются. А Ваня смотрит на Мирона — и его словно прошивает насквозь. Потому что в чужих глазах столько голода, сколько Ваня никогда еще не видел. Голода и ревности. Он не может объяснить, как понял, что это. Просто… Понял. Ощутил кожей. Заметил, что глаза Мирона стали почти синими. Мирону не нужно ничего говорить, весь его вид — как одно неоновое «иди сюда». И Ваня подчиняется, словно змея дудочке заклинателя, кладет ладони на бедра Мирона, чтобы удержать равновесие, и зажмуривается. А потом целует — уже сразу как надо, по-настоящему, без дурацкого притворства. И оказывается не готов к тому, что Мирон перехватит инициативу. Это длится совсем недолго, но этот напор, агрессивный и яростный, сметает малейшее сопротивление — и оставляет в полной растерянности, когда Мирон отстраняется и с абсолютно невозмутимым видом откидывается на спинку дивана. Ваня чувствует, как шумит в голове, и проще и логичнее всего списать это на алкоголь. Все, что тут происходит, вызвано алкоголем. Мирон вдруг улыбается ему — насмешливо и грустно. И отводит взгляд. Во рту сухо. Ваня неловко усаживается на свое место. — Илья, — зовет он. — Правда или вызов? ______________________________________________ *Faca (порт.) — гугл-транслейт уверяет, что это переводится как «сделай это». ** О, это чувство, когда ты не успел открыть глаза, но уже умер. Похмелье просто ужасное, Ваня с трудом моргает. Его невероятно штормит. Еще хочется есть, но в такой ситуации стоит быть аккуратным при выборе завтрака. Или обеда? Он ощупью отыскивает телефон, смотрит на время. Надо же, даже полудня нет. Понемногу реальность собирается воедино. Он осознает себя лежащим на разобранном диване между Русланом и Эриком. Это не худшая компания, надо сказать. Хорошо бы еще вспомнить, как он к этому пришел… Осколочные флэшбеки о прошлой ночи никак не хотят складываться в цельную картинку. В какой-то момент Ваня хотел вызвать такси, но Мамай уговорил остаться ночевать у него. А вот Рома и Олег уехали, и Ваня даже почему-то ходил их провожать до такси — хотел проветриться? И потом долго курил одну за другой у подъезда, почти не чувствуя вкуса. Так, а вот это было раньше — они все еще играли, и после задания с поцелуями игра свернула на какую-то неправильную дорожку, но все уже только смеялись, воспринимая это как развлечение. А Мирон и Порчи о чем-то перешептывались и сидели очень близко, соприкасаясь бедрами и плечами. Ваня вспоминает, что они тоже уехали. Вдвоем. И даже неловко звали его с собой, но Ваня банально испугался — он был слишком пьян, чтобы принимать решения, что пожалеет на утро. И страшнее всего было от какого-то кристально ясного осознания своих желаний. Стараясь перебороть тошноту и никого не разбудить, Ваня осторожно встает и плетется в ванную. Из зеркала на него смотрит очень опухшая и небритая рожа. Поплескав на нее холодной воды, Ваня чувствует себя немного лучше, хотя вид презентабельнее не становится. На кухне уже хозяйничает Мамай. Выглядит он тоже помятым. — Я хочу умереть, — честно признается Ваня, опускаясь на табурет и затылком вжимаясь в холодную кафельную плитку. Мамай фыркает: — Я удивлен, что ты вообще воскрес. Я вчера честно пытался отобрать у тебя бутылку, потому что всерьез думал, что еще чуть-чуть — и алкогольное отравление. Но ты был непреклонен в своем суицидальном желании, — рассказывая, он не забывает следить за двумя сковородками. Ваня осторожно перебирает осколки воспоминаний — да, после того, как Мирон и Порчи уехали, он узурпировал бутыль вискаря и пил прямо из горла. И еще что-то рассказывал Мамаю — кажется, жаловался на то, что по жизни делает хуевый выбор. — Не помню, — врет он, и Мамай не настаивает и не пытается освежить его память. — Завтракать будешь? — Я готов рискнуть. Слушай, а пиво у тебя есть? — Есть. Распотрошу свои неприкосновенные запасы ради тебя, будешь должен. Когда Ваня в конце концов выметается из квартиры Мамая, он чувствует себя лучше физически, но все мысли только о том, что произошло ночью — и что могло бы произойти, если бы он был решительнее. ** — Почему мы опять поехали в тур поздней осенью? Почему не летом, не весной, а вот сейчас, когда ебически холодно и вот эта хлюпающая срань под ногами? — непонятно к кому взывает Ваня. Его вопросы в общем-то риторические — решение, как всегда, принимал Мамай, и у него явно были свои причины. — Погоди, вот покинем центральную Россию — будет тебе не «срань», а сугробы выше твоего роста, — зловеще обещает Руслан. Ваня скорбно смотрит в ответ и натягивает капюшон, чтобы хоть как-то укрыться от ветра. — Да ладно тебе, — тяжелая рука ложится на плечо, и сразу становится теплее. Мирон без шапки, изо рта вырываются облачка пара, но по нему не скажешь, что холодно или дискомфортно. — Разве ты не рад вновь вернуться в дорогу? Это же охуенно! Ваня против воли улыбается: он на самом деле рад. Можно сколько угодно иронизировать над «туровой романтикой», приправленной запахом перегара и носков, но все-таки очень круто смотреть из окна на убегающую куда-то за горизонт дорогу. До их первого тура Ваня никогда не задумывался, что Россия в общем-то красивая — не глянцевой красотой, а по-настоящему. Его глаза фотографа видят все эти мельчайшие детали, и иногда очень сложно не просить Руслана остановиться каждые пять минут, чтобы поймать удачный кадр. А еще в туре время идет как-то иначе, искажается восприятие мира — Ваня ощущает себя отрезанным от всего прочего. Есть только их фургончик, люди рядом и бесконечная дорога. Если задуматься, это не худший способ провести вечность. — Мы сегодня поедем или нет? — высовывается Мамай. — Сейчас, сейчас, — Руслан что-то объясняет, они спорят, в итоге Мамай кивает и прячется обратно. Ваня вспоминает, что так и не закурил, хотя именно за этим и вывалился из теплого салона. Но почему-то лень. Все лень. Он теснее прижимается к Мирону и ловит его легкую игривую улыбку. ** Ване очень нравится студийная версия «Города под подошвой», но концертная еще лучше. Есть что-то невыносимо охуенное, что у них у каждого свой куплет — это только больше подчеркивает то, о чем читает Мирон. Больше, чем семья. Если бы Мамай хоть немного умел в рэп, у него тоже был бы свой парт. Гастроли — это не только концерты, это и выматывающая дорога, и мелкие бытовые неудобства, и куча организаторской шелухи. Впервые отправляясь с Мироном в ту в качестве его бэк-мс, Ваня понятия не имел, насколько это непросто, в том числе и психологически. Но когда рядом люди, которым ты доверяешь, которые всегда и во всем поддержат — это в корне меняет дело. Что бы они ни делали, они делают это вместе. Строят империю с нуля и покоряют новые горизонты, спят бок о бок в бронике и питаются фастфудом в придорожных кафе. Мирон все-таки отличный лидер. Он всегда горит так ярко, что все вокруг поневоле заражаются его идеями и готовы следовать за ним куда угодно. Ради кого еще можно уехать из Лондона не куда-нибудь, а в промозглую Россию, чтобы остаться здесь и писать музыку?.. И Ваня бесконечно рад, что судьба свела Мирона и Порчи, потому что он сам не очень представляет свою жизнь без них обоих. Каждый раз, когда они читают «Город под подошвой», Ване и правда кажется, что весь мир у их ног. ** — Я никогда не просыпался все еще не протрезвевшим, — изрекает Эрик. Ваня обреченно тянется за бокалом, с удивлением отмечая, что это же делает Мамай. — Что? У меня богатое прошлое, — фыркает он, прежде чем отпить. Они играют в щадящую версию, поэтому у них пиво вместо крепкого алкоголя и большие глотки вместо шотов. — Я никогда не пил samogon, — с некоторой гордостью заявляет Порчи, и на этот раз за бокалом тянется Эрик. — Я думаю, нам надо начать возить с собой девушек, чтобы играть было интереснее, — усмехается Мирон. — Про бухло скучно. Я никогда не спал с девственницей. Тут пьют все. — Серьезно? Ни разу? — Эрик недоверчиво щурится. Мирон разводит руками, мол, так уж вышло. — Парни, дальше дорога херовая, будет потряхивать, — доносится голос Руслана. — Спасибо, чувак, учтем, — Мамай подхватывает открытую банку пива и выливает в свой стакан. — Давайте только сегодня не зальем все пивом, потом дышать невозможно будет. — Чей там ход? — спрашивает Мирон, когда все открытые емкости с пивом ликвидированы. Дорога и правда говно, и Ваня-таки проливает немного пива на толстовку, матерится и ищет салфетки. — Мой. У меня никогда не было секса втроем, — их новый звукарь Андрей еще, кажется, не привык к атмосфере упороса, царящей в туре, поэтому выглядит немного неуверенным. Ваня на автомате подносит стакан ко рту и делает не один, а несколько больших глотков. Порчи и Мирон с невозмутимыми лицами делают то же самое. Вряд ли Андрей понимает, почему у Мамая и Эрика в этот момент очень, очень сложные лица. ** Когда Ваня вспоминает о том, что было после окончания «АрХХХеологии», его переполняют весьма противоречивые эмоции. Не очень хочется думать про собственные метания и дурацкие мысли. Сейчас, постфактум, Ваня понимает, что вел себя как дурак. Но тогда в нем было слишком много желаний, сомнений, обиды и ревности. Он сразу понял, что отношения между Мироном и Порчи изменились после той ночи, когда они играли в дурацкую игру. Это было настолько очевидно, что Ваня какое-то время избегал обоих — сначала это было легко, у всех за время тура накопилась куча дел. Потом в ход пошли отговорки, а затем — совершенно идиотские отмазы. В итоге Мирон и Порчи поймали его у подъезда. После неловкого диалога «ты нас динамишь» — «нет» — «да точно тебе говорю!» Ваня согласился, что им нужно поговорить. Почему они после поехали к Порчи — загадка. Но в итоге они ни черта не разговаривали. Сначала что-то пили и вели пустую светскую беседу, а потом Мирон просто его поцеловал. Это было не так, как во время игры — сейчас Мирон был осторожнее и мягче. И еле слышно усмехнулся, когда Ваня подался навстречу, чтобы быть ближе. Теснее. Он даже не удивился, когда Порчи обнял его со спины и прижался губами к шее. Ваня, оказывается, именно этого ждал. Хотел ощутить их прикосновения, объятия, близость. Это больше не казалось странным — все было правильно. До того момента у Вани тоже никогда не было секса втроем. ** Растворимый кофе в стаканчике на вкус как дерьмо, но пахнет жизнеутверждающе и отлично согревает ладони. Ваня пытается воспитать в себе привычку носить перчатки, но пока безуспешно. Вокруг очень много снега — конец ноября в Сибири совсем не такой, как в Москве. Сегодня вечером у них последний концерт тура, где-то через час они уже будут в Новосибирске, а пока остановились перекусить на заправке. — Этот хот-дог больше похож на резину, — жалуется Мамай. — Радуйся, что его хотя бы можно жевать, — фыркает Эрик. — Что? — с недоумением поворачивается он, и Андрей с мягкой улыбкой снимает с его бороды кусок салата. — А, да, спасибо. О чем это я? Раннее утро. В Питере Ваня обычно ложится в это время, но сейчас спать не хочется. Он даже чувствует бодрость и подъем сил, торопливо доедает сэндвич и убегает фотографировать очень упитанного и очень мохнатого кота, живущего на этой заправке. Кот вальяжно вытягивается на подоконнике и щурит желтые глаза. Кажется, его в этой жизни вообще ничего не парит. — We're leaving, — Порчи подходит, присаживается на корточки, гладит кота. Ваня делает несколько фото. — Are you coming? — Ага, уже иду, — он тоже напоследок гладит котяру, и тот принимает ласку с царской невозмутимостью. ** «Окси! Окси! Окси!» Толпа безумствует, первые ряды — вообще какой-то треш. Едва ли совершеннолетние девочки толкаются и вскидывают руки. Мирон кидает им пару бутылок воды, улыбается, дает пятюни. Музыка вливается в сознание, грохочут биты. Бум-бум-бум. Ваня уже весь мокрый, но прыгает из последних сил. «Порчи! Порчи! Порчи!» Короткий диджейский сет как интерлюдия, публика беснуется и хочет еще, Порчи усмехается и зачитывает на английском, часть зала читает вместе с ним, часть просто раскачивается. «Охра! Охра! Охра!» Они только что зачитали «Больше Бена», народ неистовствует, Ваня подходит к краю сцены, касается протянутых ладоней. Каждый раз, когда они на сцене, все закручивается невероятным образом. Музыка, прожекторы, орущая толпа. Это живая энергетика. Кто ни разу не выходил на сцену, не поймет, как это ощущается: сотни лиц, которые смотрят на сцену, прыгают, кричат. «Окси! Окси! Окси!» Ваня поправляет маску и читает дальше, поставив ногу на колонку. Он идеальный бэк-мс. ** Концерт в Новосибирске — далеко не лучший, но он последний в туре, и настроение у всех приподнятое. Они зависают в баре часов до двух, пьют и веселятся, но в какой-то момент Ваня замечает, что Мирон слишком устал, и его улыбка становится все более натянутой. — Может, поедем? — предлагает Ваня Порчи, и тот согласно кивает. В итоге они увозят не особо сопротивляющегося Мирона. Другие остаются. Мамай расщедрился на весьма приличную гостиницу, так что в их номере даже есть мини-бар. Ваня заглядывает в него, пока Порчи занимает душ, а Мирон вытягивается на гигантской двуспальной кровати. — Не засни там, — фыркает Ваня, делая три джин-тоника. — Блин, сейчас бы льда... Появляется Порчи, замотанный в полотенце, и с благодарностью берет один стакан. Второй Ваня оставляет на прикроватном столике и нависает над Мироном. Тот отказывается шевелиться, но в итоге его удается отправить в ванную — правда, с условием, что Ваня идет с ним. В душевой кабинке тесно, но это даже забавно — в конце концов, дрочить друг другу под одеялом, когда все остальные в фургончике спят, куда более неудобно. Ваня почти завороженно смотрит, какими большими кажутся его ладони на худых плечах Мирона. Тот внезапно становится очень послушным и позволяет вымыть себя. Ваня, разумеется, этим пользуется. Конечно, он не может не превратить это в маленькую игру, так что не только намыливает гелем для душа, но и гладит, ласкает, прижимается всем телом. Когда купание совсем уж затягивается, в дверь стучит Порчи и наигранно-обиженным тоном заявляет, что ему без них скучно и холодно. — Ладно, надо иметь совесть, — Ваня делает напор воды сильнее и торопливо смывает с них обоих остатки пены. Перед тем, как выйти, он чуть наклоняется и целует Мирона — впервые за вечер. Порчи уже выключил свет, так что добираться до кровати приходится почти на ощупь. Хорошо еще, что на полу ничего не раскидано, как это у них обычно бывает. Ваня ныряет под одеяло, а следом за ним, повозившись, падает Мирон, вынуждая их с Порчи подвинуться. Мирон вообще любит спать между ними и не возражает против закинутых на него рук и ног. Впрочем, сейчас спать никто не собирается. В каждом из них все еще гремят отголоски концерта, и есть отличный и проверенный способ, как выпустить эту энергию и сбросить напряжение. Пока Мирон и Порчи целуются, Ваня водит ладонями по их телам, касается губами, легко прикусывает кожу, заставляя коротко стонать. Между ними давно уже нет той неловкости, которая была в первый раз, когда все было непривычно и странно. Сейчас Ваня прекрасно знает, что делать. Мирону нравится, когда он с легким нажимом проводит по спине, оставляя следы ногтей, а Порчи сносят башню поцелуи в шею. Очень легко раствориться в происходящем: в поцелуях, прикосновениях, тяжелом дыхании. В нежности. Сегодня не хочется торопиться, поэтому ласки длятся и длятся. Две пары рук уверенно доводят до предела, и Ваня балансирует на грани, думая о том, чтобы это не заканчивалось. Они с Порчи предельно внимательны и осторожны, но Мирон, как и всегда, почти все делает сам — расслабляется и принимает. Он слегка дрожит, и Ваня прижимается губами к влажной от пота спине, замирает, давая привыкнуть. Он чувствует, как напряжены бедра Порчи, да и сам похож на туго натянутую струну. Потом Мирон начинает двигаться, и весь остальной мир окончательно исчезает, есть лишь они трое и древний как мир ритм, в котором переплетаются их тела. Быть ближе, чем они сейчас, просто невозможно. Да и счастливее — тоже. ** — Наконец-то! Наконец-то, блядь! — Ваня простирает руки к небу. — Я готов даже на колени упасть и благодарить за то, что мы едем в тур, сука, летом! — А потом он будет жаловаться на жару, гарантирую, — Мамай закатывает глаза. Но радость Вани ничто не может омрачить. К тому же они едут в Европу, так что он не сомневается — будет весело. …и, в общем-то, он оказывается прав — стоит им выехать в Таллин, как возникает любимая атмосфера путешествия. Они дурачатся, подшучивают друг над другом и много смеются. Эрик почти не выпускает из рук камеру. — Смонтируем потом туровые дневники пижже, чем были по «АрХХХеологии», сохраним все для истории, — с важным видом изрекает он, снимая, как Мирон, объединившись с Порчи, душат Ваню подушкой. Учитывая, что с ними впервые едет девушка, они сперва стараются вести себя прилично. Но надолго их, конечно, не хватает. Женя все это выносит стоически — она вообще очень крутая, и Ваня сам не ожидал, что они подружатся. Когда она только появилась в их жизни, он даже в какой-то мере ревновал — словно она вторглась во что-то личное. Но с ее приходом им стало намного проще — отпала необходимость заниматься скучной административной рутиной, времени стало больше. И не только на музыку. А еще она как-то незаметно стала заботиться обо всех, не только о Мироне. Ваня впервые оценил это, когда на утро после очередной вписки нашел у кровати стакан воды и аспирин. Чем она завоевала сердце Порчи — загадка, но тот тоже ее обожает. Да что там, все любят Женю. Так что путешествовать не стопроцентно мужским коллективом, как оказалось, даже забавно. И полезно — если тебе нужны маленькие ножницы или влажные салфетки, стоит только попросить. ** Ваня знает, как сильно Мамай бесится, если что-то идет не по плану. Он всегда выкладывается по полной, так что любой проеб воспринимает как личную трагедию. Хотя иногда обстоятельства просто не в вашу пользу, и с этим ничего не поделаешь. — Удачно вам откатать, мужики, — Руслан расстроен больше всех — у него были грандиозные планы на европейский тур. — Привезите мне сувениров. — Из каждого города, чувак, — Мирон обнимает его и хлопает по спине. Ваня думает, что тур без Руслана и его броника — это как-то неправильно и непривычно. Они, блин, сроднились с ним! Второй визовый проеб тоже не слишком радует — Порчи не едет с ними в Калининград, а сразу отправляется в Варшаву. И хотя им предстоит расстаться всего на пару дней, Ваня расстроен, потому что это тоже нарушает ритуал: в туре они всегда — постоянно — были вместе. Ваня борется с упадническим настроением как может. Например, заваливает Порчи в телеграме войсами и фотками просто всего вокруг, особенно местных котов. Они созваниваются, и Ваня в красках пересказывает, как Мирон дискутировал с везшим их таксистом на философские темы. Порчи смеется, вставляет остроумные комментарии, а потом просит включить громкую связь и рассказывает им с Мироном, как прошел его день и в какие места они потом обязательно сходят все вместе. Засыпать вдвоем тоже как-то совсем непривычно, постель кажется слишком пустой. Настроения нет, поэтому они просто обнимаются, несмотря на то, что в номере жарко. ** После счастливого воссоединения в Варшаве дела идут на лад. Ваня любит Европу, и ему по кайфу в свободное время слоняться по улицам и перебираться из кафешки в кафешку. Они постоянно что-то едят, даже Мирон, который в обычное время иногда забывает поесть. Особенно Ваня в восторге от десертов. Хотя вот в Праге он, рискнув, заказывает кенгуру — и не очень выкупает, мясо как мясо. Жестковато. А еще в Европе есть нормальные сигареты, и он готов скупить все Лаки Страйк с двумя кнопками, которые попадутся ему на глаза. Ваня дымит больше обычного, так что в конце концов Женя не выдерживает и начинает отбирать у него сигареты, когда он подкуривает новую от предыдущей. В Гамбурге странные номера — в них душевые кабинки на всеобщем обозрении. Эрик долго угорает над ними и снимает видосы, а вот Ваня оценивает их по достоинству, когда наблюдает за Мироном и Порчи, и даже сам устраивает маленькое шоу. Порчи хладнокровно записывает его на телефон и потом шантажирует, угрожая подкинуть запись Эрику, а Мирон хохочет как ненормальный и уверяет, что это очень оживит их туровые дневники. В какие-то моменты Ване хочется подольше задержаться в каком-нибудь городе, но дорога опять зовет их, впереди еще очень много концертов, и есть какая-то романтическая недосказанность в том, что они нигде не останавливаются дольше, чем на пару ночей. Это немного похоже на одноразовый секс без обязательств — когда вам было хорошо ночью, но уже утром ты уходишь, так и не узнав имени. А еще Мирон держит слово и в каждом городе покупает что-нибудь Руслану — начиная от пошлых магнитиков и заканчивая местным алкоголем. После Праги ему приходится оборонять от посягательств Эрика бутылку бехеровки. — На какие жертвы я иду, я даже во сне не выпускаю ее из рук! — Мирон, конечно, утрирует, но Руслан, с которым они болтают в скайпе, выглядит очень довольным. ** — Сука, бесит, пиздец просто, — Мирон падает на диван в гримерной. — Есть же нормальные фаны, почему всегда найдутся уебаны, которые творят хуйню. Охрана только что выдворила двух бухих в жопу мужиков, которым отчаянно хотелось пообщаться с «браткой Мироном». Это реально стало последней каплей, если вспомнить проблемы с аппаратурой, отношение к этому оргов, ну и слушателей, кидавших мусор на сцену. — Потому что большинство людей — тупое хуйло, — отзывается Ваня. Если честно, он и сам на ногах еле стоит, но диван один, повалиться на что-то мягкое не выйдет, тревожить Мирона тоже не хочется. — Блядская жара еще эта. Хорошо, что без балахона и грима, а то я бы сдох. Счастье, что это не слышит Мамай — он бы точно не удержался от победного «ну я же говорил!» и наверняка добавил бы еще что-нибудь про принцессу, которой не угодишь, он это любит. — Не жара, а тепло, — одному только Порчи хорошо, он даже не кутается в сто слоев одежды, как это обычно бывает в России. — Самая что ни на есть ебовая жара, ты, дитя солнечной Португалии, — беззлобно огрызается Мирон, но делает это скорее автоматически, без огонька, и в конце фразы срывается в кашель. — Ну блядь, только не это, только не голос. Ваня серьезнеет. Он вспоминает тур «АрХХХеология» и то, как хуево было Мирону. Уколы помогали, конечно. Но выступать, когда с трудом можешь даже говорить, то и дело срываясь в кашель, — это полный пиздец, и повторения не хочется. — Давай-ка мы побережем твой голос. Я сейчас сгоняю в аптеку и что-нибудь добуду. В итоге они разворачивают целую спасательную операцию. Ваня действительно совершает налет на аптеку и притаскивает целый мешок незнакомых лекарств. Женя заявляет, что нет ничего лучше народных средств, и где-то ухитряется добыть даже на вид адское пойло, которое вливает в Мирона. Тот вяло отмахивается, мол, вы меня своей заботой в могилу загоните, но послушно лечится. И даже почти не капризничает, разве что устраивает голову у Порчи на коленях и отказывается двигаться. В итоге Мамай, несмотря на все протесты, отменяет концерт в Страсбурге. — Лучше отменить один концерт сейчас, чем угробить себя и похерить остальные, — решительно заявляет он, и все с этим соглашаются — кроме Мирона, конечно. Но в конечном счете ему ничего не остается, приходится смириться. Правда, настроение ему это ему не улучшает. Они слоняются по Страсбургу, раз уж образовалось свободное время, и Мирон все время ворчит. Ему не нравится город и вообще все не нравится. В итоге ночью Ване с Порчи приходится очень, очень постараться, чтобы исправить ситуацию. Кажется, они даже немного переусердствуют: на следующее утро их ждет море шуток на тему звуков, доносящихся из их номера, а Мамай со страдальческим видом сетует на слишком плохую звукоизоляцию. Зато у Мирона снова отличное настроение. ** Парижский концерт получается очень ламповым. В небольшом зале всего человек пятьдесят, но они знают наизусть каждый трек и отлично качают и прыгают — очень благодарная публика. В остальном происходящее походит на квартирник. Интересный контраст с тем же московским восьмитысячным концертом — и Ване, пожалуй, нравится вот эта камерность, возможность поделиться чем-то большим, чем просто музыка, со слушателями, которые это точно оценят. Мирон тоже очень доволен и расслаблен, что весьма кстати после Кёльна. Но в Париже с его голосом все-таки происходит пиздец, и они снова под завязку накачивают Мирона лекарствами. И запрещают разговаривать. В остальном же они охуенно проводят время, и Ваня даже готов признаться, что Париж не зря называют городом любви и блабла. Есть что-то в самой атмосфере города, таящееся на улицах и прячущееся в фонарях. Когда они отрываются в Диснейленде, Ваня испытывает почти детский восторг от аттракционов. — Не уйду, пока не прокачусь здесь на всем, — заявляет он и сдерживает свое обещание. Их никто не знает, и это дает невероятную свободу вести себя так, как хочется, дурачиться и сходить с ума. Ваня пристает к Мамаю, выпрашивая огромного плюшевого пони, Мамай предсказуемо отказывает, но в процессе очень весело. И они все беззлобно шутят над Эриком, который, оказывается, боится высоты. — Ты не мог сказать это до того, как мы сели в кабинку? — спрашивает Андрей, пока остальные ржут, глядя, как Эрик вцепляется в поручень и смотрит совершенно бешеными глазами. А еще — боже, храни толерантную Европу, где никого не удивишь, если возьмешь за руку или поцелуешь человека своего пола. И Ваня пользуется этим — не потому что в нем неожиданно проснулся эксгибиционист, просто в какие-то моменты ему невыносимо хорошо и очень хочется разделить это с самыми важными людьми в своей жизни. И хорошо, что ни Мирон, ни Порчи не возражают. Судя по выражению их лиц, они испытывают что-то схожее. А Эйфелева башня очень красивая. Поэтому Ваня, несмотря на насмешки, делает тысячу и одно фото на память. Но лучше всего получается селфи, наспех снятое на телефон — они трое на фоне башни строят смешные рожицы. Ваня даже хочет дропнуть эту фотку в инстаграм, но потом решает, что снимок получился каким-то слишком уж личным. Настолько, что делиться им не хочется ни с кем. Все, что происходит здесь и сейчас, касается только их троих — и это лучшее чувство на свете. ** — Классно оказаться на родине? — Ваня приобнимает Порчи за плечи. — Vashe zaebis’, — отзывается тот. В Лиссабоне очень солнечно. Ваня думает, что теперь лучше понимает, почему и сам Порчи тоже солнечный и улыбчивый — наверное, невозможно быть другим, когда у тебя по венам бежит пропитанная яркими, теплыми лучами кровь. И хотя Порчи довольно долго прожил в Лондоне, не менее сером и промозглом, чем Питер, он все-таки сохранил в себе этот внутренний свет, который сейчас, кажется, засиял еще ярче. Здесь в Порчи просыпается какое-то неистовое гостеприимство. Он хочет успеть показать им все-все: любимые места, достопримечательности, самые укромные уголки на побережье. Он словно пытается влюбить их в Португалию, хотя, по мнению Вани, тут и стараться не нужно — более дружелюбного города, чем Лиссабон, сложно себе представить. — Я бы тут жил. Охуенно же — просыпаешься в полдень, завтракаешь морепродуктами, идешь к океану… — мечтательно тянет Ваня, вытянувшись на нагретом песке. Порчи счастливо улыбается и уверяет, что они обязательно должны провести здесь отпуск после окончания тура. — Я только за, — Мирон рядом кажется таким же расслабленным и разморенным, как сам Ваня. — Можно будет выбраться на недельку. — Или на две, — подхватывает Ваня. — Купаться, пить вино и гулять. И никакой ебучей работы. Они синхронно вздыхают — мечты мечтами, но впереди завершение тура. И как бы они ни устали, на каждом концерте будут выкладываться на все сто, потому что в этом смысл их жизни. Но это будет когда-нибудь позже, а пока можно лежать на песке, закрыв глаза, и слушать шум океана и мурлыканье Порчи. И чувствовать его горячие пальцы у себя в волосах. ** В последний вечер в Лиссабоне они устраивают что-то вроде прощального романтического ужина. Остальной табор, как всегда, все понимает и оставляет их втроем, умотав развлекаться. Они берут на вынос еду из ресторана и устраивают что-то вроде пикника на побережье. Ваня до сих пор поражается, что в Португалии даже самая простая еда отчего-то невероятно вкусная. Они едят, пьют вино и смотрят на закат. Он потрясающе красивый, но Ваня даже не тянется за камерой — ему слишком хорошо и хочется ловить момент, проживая его, а не запечатлевая. Мирон делится планами на ближайшее будущее — он хочет поработать над новым материалом. В очередной раз подкалывает Ваню, призывая наконец-то записать альбом. Порчи тут же предлагает фит, и они долго спорят, должен ли бит быть от Порчи, или можно подключить Локимина. (Ваня, конечно, никогда не признается в этом, но он относится к Локимину с некоторой ревностью, хотя и считает его отличным парнем.) В отель они возвращаются на такси. Словно окончательно опьянев и обезумев, целоваться начинают уже в машине, и им невероятно везет, что водителю на это плевать. Они вваливаются в номер, и Ваня тут же оказывается прижат к закрытой двери — пока Порчи порывисто и даже агрессивно его целует, Мирон стаскивает с себя футболку. Сегодня все быстро, стремительно и почти грубо, словно их кровь закипела под палящим солнцем. Они падают на кровать, толком до конца не раздевшись, и Ваня с Порчи, не сговариваясь, с удвоенной силой начинают ласкать Мирона. Поцелуи больше похожи на укусы и совершенно точно оставят следы, но плевать, им всем это нравится. Мирон захлебывается стонами и просьбами, и Ваня бескомпромиссно предлагает ему занять рот более полезным делом. И Мирон обхватывает губами его член, смотрит снизу вверх одновременно насмешливо и дерзко, и от этого Ваня плывет еще больше. Им даже не нужно подстраиваться друг под друга, их тела уже сами знают, какой нужен ритм. Порчи, размашисто входящий в Мирона, и сам Мирон, заглатывающий до основания, движутся синхронно и слаженно. Сейчас правда не время для игр, поэтому они не сбавляют, а наращивают обороты, все больше и больше ускоряясь. Странное ощущение — с одной стороны у них как будто есть все время мира, а с другой — его совсем мало, поэтому нужно успеть как можно больше. И Ваня торопится, с каждым толчком оказываясь все ближе к краю. Мирон помогает себе рукой, и суховатое скольжение его пальцев оказывается последней каплей. Ваня вытаскивает член и кончает Мирону куда-то на грудь, а потом целует в губы — жадно и собственнически. Порчи же продолжает двигаться, что-то бормочет на смеси португальского и английского с вкраплениями русского мата. Судя по всему, он тоже максимально близок к оргазму, и Мирон двигается сам, насаживаясь активнее. Ваня вытягивается рядом и настолько теряется в своих ощущениях, что не может сказать, кто из них кончает первым и пришлось ли Мирону трогать себя — он включается, когда Порчи целует его, а Мирон закидывает руку на грудь. Им чертовски нужен душ, но это может подождать. Все на свете может подождать. ** Возвращаться в Россию не слишком хочется, Ваня ловит себя на мысли, что вообще не скучал по Питеру. Сперва они едут в Москву, чтобы выступить на Пикнике Афиши, и вот это чувство «с корабля на бал» здорово скрашивают ситуацию, избавляя Ваню от излишней рефлексии, — он каждый раз хандрит, когда заканчивается очередной тур. Его всегда завораживает, как Мирон работает с залом, неважно, пятьдесят там человек или пять тысяч. Он умеет приковывать к себе внимание и держать его благодаря своей невероятной харизме. Встретить его было большой удачей, навсегда изменившей жизнь Вани. И вот сейчас он на сцене, в маске Охры, привычно идет за Мироном след в след и подхватывает строки. Позади за диджейским пультом качается Порчи. Ваня чувствует, что все правильно, он на своем месте — именно там, где и должен быть. — Мы вообще не поняли: это был концертный тур или роад-трип с друзьями побухать, — где-то между треками откровенничает Мирон. И Ваня понимает: вот оно. Все так. Они много пили и развлекались, а выступать им всегда было в кайф. Что может быть лучше, чем работа, которую ты воспринимаешь как приятные каникулы? Ваня ловит взгляд Порчи, тот широко улыбается. Ваня улыбается ему в ответ, хотя этого и не видно под маской. Технически евротур закончится еще через несколько дней в Одессе. А потом будет осень и очередное приключение в чесе по России. И когда вся твоя жизнь проходит в дороге — это охуенно, если у тебя лучшие в мире попутчики. end.