Говард и квартира

      Сейчас мне важно то, что я живу в Сашиной башке. Жил. Или жила. Пола у меня нет, мы это решили полгода назад, когда Санек намеренно напилась, что бы меня увидеть и спросить, глюки это или я действительно лезу из ее башки. Сошлись на мнении, что второе, ибо видит меня не только она — старикашка, выгуливающий собачку на улице, пронзительно закричал, стоило мне высунуться из окна; друзья говорили Сане, что у нее получился клевый "косплей на Дагона", посмотрев мое фото; а у отца Сани прибавилось седых волос, стоило нам столкнуться во мраке коридора. После последнего Саня в экстренном режиме начала съезжать, дала мне кличку "Говард" в честь какого-то писателя в жанре ужасов, — я не умею читать, и память у меня плохая, да и вообще, это мое имя теперь, а не какого-то там писаки, — и стала с головой окунаться в "запретные" знания. Она читала оккультные книжки, внимательно изучала фантастические ужастики, пыталась призвать Кровавую Мэри или Ктулху... призывался, почему-то, всегда я. Вылезал из зеркала — и получал помадой в лицо, выныривал из унитаза — и под бодрый матерок помогал прикручивать новую крышку унитаза к самому унитазу. В конце концов, явно настрадавшись, Саша плюнула (даже не в меня!) и шутила всем, что у нее под кроватью спит Ктулху, когда приходили гости. Все смеялись, а Саня почему-то сидела с лицом белее мела и тайком закидывала мне под кровать кости и объедки. Позже, она перестала выходить из дома и приводить к нам друзей — кажется, это случилось после того, как она спала несколько суток, а я не уходил. Саша после этого кусала пальцы до крови, пила успокоительное и, натянуто улыбаясь, говорила, что у нее все как обычно. Не врала — ведь, если честно, я стал ее обыденным "как обычно". А еще она ходила тогда очень вялая, что на нее не похоже.       Саня — она всегда бодрая. Я был с ней с ее рождения, и она с детства бодро бегала, бодро пела глупые мысли, бодро не хотела идти в садик и бодро пиналась со старшим братом. Я тогда был, как говорили ее родители, "воображаемым другом". Хотя я был настоящим другом, и мы с Сашей это знали, но нам с ней никто особо не верил. А однажды она пришла домой зареванная, сказала, что меня не существует. Что она меня выдумала. Мне тогда было очень грустно, и ей тоже, и мы долго не виделись. Только иногда я отчего-то появлялся у нее за спиной, в темноте, а она куталась в одеяло сильнее и продолжала листать страницы, боясь обернуться. Да... так вот. Не виделись мы очень долго, но когда я смог основательно проследить за жизнью Саши, я понял, что она не изменилась. Саня делала все очень бодро. Особенно она очень бодро вскакивала с кровати, крича "Проба-а-ала потигу-у-ули!" и очень бодро покрывала нас матерком, радостно улыбаясь во все тридцать два (или двадцать восемь — я не знаю, есть у нее зубы мудрости, или нет, а спрашивать стыдно и я забываю), переделывая то, что мы делали не так, как надо. Например, неправильно укладывали в соль миногу. Или неправильно ловили рыбу руками. Или неправильно клеили обои.       Мы и на нас, да. Потому, что к этому моменту нас стало трое. Нет, Саня не рожала, и не заводила парня. Она себе завела Друга — вот так, с большой буквы. Они долго общались по сети, и однажды даже заговорили по такой синенькой програмке с буковкой "S"... ох, память ни к черту. Я тогда нечаянно зашел на кухню, а они с помощью видео, через компьютер говорили. Я так удивился тогда, думал, что это у нее в компьютере, в этой коробочке кто-то сидит за стеклом, но мне потом Саня все объяснила и про компьютеры-коробочки, и про интернет... так. Друг тогда испуганно округлила глаза и указала Сане за спину:       — А это кто?       — А это? А это Говард. Мой самый первый и лучший друг. Не испугалась — заезжай, когда захочешь.       Друг не испугалась, и через неделю у нас вкусно пахло чем-то сладким, готовящимся в недавно вымытой духовке, Саша все-таки постирала шторы и широко раскрыла окна, проветривая квартиру, а я научился мыть посуду. Друга звали Ирой. Ира была и есть милая и добрая егоза, которой постоянно куда-то и зачем-то надо, а почему — не понятно. Ирка ночами долго сидела в интернете, играла в змейку или смотрела телевизор — пока Саня не забирала всю технику, не выкручивала все лампочки и не заставляла Иру отворачиваться к стеночке и обиженно сопеть, делая вид, что она спит. Вот тогда-то я и вылезал. Мне сон не нужен — я не человек же, я почти рыба, и мы с Ирой долго, красиво и интересно говорим. Она рассказывает про то, что у нее не получается поступить, про японские мультики, про маму, отчима и младшую сестру, про грустную музыку и Вишневского, про вегетарианцев и про то, почему она любит мясо, и про черно-белые картинки со странными буквами-черточками, про краску для волос и про алкоголь, про невкусные лекарства и вечный насморк, про то, как она не взлюбила Санкт-Петербург, про Москву, про косплей, про осточертевшие пряники и иногда хлюпает носом. Саша сидит за дверью и, когда Ира начинает хлюпать, заходит, находит нас в темноте и сует Ире платок. И тогда Саша тоже рассказывает: про глупые шутки, про ужастики, про миногу и про скорпионов, про космос, мировой океан, Камчатку и звезды, которые на самом деле души, про летающие тарелки из будущего, про католиков и про карточные фокусы, и про тайны фараонов из Египетских пирамид, и про то, почему мы, неспящие дураки, здесь сидим. Рассказывает сумбурно, перепрыгивает с одного на другое (прямо как я), пихает много шуток и ругательств ни к селу не к городу, глубоко и долго вздыхает, но говорит она тоже интересно и правдиво. С Ирой они вместе пьют чай, смеются и что-то пишут, иногда читают мне вслух.       Когда Ира приехала, она вела себя, как будто не у себя дома. Нюхала стены, скребла свежую и не очень  штукатурку на них ногтями, пыталась оттереть ботинками черные, тонкие полоски с пола (а в итоге размыла их еще больше), принимала попытки разобрать мои письмена, свистела какую-то странную песню... И, увидев "мордочку испуганного хомячка", — то есть, обычное Санино выражение лица, — не удержалась.       — И пирсинга у тебя, значит-с, тоже нет? И татушек?       — Ну... — Саша почесала кончик носа и поправила очки. — У меня в левом ухе три дырки и я себе на ноге бабочку нарисовала ручкой. Считается?       После такого маленького разговора Ира посмеялась, оживилась, и нас стало трое. Саня, Говард и Ира. И квартира, в которой тоже живет кое-что интересненькое.       Началось это интересненькое два месяца назад, а вчера Саша купила мне диктофон, что бы я говорил обо всем, о чем думаю. Ей не нравились мои кривые записи на стенах, и потому она купила такую практичную, как она выразилась, вещь. А еще она очень легкая в использовании: нужно только на кнопочку нажать, и все, он уже записывает, что я говорю. Еще раз нажмешь — он не записывает уже. Легко и здорово, да? Саша говорит, что хотела б мои мыслишки людям показать, и что если б мои истории с ободранных обоев расшифровать — так получилось бы книжек в десять раз больше, чем произведений у Шуберта. Я не знаю, кто такой Шуберт, а Ира говорит, взметая палец вверх, что он — отец романтизма, написавший так много песен, что сам свое произведение однажды не узнал, назвав его... ой, опять отвлекся. Так вот, одним утром Саня стала материться бодрее и громче обычного необычными словами. Ругалась на саму себя почему-то — с ней такое не редко, но обычно она ругается на себя вечером или в конце недели из-за того, что что-то или кого-то забыла. В ванне очень сильно, мерзко и странно пахло — Ира рассказала, что все Сашины баночки перевернулись и вылились, и теперь так странно пахнет то, что из них вылилось. А Саша ругается за то, что плохо их закручивала. Потом Саня поругалась за себя перед нами, а я заметил странную тень и стал за ней следить. Тень показала мне язык, но Саша и Ира были слишком заняты вонючими баночками, и потому на меня и мои возмущения особо не обращали внимания (а жаль, очень жаль!). В итоге Саша, оставив меня на Иру, отправилась в магазин за новыми вонючими баночками, а мы принялись сидеть и разговаривать. Ира читала мне рассказы какого-то японского писателя, я спокойно сидел у нее в ногах, как собачка, сложив голову на руки, и слушал. А потом на кухне что-то упало с громким грохотом, и я поскакал на звук. На месте, где раньше висел ныне отвалившийся шкафчик со специями (он и издал столько грохота, упав), сидело маленькое такое... хм, облачко дыма. Черного и густого, и блестело своими красненькими глазками-точечками, поглаживая какой-то отросток дыма, находящийся как раз ниже глаз... я подумал тогда, что это борода, но я не знаю точно, а описываю его, что бы самому понять, что оно такое и почему я его испугался... хотя оно, да, страшное, страшнее, чем я, хотя я не знаю, почему меня многие пугаются — я ведь на рыбку похож, а рыбку любят все!.. сидит и смотрит. Улыбается страшно и хихикает гаденько. Я обратно, под защиту Иры метнулся, а она стоит в коридоре и в зеркало на это дело смотрит. Зеркало у нас странно так отражает кухню, как на него не посмотри, и Ира сейчас за мной наблюдала. На кухне что-то разбилось, дымовое облачко захихикало еще более гаденько, а Ира что-то прошептала, только шевеля одними губами, без звука. Я не знаю, что она сказала, я по губам читать не умею.       А потом пришла Саша, опять поругалась на себя из-за того, что она плохо прикрутила этот шкафчик, а дым гаденько хихикал под плитой и показывал мне дулю... ой, то есть, композицию-из-трех-пальцев, мне же ругаться нельзя, Саша не разрешает. Ира отпаивалась чаем, и кивала в такт Сашиным ругательствам и жужжанию дрели. После того, как шкафчик был вновь прикручен, Саша достала из холодильника бутылку горькой, прозрачной водички, и пила ее, разговаривая с Ирой и периодически подсыпая в рюмку лед. Ира говорила, что Саша посадит себе печень, но Саша подливала себе еще. И вот когда Ира сказала Сане, что ей показалось, будто на кухне сидело, кроме меня, еще что-то странное, я не выдержал.       — Саша, это Демон! Он сейчас под плитой, и показывает мне плохие знаки руками, Са-а-аша! — я слышал, в фильмах дети часто скулят и ноют, и их родители начинают их слушать, поэтому я тоже решил поскулить. Получалось не очень, но все же.       — Го-о-ова, Го-о-овочка! — Саша передразнивала меня часто, особенно, когда я говорил не так, как всегда, или когда жаловался, а еще больно брала меня за голову, как в романтических фильмах парни берут девушек прежде, чем поцеловать, и почему-то сильно-сильно трясла. — Гова, демонов нет, это вас с Ирой сглючило! А ты — так вообще не демон, ты скелет, обтянутый чешуей и с рыбьими органами, понимаешь? Вот у тебя органы боковой линии и внутренне ухо и отказали, и ты всякую фигню видеть начал...       — Саш, у рыб они за равновесие и положение в воде отвечают, а не за зрение и глюки...       Вот так вот Ира и Саня начинали и начинают спорить. Меня Саша отпускала, вытирала руки об полотенце, — хотя я не такой склизкий, что бы руки вытирать, честно! — и принималась Ире что-то увлеченно рассказывать, стуча пальцем по столу. Ира требовала погуглить. Я сидел на полу, слушал их ругань и шипел на Демона под плитой. Демон, явно довольный таким положением дел, мерзенько, но тихо хохотал и катался по полу. Вот точно так же, как сейчас он смеется, слушая то, как я рассказываю. Он уже проснулся, значит, скоро поднимутся и Саша с Ирой. До следующей ночи, значит.