Питер на поверку оказывается удивительно серым, ничего практически не изменилось. Даже хорошо что именно так.
***
У Плисецкого был полный комплект подростковых предрассудков, ежедневные тренировки и две страсти: лед и ледяной король — Виктор Никифоров. Ни в коем случае, мировоззрение пятнадцатилетнего Юрия не позволяло ему оставлять открытых участков кожи, о чем может идти речь, если ты отрицаешь принадлежность кому-то, решенную кем-то там, даже имени его никто не знает, чтобы в случае чего можно было хотя бы по роже этому умнику съездить. В тайне, конечно, парень надеялся, что его родственная душа обязательно найдется, а, в идеале, отбросив свою серебряную челку, подойдет и нагло стянув перчатки и переплетёт их пальцы. В мечтах это выглядело идеально, мир сразу обретал краски, какими бы они ни были. Мечтать же не вредно Взгляд у Юрия холодный, пронзительный, ни дать, ни взять — колючий питерский февраль, только где-то в глубине зеленых ядовитых глаз шумели кусты яркого летнего шиповника с нежными цветками, только до них добраться — вопрос глубоких царапин. Виктор Никифоров никогда не имел склонности к самопожертвованию, поэтому у него имелись некие отличия от образа, трепетно созданного в голове алмазного фигуриста, который имел огромный потенциал, это, в основном, и было главным интересом для действующего чемпиона, не более. Надо сказать, Виктор пару раз ловил неоднозначные, трудно толкуемые взгляды, которые, естественно, были списаны на тщательно скрываемое восхищение. Сложно было понять что на самом деле творилось в голове у парня, в принципе, это и было целью создания образа заметаемого ледяными, жесткими метелями. Ни в коем случае Юрий не имел права шокировать окружающих изменениями поведения и растаявшей в душе Невой с серой мутью на дне. В глазах пятикратного чемпиона бушуют северные моря, а в голове гуляет соленый ветер. Никифоров — мастер спонтанных решений, сгусток сиюминутных идей и поступков. Последствия никогда не касались его серьезным образом, как и положено королю. Его не касалось, а вот вокруг нередко рушилось, но этого Виктор уже не замечал, обычно, к моменту катастрофы у ледяного короля уже была новая цель. Виктор Никифоров не был плохим человеком, но и хорошим назвать его можно было с трудом. Дело было даже не в тысячах разнообразных сомнительных авантюр, жадно смакуемых желтой прессой, он был действительно непредсказуем и это было поистине разрушительно. Связываться с ним было подобно продаже души дьяволу. И знаете, Юра продал, продал просто так, за «честное слово», а знаете чем отличался Никифоров от властителя преисподней? У последнего были контракты, подписанные кровью, наполненные нерушимыми обязательствами и определенным финалом — тысячелетним огнем подземного царства. Ледяной король тоже давал обещания и тоже обрекал гореть, но это пламя не грело, вместо ожогов оно морозило жидким азотом, подобно внезапно безразличным взглядам, обращенным к тому, кто уже утолил любопытство, чей мир только начинал осыпаться, как старая фотография, тлея с углов. Виктор Никифоров умел замещать центр мира, он был яркой вспышкой, подобно серебристой комете приковывал к себе взгляды, но, подобно хвосту кометы будто бы состоял из маленьких, искристых кусочков льда.***
Мартовские ветра поднимали в воздух клубы пыли, все еще холодные потоки воздуха заставляли жителей, плотно кутаясь в свои шарфы, спешить под защиту теплых помещений и людей. Юрию Плисецкому спешить было некуда. Он стоял над темной водой Невы, волосы яростно трепал ветер, но парню было глубоко плевать. В душе творилось что-то совершенно невообразимо-сумбурное. Голос здравого смысла был погребен глубоко под чувствами к Никифорову, хотя первый, по сути своей был весьма бесполезен, ну, а какая польза от одной единственной мысли: «Это так просто не пройдет». Юрий снова скалится от тяжелых мыслей и сгущающегося в душе сырого утреннего тумана, что становится все плотнее по мере приближения времени встречи. Виктор опаздывает на четверть часа, это не предвещает ничего хорошего, хотя и не оказывается совершенной неожиданностью. Они молчат, замерев на мосту еще с десяток минут, а ветер не унимается, свистит в ветвях деревьев на набережной, дополняя напряженную обстановку. Плисецкий не видит больше сквозь розовые очки, он без понятия как выглядит этот чертов розовый, но он слышал от дедушки, что это приторно теплый цвет, а Виктор точно не такой, парень давно не питает иллюзий по поводу изменений в решениях. Это пожалуй было единственно нерушимо в Никифорове, нереальной удачей было заполучить осколок его внимания, но если ты не успевал вовремя его вернуть, навсегда оставался за пределами интересов фигуриста. Иллюзий не питает, но все еще надеется на чудо. Надеется, что он не просто так жил катком, несомненно, блестящий лед всегда заставлял крылья растекаться по венам. И даже только из-за одного этого ощущения можно было забыть о том что он там, за бортом. Первым тишину нарушил Виктор: — Не объяснишь зачем ты меня сюда позвал? У меня самолет через три часа, — в голосе звучало напряжение, Никифоров очень не любил таких разговоров о не выполненных обязательствах. — Я не знаю, — честно и без привычного яда ответил Юрий. — Хотя, пожалуй, хотелось хотя бы в этот раз попрощаться по-человечески. — Кислотная ухмылка вымучено была возвращена на серьезное лицо подростка. Виктор позволил себе расслабиться. Первоначально, увидев парня таким задумчивым он решил, что тот снова заведет пластинку о ценности обещаний или того хуже, начнет обвинять в чем-то. Жизненный опыт подсказывал, что такую реакцию предполагала совесть фигуриста, в конце концов, это было весьма не комфортно общаться с людьми прошлого, даже если те, на постоянной основе, присутствовали в настоящем. Игнорировать ошибки Виктор умел так же виртуозно, как и кататься на коньках, если не лучше. — Тогда прощай, Юрий, надеюсь встретимся (снова ложь) на следующих соревнованиях — снова затянувшаяся звенящая тишина вновь лопнула, как перетянутая струна, с мерзким, острым звуком, Плисецкий давно научился различать фальшь и нежелание в голосе своего (не пойми кого). — Ну прощай, — ухмылка дрогнула, едва не выдав, в полной мере, все накопившееся и то, насколько тяжко давалось ему это прощание. Годы тренировок, боль снова была заперта, заперта в самых глубинах сознания, подальше от обрывков души, кислота пролита на сложности, их не растворяя, даже не выжигая из души кошек, изодравших там все к чертовой матери, только разъедая и без того болевшее сердце. Все оказалось слишком сложно. — Береги себя, — Произнес Никифоров небрежно и так же небрежно провел рукой по холодной щеке Юрия. Цвета больно резанули по глазам, как и думал Юрий, глаза Виктора по цвету были холоднее его ледяной короны. Он опустил руку, лишь на пару секунд задержавшись взглядом на лице подростка и развернулся, чтобы уйти. — Постой! — Воскликнул Плисецкий, колени дрожали, глаза жгло цветами, но серого, правда все еще было предостаточно. — Ты тоже это видишь? — с замиранием сердца, почти шепотом, спросил подросток. — Ты о чем? — алмаз дал трещину, но надежда все еще не позволяла ей стать фатальной. — Сегодня чудесное серое небо, — сухим, будничным тоном сообщает Никифоров.Мир Юрия Плисецкого осыпется алмазной пылью.