O.C.D.

      - Как Вы себя чувствуете? – вкрадчиво интересуется мягкий голос.       И хочется сказать, что Бэкхён не чувствует себя совсем. Он уже не уверен, материально ли всё окружающее, не может отличить реальность от действительности. Он давно забыл, какого это - ощущать своей кожей мягкость или лёгкие покалывания, прикасаясь к чему-либо. Все запахи составляют для него лишь едкий, парализующий дыхание дым. На слух давит тонкий пронзительный сигнал, будто из телефонной трубки. Иногда это короткие гудки, оповещающие о том, что абонент вне зоны действия сети, а иногда лишь противный, раздражающий слух и не на секунду не прекращающийся сигнал. Эта злосчастная нота уже везде. Режет чувствительные барабанные перепонки, нестираемым отпечатком ложится на подкорки сознания и всё пищит и пищит и пищит и пищит…       Ля.       Короткое. Отрывистое.       Ля. Ля. Ля. Ля. Ля. Ля.Ля. Ля. Ля. Ля. Ля. Ля.Ля. Ля. Ля. Ля. Ля. Ля. Ля. Ля. Ля. Ля. Ля. Ля.       Монотонное.       Ля-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я.       Бесконечное.       Нота второй октавы, которую Бэкхён ненавидит всем сердцем, но всё же не может ненавидеть осознанно.       Когда звуков и писклявых вариаций незначительных полутонов в его голове становится слишком много, парень изо всех сил пытается сосредоточить мысли на хриплом басе, изредка зовущем его. Он цепляется отчаянно за ласковые слова, значения которых не понимает, как бы не пытался. Искренне старается вместо ужасно надоевшей телефонной трубки запомнить хотя бы несколько нот мелодии, которую этот голос пытается до него донести. Тремор одолевает его каждый раз, когда в неизменно печальных и нежных мелодиях проскальзывает ненавистная нота. И со временем она исчезает из его мотивов. В один из дней, когда Бэкхёну лучше, он осознает, что больше совсем не слышит ее.       И он благодарен. Благодарен от всей души. До крупных горячих слёз. До красного, зарёванного и после опухшего лица. И он пугается, конечно. Думает, это очередной приступ, соскакивает со своего места и порывается позвать кого-нибудь на помощь, но замирает статуей, когда тонкая рука Бэкхёна обвивается вокруг его запястья в попытке остановить. Он медленно, как в дурацком триллере, оборачивается и ловит на себе полный благодарности, грусти и извечного страха взгляд. Совершенно осмысленный. Он не верит своим глазам, хотя, казалось бы, ко всему стоило уже привыкнуть с этим парнем, но проблески сознания до сих пор невероятны. Юноша трепетно переплетает свои длинные тонкие пальцы с хрупкими пальчиками Бэкхёна и дрожащим голосом зовет его по имени, в ответ впитывая тихое, едва различимое «Не отпускай. . . Я прошу тебя, только не отпускай. . .» И он сам уже на грани безумия. Отчаянного, бездонного колодца дикого ужаса, бесконечных страхов и ужасных галлюцинаций. Но всё-таки держится, потому что должен быть опорой, потому что без него Бэкхён сломается окончательно, и никто больше не увидит озонного блеска в его красивых глазах вместо лихорадочного. Держится, потому что хочет увидеть его сам, хочет до боли в груди услышать вновь его заливистый смех и незамысловатые мотивы, напеваемые парнем себе под нос время от времени. Он знает, что у Бёна красивый голос, ведь когда-то он часами напролет заворожено внимал каждому звуку, слетавшему с его губ, пока он перебирал в такт нейлоновые струны. Теперь каждый день здесь он пытается воспроизвести по памяти хитросплетения мелизмов и вариаций основных мелодий, что когда-то слышал, потому что серьёзная с виду охрана на входе неизменно забирает у него чехол с гитарой. Вместе с сотовым, ключами, ручкой и любыми предметами, которые могут причинить хоть какой-либо вред смыслу его существования. Вернее, чтобы он сам не смог причинить себе вреда с их помощью.       Бэкхён никогда не пытался ранить себя или кого-то ещё. Об этом не успеваешь подумать, когда стены вокруг угрожающе раскачиваются, грозясь обрушиться, когда в голове снова всего одна нота, а в лёгких горький, давно опротивевший дым. Бэк прижимается к изголовью маленькой кровати, железные прутья которой обиты чем-то мягким, обнимает себя дрожащими руками и изо всех сил пытается не потеряться в искривляющемся мире.       Время больше не существует как одно из пространственных измерений. Нет также горизонтали и вертикали. Комната сжимается и разжимается, словно сердце, прогоняющее раз за разом новую порцию кошмаров через вентиляционные решетки и щели под дверями, и вертится, вертится, вертится, вертится. . . В небольшой комнатке из мебели лишь железная кровать, и потому парню становится чуть спокойнее. С обрушающимся потолком он уж как-нибудь справится, всё же не в первый раз, но страшно каждый раз до колик где-то в боку. Бэк крепко зажмуривает глаза, пытаясь отогнать от себя навязчивые мысли, когда маленький лучик солнца проскальзывает сквозь крошечное окошко под потолком, и скулит отчаянно с каждой минутой всё громче. Когда ко всеобщему ужасу СНОВА добавляется проклятый телефонный сигнал, раздражая и без того страдающие нейронные связи, Бэкхён не выдерживает. Он кричит громко, до боли в горле надрывает свои ослабшие после долгого молчания связки, пока красная плёнка не затуманивает взгляд, и он не давится собственным пронзительным криком, теряя сознание.       Или не теряя?       Юноша распластан на кровати, он бездумно оглядывает пространство вокруг себя в попытках определить, сон это или явь. Воздух давит ужасно, и усталость одолевает с каждой секундой всё сильнее, но, если это не сон, то засыпать Бёну страшно. Демоны не дают покоя в реальности, не оставляют в редкие минуты фантазий, тянут свои костлявые, перемазанные чем-то чёрным, пальцы.       Писк монотонной ля дополняется каким-то фоновым шумом, сквозь призму которого Бэк иногда вылавливает звук двух голосов. Один - ровный и немного скучающий, второй – чуть хрипловатый, низкий и не на шутку взволнованный.       - … неврастения вытекает уже как следствие длительной болезни…- безразлично бубнит первый голос, - … ОКР предположительно вызвано каким-то эмоциональным потрясением, но мы…       Бэкхён перестает прислушиваться. Ему слишком сложно становится глушить однообразный шум, и вскоре парень сдается, растворяясь в нём, краешком сознания запоздало подмечая, что второй голос принадлежит ему.       Он не находит себе места, нервно грызёт ногти, слушая бормотание мужчины, сидящего напротив. Он не понимает практически ни черта из того, что тот пытается ему растолковать, но внимательно вслушивается, искренне стараясь разобраться в сложных медицинских терминах и периодически уточняя значение тех или иных.       - Пока мы наблюдаем довольно значительный список всевозможных фобий, в числе которых барофобия, онейрофобия, гелиофобия и, возможно, эритрофобия. Все панические проявления нестабильны. Некоторые перерастают в действительно серьезные приступы, а другие выражены не столь явными симптомами. В основном это альтернирующий тремор, и успокоительные препараты в таком случае не всегда эффективны.       Он не понимает толком этих объяснений, но уверен твердо в двух вещах: его Бэкхёну действительно плохо, и только он сможет ему помочь. Юноша не контролирует себя, когда с губ само по себе срывается тихое, но уверенное «Я должен забрать его. Я заберу его отсюда». Мужчина напротив смотрит недоуменно и, кажется, впервые за все их встречи проявляет хоть какую-то эмоцию. Вероятно, не рассчитывал, что его речь произведет абсолютно противоположный эффект на слушателя, но за несколько секунд берет себя в руки и сдержанно поправляет очки на переносице. Затем ровным голосом перечисляет все необходимые документы, которые нужно предоставить, и изящно встает, направляясь к выходу.       Он остается в этой комнатке наедине с Бэкхёном. Порядком отросшие волосы Бёна в беспорядке разметались по его лицу, брови нервно нахмурены во сне. Он медленно дотрагивается до его кожи, нежно оглаживает контуры скул, пока складка меж бровей не исчезает, а тело не перестает бить крупная дрожь.       Бэкхён что-то тихо бормочет во сне, и он наклоняется поближе, чтобы различить среди бессвязных высказываний тихое и не совсем внятное «...Пожалуйста…Чанёль…»       Когда через несколько дней Бёну становится лучше, он отдает все документы и получает в ответ разрешение забрать Бэкхёна с собой. На улице уже давно стемнело, и такси везёт парней по пустым переулкам. Парень, кажется, не осознает себя в реальности, и продолжает некрепко сжимать свои пальцы на ладони Пака.       В плотно зашторенной квартире темно, просторно и спокойно. Вся мебель отодвинута к стенам, и только где-то около окна на своем месте располагается фортепиано. Сначала Бэк поглядывает на него с опаской, предпочитая слушать мотивы незатейливых мелодий из уст Чанёля. Но в один из дней, когда пространство ненадолго перестает сжиматься вокруг его шеи петлёй, юноша сам подходит к инструменту и извлекает из него невероятной красоты мелодию, построенную лишь на чёрных клавишах.       Чанёль накрывает его пальцы своими, продолжая строить минорный мотив, и с надеждой смотрит в тёмные глаза парня. Тот долго колеблется, но в конце концов сдаётся, потому что это ведь Пак. Рядом с ним не так страшно.       Первая нота выходит довольно корявой. Голос хрипит от долгого молчания, и сквозь мелодию пробивается безотчётная паника. Несколько тактов, и хрупкие стены самообладания рушатся. Воздух в лёгких сменяется сизым дымом, а звучание фортепиано – резким телефонным гудком.       Он задыхается. Судорожно открывает рот в попытке изгнать из лёгких злосчастный дым, заменить его желанным кислородом, но ничего не выходит, и это до чёртиков пугает Бён Бэкхёна.       Пока связь с реальностью окончательно не разрушена, он бросает полный паники взгляд на Чанёля, замершего напротив, и выдавливает из себя надрывное «Я. Не могу… Дыша-ать.»       Пак притягивает дрожащего всем телом парня к себе и кладёт ладонь на его сердце, шепчет успокаивающие слова и прижимает хрупкое тело к себе изо всех сил. Он смотрит на подрагивающие губы Бэкхёна как-то остервенело и пытливо вглядывается после в его глаза, телепатически требуя разрешения.       Разрешения поделиться своим дыханием.