Бомба дает обратный отсчёт...

      Бомба даёт обратный отсчет…       Три.       Корабль входит в атмосферу пятой по счету планеты кластера системы Зегма, спусковая площадка опускается ниже с характерным ей тихим металлическим скрежетом, что ласкает уши как мелодичное звучание скрипки. Леденящая темнота космического пространства с блеклым звездным светом, оставляющим в нём мелкие дыры, пленила, охватывала с ног до головы, пробирая до дрожи и хватаясь за нервные окончания под твоей тонкой кожей, покрытой тысячей шрамов от нескончаемых битв. Сражения за все годы службы превратились в будничную рутину, но каждый раз, за считанные секунды до начала боя сердце начинало биться сильней от выделяемого адреналина, и ладони так предательски потели. Преддверие хорошей схватки каждый раз так сильно захватывало дух, что невозможно было дышать, и каждый выдох давался с трудом, отдавался резкой сдавливающей болью в грудной клетке, оставляя до странности приятное ощущение, будто твои лёгкие зажаты в тиски, а тонкие, но достаточно прочные рёбра вот-вот переломятся от такой нагрузки.       Вы не одни претендовали на эту планету: вражеский крейсер прорезал атмосферу своей бронёй, и металлическая обивка неприятно блестела под светом ничтожной белёсой звезды именуемой солнцем, что находилась в паре-тройке световых лет от планеты, которая должна была пасть под вашей властью вскоре. За крейсером к земле опускались два массивных линкора и с десяток истребителей-перехватчиков. Противник обходил в силе, но не в количестве: на вашей стороне было несколько дюжин хорошо вооруженных эсминцев и немалое количество штурмовиков. Обучение солдат управлению космических боевых кораблей далось нелегко: сами по себе бойцы вашей армии никогда не горели особым желанием захватывать, были безответственными и ленивыми, и чуть за ними не уследи — всё, миссию можно было титуловать провальной. Но твоё сумасшедшее упрямство дало свои плоды: каждый солдат знал, как управляться с лётной техникой так, будто учился этому с самого рождения или был рождён лётчиком, хоть за всё это была действительно дорогая уплата сорванными голосовыми связками и миллионом погибших нервных клеток.       Шасси корабля легко касаются неровной теплой земли, которая совсем скоро будет запятнана грязной кровью и усыпана бездыханными телами солдат, погибших от лазерных выстрелов бластера или просто зарезанных заживо… Привычная тебе картина, ты давно не скорбишь о потерях, равнодушно записывая о них в специально отведённый для того документ. Корабль трясёт, и остаётся только замереть и закусить губу до боли, до крови, чувствуя легкий привкус железа во рту, ощущая в горле ком, который не проглотишь и не выплюнешь. Удары маленького сердца всё сильней, ты ощущаешь пульс в голове и пальцах. Твои черные, чернее тех самых смертоносных черных дыр, что забирают в себя целые галактики, волосы были примяты под мощным шлемом, покрытым царапинами от прошлых боев. Заострённая золотая молния на нём была отполирована до блеска, и звездный свет отражался от неё, как от зеркала. Тесная форма черного цвета из толстой ткани обтягивала твоё тело, и высокий воротник сдавливал горло, отчего дышать было ещё тяжелей. Алые кожаные перчатки, что были по локоть, облегали тонкие длинные пальцы, а глаз, утерянный когда-то давно в одном из первых серьёзных сражений, был прикрыт глазной повязкой. Ты никогда не убивался по этому поводу, ты всё прекрасно видишь и одним. Вражеский крейсер приземляется, и шасси скрежещет о щебень, что покрывает землю, а ты стоишь, выпрямив спину, держа в сильных руках бластерную винтовку. Твой суровый взгляд устремлён вперед, и только туда, а по лбу мучительно медленно стекает капля пота. За твоей спиной — многочисленная армия и Он.       Он. Страшнее всех чудовищ, которые обитают на страницах фэнтезийных книг, ужасней любого кошмара, от которого просыпаются посреди ночи в холодном поту, желая забыть, и никогда не вспоминать более. От его мощных ручищ, выделяющих сгустки электрической энергии кислотно-зеленого цвета, полегло много людей, и мирных, и вояк из вражеских батальонов. Его электричество не раз проходило и по твоему телу, оставляя жуткие форменные шрамы по твоей спине и плечам, шрамы, налитые кровью, горящие от любых прикосновений к ним. Он был тем единственным зверем, что заслуживал твоего к нему уважения: непонятно за что, конечно. Но ты был верен ему, предан ему как собака своему хозяину, не смотря на побои и крики не по делу. Пускай Повелитель был сильней, его мозгом был ты, составляя идеальные тактики и стратегии, беспроигрышные планы победы над врагом. Но эта нездоровая зависимость от Повелителя была такой же нездоровой, как зависимость от твоей работы…       Мешающей.       Но от неё не избавишься.       Два.       Сначала — избавиться от противника, а потом уже заняться завоеванием планеты. Такая была стратегия. Кружится голова. Как только ноги в массивных военных берцах, таких же алых, как перчатки, касаются твердой земли, ты чувствуешь как снова сходишь с ума, что бывает перед каждым сражением, и твоё лицо расплывается в улыбке, какой-то даже агрессивной и нервной. Куски щебня разлетаются под ногами, за спиной армия, и всё ещё Он. Во всех битвах он всегда за спиной, следует как тень, тень, которая больше тебя раза в два, мощней и сильней, и он — твой командир, но ты всегда гордо идёшь впереди, принимая на себя первый удар, каждый раз. Идёшь впереди, потому что хочешь защитить его от пуль и снарядов, это уже стало твоей фишкой… В воздух поднимается пыль от шагов, и атмосфера накаляется, когда армия предстает перед вражеским батальоном. Мертвая тишина режет уши, бьёт в голову, она хуже, чем получить пулю в висок или сердце, горячее, что так сильно бьется в груди. В своих маленьких домах спрятались обитатели планеты, такие же люди как ты, в страхе и панике. Спрятались от тех, кто сделает из них рабов, и невозможно было дождаться, когда крики их агонии будут приятно ласкать слух, заставлять главный орган в грудной клетке лишний раз содрогаться, не от жалости, от сладкого блаженства, такого долгожданного, желанного. Просто как наркотик…       Тебе стоит дать всего лишь одну команду: «Огонь!» Высокий голос прорезает воздух, отдается эхом ещё далеко. С боевым кличем солдаты бегут на врага, а враг — на них, образуя две стены, примерно одинаковые по своей силе. Эсминцы с вашей стороны двинулись на противника, пикируя, подобно тысяче птиц, и турбины вражеских истребителей в небе мелодично свистели, будто лесные соловьи. Звуки бластеров были повсюду, создавая громкий гул, напоминающий больше жужжание громадного роя пчёл, укусы которых приведут к неминуемой мучительной смерти. Но это было лучше чем та тишина, затишье перед бурей, когда чувствуешь себя закованным в кандалы и опустошенным.       Не проходит и минуты от начала боя, как на твоих глазах выстрел бластерной пушки пролетает со свистом сквозь грудь одного из солдат, прямо в районе сердца. Вместо его рёбер и легких теперь — лишь кровавые ошметки, а сам он с глухим звуком падает замертво на землю, без стонов, без криков, и под его ещё теплым телом появляется багровое пятно крови. Не привыкать: сколько ещё раз придётся, сколько раз уже приходилось видеть… Солдаты падали наземь один за другим, кто ранен, кто убит — не разберешь. Бластерная винтовка отдавалась в плечо после каждого выстрела, и снаряды с жужжанием летели вдаль, попадали во вражеских бойцов. Но было так сложно различить в этой толпе, кто свой, а кто чужой…       Но вот он. Вот тот момент, ради которого ты ведёшь эти бои, самый желанный, тот, которого ждёшь больше, чем взгляда противника, застывшего в ужасе под прицелом твоего оружия. Когда твой Зверь стоит вместе с тобой, плечом к плечу, раскидывая врагов своими мощными руками. На нём нет прочного костюма, который мог бы спасти от пуль и ран, лишь обыденная для него красно-черная тонкая толстовка и рваные джинсы. Он так сильно возвышал в приоритеты выглядеть 'круто' в бою, что по своей глупости жертвовал собственной безопасностью. Его лицо, зататуированное под череп, освещалось едко-зелёным электричеством, что исходило из его горячих рук, а его глаза, эти безумные глаза сверкали молниями, такими же зелеными. Из глотки доносились низкой тональности рыки, не человечьи, звериные, что глушили на миг, заставляли сжиматься в страхе под громкостью его мощного голоса, и только для тебя он звучал музыкой, придавал уверенности и сил. Ты ощущал тепло его тела, наполненного электричеством, рядом с собой, и готов был скулить от удовольствия по-собачьи, и крепче сжимал оружие в своих небольших, но сильных руках. Каждый выстрел твоего бластера пускал по телу волну удовольствия и дрожи, несравнимую ни с чем.       Один.       Страх смерти. Вот, что всегда заставляло тебя идти на риск. Стоять на сантиметре от неё — вот что давало незабываемое ощущение, ради которого эту никчемную жизнь и стоит беречь. И каждый раз ты встаёшь всё ближе и ближе, ощущая на своих широких плечах её дыхание, вдыхая её запах, чувствуя покалывания от её пока что лёгких прикосновений на тыльной стороне своих ладоней. Каждый раз она норовит забрать с собой, унести в тот мир, где нет ничего, и лишь пустота вперемешку с мертвой, гробовой тишиной окутывает твоё бренное тело. Туда, где засыпаешь и никогда более не просыпаешься… Но ты продолжаешь отчаянно бороться за свою жизнь после каждой битвы, и лазарет становится вторым домом после небольшой комнатки на корабле: там проводишь добрую часть времени, приходя в себя под капельницами, а твои кости уже, кажется, невозможно сломать из-за огромного количества костных мозолей. Столько раз бывал на грани, жертвуя собой, не жалея себя, а всё ради этого ощущения. Только тогда ты ощущал себя живым.       Вражеские истребители падали один за другим, взрываясь, и пыль с грязью разлетались под ними, а покореженный металл охватывали языки пламени, свет от которых яростно бил в глаза, заставлял щуриться, и поле битвы было видно хуже. Тела солдат одно за другим усыпали землю, которая успела окраситься в кроваво-красный, не оставив и пятна своего былого цвета. Мощный взрыв раздался в воздухе — один из вражеских линкоров, охваченный огнём, стремительно падал на землю, и, приземлившись, поднял огромный столб пыли, что окутал весь периметр, максимально понизив поле зрения. В воздухе витал стойкий запах крови, гари и пота, вызывающий рвотные позывы и заставляющий чувство паники постепенно просыпаться, вбрасывая в кровь новую порцию адреналина, а время, казалось, шло до безумия быстро, картинки перед глазами мелькали так, будто ты перематывал кассету, вставив её в видеомагнитофон. Стоны, крики, рыдания раненных бойцов смешивались со взрывами и свистом пуль, и, казалось, все звуки превращались в один сплошной, образуя до мерзости прекрасную какофонию. Ты шагаешь по телам убитых и раненых, ломая носы и рёбра массивными военными берцами, продлевая и усиливая мучения тех, кто ещё жив, будь это солдат вашей армии, будь это вражеский вояка.       К ногам падает что-то массивное и тяжёлое, с грохотом и скрежетом, камни разлетаются в разные стороны. Ты не придаёшь этому никакого значения, а стоило бы. Схватка продолжается также гладко, без каких-либо перемен: гибнут солдаты, летят вниз горящие корабли, земля под ногами содрогается, пот льётся ручьями со лба и как-то невольно изредка текут по щекам обжигающе-горячие слёзы, вызванные едким дымом и пылью, а запах крови продолжает кружить голову, и вот, второй вражеский линкор разбивается о землю вдребезги, металлическая обивка линейного корабля мнётся и разрывается о острые монолиты, как бумага, а стена из вражеских бойцов постепенно начинает прогибаться, ломаться, и кажется, что победа так близка, её можно ощутить подушечками своих тонких дрожащих пальцев, если засунешь руку в карман. И это чувство предстоящего триумфа, ожидание празднования удачной миссии за парой бокалов красного полусухого, после которого мирно засыпаешь в маленькой комнате на твёрдом матрасе кровати, а ноющие мышцы постепенно расслабляются. Схватка продолжается гладко… Но это лишь до тех пор, пока пронзительный визг не раздается снизу, с земли, ровно с того места, где приземлилось нечто тяжелое. Лишь краем глаза можно успеть посмотреть вниз, и увидеть то, что под ногами в берцах, запачканных в запекшейся крови и засохшей грязи, лежит бомба замедленного действия. Бомба с электронным циферблатом, на котором ярко-красным горело «0:1».       — Берегись! — голос твоего правителя звучит как раскаты грома перед началом сильной грозы, такой, когда дождевыми каплями тебя прижимает к асфальту, а ветром сбивает с ног, когда хочешь быстрее бежать домой, оказавшись в теплой постели, домой, где тебя всегда радушно примут, поймут и защитят от этой грозы. Его голос пугает и глушит, и все остальные звуки затихают: никаких больше болезненных стонов, никаких больше выстрелов, взрывов, падений лётной техники, отчаянных хриплых криков — только Его голос. Ты успеваешь повернуться к нему лицом, и мощные горячие руки, настолько горячие, что ткань перчаток обуглилась и постепенно плавилась, толкают тебя в плечи. Время будто замирает… Замирает на мгновение, и всё вокруг будто в слоумоушене: ты летишь на горячую землю, пятнанную кровью, спиной, и смотришь Зверю прямо в его светящиеся зелёные глаза, а он летит на тебя, пока всё остальное застыло во времени. Вы всё ближе и ближе к земле, покрытой острыми кусками щебня, что порвут ткань формы и врежутся в кожу на спине, оставив мелкие раны и кровоподтёки. Бластерная винтовка летит из рук прочь, а Его руки до сих пор искрятся зелёным, таким ярким и холодным зелёным. Взгляды устремлены друг на друга, они полны непонимания и, может быть, какого-то страха, когда остаются считанные сантиметры до поверхности. Постепенно звуки вокруг начинают снова доходить до твоих ушей, а фигуры и силуэты солдат вокруг вновь становились живыми, двигаясь. Удар о землю. Лёгкий, едва слышный выдох. Сдавленные под телом Повелителя рёбра.       … И взрыв.       Ноль…        И дальше — только темнота. •••       Веки постепенно открываются, а слышно всё как через воду. Перед глазами белая пелена, и силуэты вокруг совсем неразличимы: помутнения не дают узнать их лиц, даже каких-то очертаний, чтобы понять, в плену ты или на своём до сжимающей боли в груди родном корабле. Голоса кружатся вокруг, их десятки, даже сотни, но ни единая фраза, сказанная кем-либо из всех них, не понятна, запутана и больше похожа на нечленораздельный шёпот или выкрики. Местонахождение определить было невозможно, всё слишком размыто: то, на чём ты сидишь, чертовски удобное, а холодный свет кажется каким-то родным, но всё ещё никак не понять, где ты. Пальцы ползают по, очевидно, мягкой лавке, обитой искусственной кожей, ища оружие, ища своего Повелителя, чтобы спросить его, где же вы, с неуверенностью в том, знает ли ответ на этот вопрос он сам. Свет был таким ярким, что как-то ненароком кажется, что всё вокруг — рай, принявший твою душу, но увы, таким как ты в раю места нет.       Да и в аду тоже.       Во рту остается привкус крови, больше не манящий, а, скорее, противный и мерзкий, вызывающий резкое желание проблеваться. Всё перед глазами лишь сильней мутнеет, а пульсирующая боль ударяет в затылок и виски, нагревая их. На лбу чувствуешь холодное прикосновение, по фактуре напоминающее мягкое махровое полотенце, холодное настолько, что даже обжигает, и кажется, что на коже останутся уродливые шрамы от ожогов. Сложно совладать со своим телом, когда чувство слабости и близко стоящей тётушки-смерти окутывает с ног до головы, трудно заставить свои руки хоть немного шевелиться, чтобы убрать с себя то, что прикасалось к коже так холодно и грубо, поэтому приходиться мириться с тем, как холодное махровое полотенце проходит по лбу, скользя вниз по носу к губам, а после — к подбородку. Шлема на голове не было, он лежал где-то далеко, черные как смоль волосы нелепо слиплись от пота и немного примялись к голове. Вдалеке раздается мерзкий, но такой знакомый писк кардиостимулятора, и надоедливый скрип дверей, что был громче всех голосов, вертящихся вокруг. Непонятно было, кто так яростно открывал и закрывал эту злосчастную дверь назло тебе, вызывая ещё большую головную боль, разрывающую черепную коробку на мелкие части изнутри. Какой-то паршивец, маленький демон, как казалось, делал это специально, чтобы сделать скорую смерть ещё более мучительной. С течением времени в глазах всё больше мутнеет, а яркий свет постепенно сменяется чем-то черно-красным, что так сильно напоминало о твоём правителе, и сознание снова путается в тумане из звуков и голосов. — Командующий Пипперс? — слышно над самым ухом, и веки кажутся ещё более тяжелыми, и постепенно закрываются, а ты снова погружаешься в темноту. Голоса вокруг замолкают, сначала шепчут что-то, а потом и вовсе исчезают, растворяясь в небытие вместе со скрипом двери и писком кардиостимулятора. Земля перестаёт ощущаться под ногами, и вокруг — снова темнота. Холодная и пугающая, но спокойная, снова приютившая тебя в свои большие мягкие руки.       В следующий раз веки открываются быстро. Вокруг — длинный пустой коридор, продолжающийся в обе стороны и даже не собирающийся заканчиваться. Его пол был покрыт блестящей черно-фиолетовой плиткой, на которой красовались тысячи пыльных и грязных отпечатков обуви. Перед глазами — небольшая белёсая дверь, а сверху на ней — наполовину стёршийся красный крест, немного косящий вбок, и кривая надпись большими буквами: «ЛАЗАРЕТ». В коридоре ни единой души, лишь один из молодых солдат стоял достаточно далеко от двери в медицинское отделение, солдат, лишь недавно поступивший на службу и выглядевший как-то весело. Он не участвовал ещё ни в одном бою, и пока не прознал то, за что стоит ненавидеть каждый день в этом чертовом корабле: не узнал того, что как бы уникален ты не был, к тебе будут относиться не больше, чем как к живому щиту или пушечному мясу, составляющему огромную серую массу вояк, где о потере ни единого не скорбят и не сожалеют, не хоронят и тем более не ставят памятники, не прознал цену своей преданности к Лорду, который при первой возможности в плохом настроении может сжечь до пепла своим электричеством, не слышал криков отчаяния жителей планет, падших на колени под этим могучим величием, не видел их слёз, когда оружейное дуло приложено к их лбам и спусковой курок почти нажат дрожащим пальцем руки. От такого крыша едет и кровь стынет в жилах, от такого засыпаешь со страхом, что заполнил твои органы, со страхом, которым ты уже дышишь. Такова участь каждого солдата, желавшего когда-то служить Тирану Хаоса, беспощадному и великому, никогда не заботящемуся ни о ком кроме себя любимого. Вот — цена всего этого, и она слишком велика. Но ты, наверное, уже давно лишился здравомыслия, влюбившись в каждую деталь своей грязной работёнки: и в то, как мало ты значишь здесь, и в страх перед каждым жарким ударом Повелителя, оставляющим витые шрамы-молнии на теле, и в сладкую боль после каждого этого удара, и в терзающие душу крики объятых страхом детей. В сердце не осталось ничего кроме страстной, живой, но такой холодной любви к этому, и помести тебя в другие условия, ты бы, наверное, рехнулся и царапал бы себе кожу на руках коротко остриженными ногтями, а из глотки вырывались бы стоны и мольбы о том, чтобы тебя вернули назад.       В коридоре было до безумия тихо, так, что слышно своё дыхание и оно кажется чертовски громким. Ни единого голоса вокруг, блаженная тишина охватывает полностью, и ничего не мешает наслаждаться ею, разве что до сих пор мучающая боль в голове. Взгляд был переведён с двери лазарета на ладони в алых кожаных перчатках, протертых до жутких дыр. Тонкие слабые пальцы правой руки аккуратно берутся за пальцы перчатки на левой, и она плавно съезжает с руки, открывая вид на стертую в мясо грязную кожу. Кровь на мелких ранах давно высохла, и в ладони отдается тупая приглушенная боль. Приглушённая, скорее всего, оттого, что до сих пор не пришёл в себя, и все ощущения притуплялись так неприятно, не давая в полную ощутить желаемого. Рядом с собой можно было заметить бумажный стаканчик, небольшой, с прозрачной жидкостью в ней. Холодные руки берут стакан, а взгляд устремлён внутрь него, прямо на воду, пузырьки газа на которой лопались с характерным шипением. Интересно думать, что было бы более мерзко — если бы кто-то из многочисленных вояк просто оставил воду недопитой, или если бы кто-то из подчинённых решил проявить заботу о раненом командире, оставив ему то, что могло бы удалить дикую жажду, заставляющую горло першить. Стоит газированной воде коснуться сухих горячих губ, ты ощущаешь неприятное жжение, заставляющее тебя очнуться от этого тумана и прийти в себя. Отпито совсем немного, и после стакан летит на плитку пола, глухой звук падения сопровождается тихим плеском воды и привлекает внимание солдата, стоящего поодаль от тебя. Встаёшь, и ноги едва держат тело, такое тяжёлое, но нельзя же быть перед подчинёнными в неподобающем виде, именно потому приходится выпрямлять спину, спину, покрытую синяками и царапинами, и гордо задирать подбородок к потолку, сурово оглядывая окружение. Шаги даются с трудом: суставы ноют, мышцы покалывают, и слабость до сих пор одолевает.       — Уже очнулись, сэр? — без устали в приподнятом настроении бросает подчинённый, глядя прямо в глаза, а в его зрачках так и пляшут чертики. Ещё молод и наивен, слишком наивен… Ты одариваешь его суровым взглядом, так, как и подобает смотреть командиру, но смотришь на него снизу: твой рост слишком мал для того, чтобы грозно глядеть на всех свысока. Разве что только с высоты своих навыков и умений… — Я и не был без сознания, — наглая ложь, сказанная в открытую, без угрызений совести, которая давно забралась в какой-то тайный уголок чердака черепной коробки, и ударившись головой о висящие сверху деревянные балки, упала на холодный пол, провалившись в продолжительный крепкий сон, именуемый комой. Шаг. Шаг. Ещё один шаг. Резина военных ботинок мерзко скрипела о пол, когда оставалось только ходить в одну сторону, а потом обратно. Память произошедшего постепенно возвращалась обратно к тебе, не все события всплывали, но некоторые — точно, в деталях. Последнее, что так сильно въелось в голову — глаза Лорда, его горячие руки на твоих плечах и напуганные взгляды. Вместе с воспоминаниями появлялись вопросы, множество различных вопросов, глупых, и не очень, но самый главный терзал грудь очень сильно, и волнение отдавалось дрожью в пальцах: Где твой Зверь? Всё ли с ним в порядке? И непонятно было это волнение, вызывающее головокружение и сводившее лёгкие. Никогда не было понятно это волнение за его жизнь, он не заслуживал ничего из этого, и даже доли уважения, но ты был уверен в обратном. Слишком уверен.       — Где Лорд Хэйтер? — Он в лазарете, по его приказу оттуда выведены все, он приказал никого не пускать к себе. — Ты же понимаешь, что ты должен меня пустить, так? — Но сэр, командир приказал… — Командир тут — Я. И Я приказываю тебе пустить меня внутрь. Ручка двери поворачивается, и дверь приоткрывается. Лазарет наполнен ярким холодным светом, тихое пиликанье медицинских аппаратов слышно довольно хорошо. Резкий запах медикаментов ударяет в нос, и на глазах проступают едва заметные слёзы. Твой лик напоминает лик самой смерти, с которой сам обращаешься уже на ты, здороваясь с ней за её костлявую руку. Скуластое лицо бледно, почти что как снег, одеяние и волосы черны как космическое пространство, если убрать оттуда все звёзды, а красные погоны, нашивки и пуговицы ассоциируются только с кровью, горячей, так быстро бегущей по венам. Глаза горят красным, а взгляд суров и строг. Кожа на подушечках пальцев соприкасается с гладкой поверхностью двери, толкая её вперед, а одна из ног уже переступает черту между лазаретом и коридором. Зверь не спит. Зверь в сознании: глядит прямо на тебя, будто пожирая взглядом, будто готов наброситься за то, что его покои были нарушены. Покои, в которых должны были находиться десятки тяжело раненных солдат, но был только он один. Пройдя мучительно медленно для себя самого, скрипя резиной о пол, закрыв за собой дверь ты садишься рядом с его койкой на неудобное высокое кресло, а он провожает тебя своим звериным взглядом, следит за каждым шагом. Взгляды устремлены друг на друга. Кожа на руках, в некоторых местах, немного обуглилась, на сломанные мощные ребра была наложена специальная повязка, а на тонких губах с вытатуированными зубами скелета было пятно запёкшейся крови. И возникает молчание, такое странное и неуместное, всё больше и больше накаляющее атмосферу. В его нетерпеливом взгляде читалась нескрываемая ярость и непонимание, а глаза так и блестели зеленым, и молнии электричества норовили вырваться из его раненого тела. Лорд никогда не отличался стальным терпением, и долгие паузы заставляли его в гневе сжимать горячие кулаки. Ему стоило лишь немного приоткрыть рот, пытаясь сказать что, то… — Зачем?       Усмирён одним суровым взглядом, и всего одним вопросом. Как же так: вместо похвал и медалей, вместо благодарностей со слезами на глазах, стоя на коленях, за то, что чья-то никчемная жизнь была спасена — вопрос. Вопрос, озадачивший его, вопрос, брошенный так резко и холодно, что Тирану Хаоса оставалось лишь непонимающе смотреть на своего маленького командира в тесной форме и с запекшейся кровью на небольших ладонях. Непонимающе и удивлённо. — Что «зачем»? — искреннее недоумение в голосе смешит, прибавляя ситуации нотки глупости. — «Что «зачем»? — переспрашиваешь ты с ледяным спокойствием, приводящим в какой-то тихий ужас. Лицо каменное, взгляд суровый, дыхание ровное, спина прямая. — Зачем так бесцеремонно заниматься самопожертвованием? Отдавать частичку своего здоровье в обмен на спасение чьей-то бесполезной жизни? Полностью побеждён, повержен, победный флаг висит на флагштоке. Повелитель не может подобрать ни слова, не может найти ответов, и потому стыдливо прячет взгляд в складках простыни на больничной койке. А в твоей голове — триумф; триумф, который окупил отсутствие празднования после миссии, которая могла бы быть успешной, но, увы, закончилась лишь головной болью и литрами пролитой крови с вашей стороны. Победная улыбка так и норовила появиться на бледном лице, но в нежелании показывать эмоции ты сдерживаешь уголки своих тонких горячих губ. Стоит лишь немного отвести свой леденящий душу взгляд от Повелителя, глянуть на плитку на полу, будто повернуться спиной к поверженному врагу, как он бросает, немного с робостью, с каким-то непонятным сомнением и неуверенностью: — А разве ты не сделал бы также?       — Нет. Горечь обиды, как пуля, пробивает рёбра и попадает прямо в сердце, кружит вновь твою несчастную голову, полную ненужных мыслей и навязчивых воспоминаний, и ты мигом встаёшь с кресла, держа спину ровной, пряча руки назад, глядя на Лорда ещё более холодно и сурово. Теперь уже сам кажешься со стороны зверем, страшнее любого другого, с жутким взглядом твоего единственного целого пламенно-алого глаза. И непонятно… Непонятно, почему. Почему Он такого низкого мнения о тебе, почему Он считает, что будет не глупым жертвовать своим здоровьем ради такого, как он. Такого, как он: действующего силой, не думая, потому так часто совершающего ошибки. Шаг, второй, дальше от его койки, попадая под прицел возмущённо-недоуменных зелёных глаз. Горечь обиды пробирает до костей, потому, что это худшее, что Он мог бы подумать о тебе.       Глупо было жертвовать своим здоровьем ради него.       Потому что этого было мало.       Ты знаешь этот сладостный, дурманящий голову вкус лжи, от которого быстро появляется зависимость, как от сигарет, который сводит с ума, если им злоупотреблять. Прекрасно зная этот приторно-сладкий вкус, ты лгал ближним, лгал самому себе, лгал даже Ему. Лгал от скуки или потому, что надо было крутиться по жизни, потому, что ложь спасла бы тебе жизнь…       — Я бы жизнь за Вас отдал, сэр, — холодно бросаешь ты, выходя прочь из лазарета, оставляя своего повелителя наедине с собой и со своими размышлениями.       Но сейчас ты не лгал.