Живой.

– Идиот! Как ты мог подумать, что я на тебя зло держу? – Ты же сам признался, – ответил Швед, горько усмехнувшись. Рядом с ним на скамейке расположился Хаус. Швед внимательно рассматривал его лицо. Тот пошевелился и нервно дёрнул плечом. – Че вылупился? Сергей отрицательно покачал головой, улыбнулся. Ему так хотелось обнять этого недовольного до жути и такого забавного алкогольного маньяка, но резкая боль в области груди его остановила. Не зря говорят, что душа болит сильнее. – Да, я злился на тебя. Больше скажу – впал в ярость! Но не из-за того, что ты стрелял в меня, Швед. А из-за того, что ты мне правду не рассказал! Врал! Как ты мог, о чём думал, когда молчал? – Как ты себе это представляешь? «Привет, Доктор Хаус, меня на самом деле не выгнали из СБУ, и вообще, я тут типа под прикрытием хожу!». Так, что ли? Как бы ты отреагировал на это, а? – Да окажись ты хоть кровососом из пещеры, я бы от тебя не отвернулся, Швед! Шведов понял, что он полный идиот. Мало того, что не рассказал всю правду сразу, так ещё и выстрелил в него ни за что. Опять его «Я» пёрло вперед. – Согласен, я идиот, но я расплатился. Надо мной сжалились и дали шанс это услышать. Ты мне дашь шанс? Хаус всем своим прозрачным телом прижался к Сергею, недовольно фыркнув. – Скажи спасибо во-о-он тому дереву, иначе ты бы ушёл за мной. Сейчас сидели бы на облачке, свесив ноги, и ждали, куда нас определят: в ад или в рай, – он слабо улыбнулся. – В следующий раз, если напридумываешь себе что-нибудь, поговори со мной. Больше ничего не скрывай от меня. И не лезь к вольным. На то они и дикие. Договорились? – Ага, обещаю. Ещё одной встречи с деревом я не перенесу! Оно меня победило! Лицо Хауса заметно посветлело, и он расплылся в улыбке. – Я тебе полчаса назад даже в глаза не мог смотреть, – виновато пробормотал Швед. – А я воспринял тебя как равнодушную скотину, думал, тебе все равно. – Не проще было бы мне по морде дать, если ты так думал... Ох, чёрт. Господи, Хаус, что ты несешь? – Давай забудем обо всём. Будем любить друг друга. Вспоминать. Ты – тут, а я – там, – Хаус демонстративно ткнул пальцем в небо. – Я за тебя даже выпью. – Ты опять про алкоголь? Я тебя когда-нибудь покусаю! И Швед, и Хаус рассмеялись. Громко и весело, прямо как в старые добрые времена. Сергей закрыл глаза. Потом открыл. И почувствовал на своих щеках что-то тёплое и влажное. Эта картина мигом привлекла внимание Хауса. – Швед, ты чего это... Плачешь?.. – Прости меня, Хаус. Прости... – Эй, мы как бы уже все обсудили, придурок ты этакий! Сергей громко всхлипнул, вытирая слёзы испачканным в дорожной пыли рукавом. Хаус заерзал на месте, будто не зная, куда себя деть, и начал рассеяно вертеть головой из стороны в сторону. – Не реви. – Не реву. – Не реви говорю. – Не реву! – Не реви, мать твою, иначе я сам разревусь! – злобно гаркнул на Шведова Хаус. Не подействовало. Шведу не хотелось плакать. Но почему-то слёзы сами по себе катились из глаз, заставляя Хауса нервничать. Тот снова обнял Сергея, касаясь нематериальными пальцами его макушки. И ему было плевать, что Швед не чувствует ни прикосновений, ни этих бесконечных объятий. – Мне бы хотелось обнять тебя ещё раз. – Ну так обними, – хихикнул Хаус. – Пока я ещё здесь. – Нет, ты не понял. Я хочу обнять тебя... Крепко. По-настоящему. Хаус замолчал. Швед дрожащими руками попытался обнять друга, и пусть он наткнулся на пустоту, Сергей словно почувствовал того самого Хауса. Теплого, пахнущего осенним дождем, порохом, сигаретами и виски. Радостно обнимающего его, Шведа, в ответ. И орущего ему прямо в ухо не менее радостные фразы. ...Вместо него Швед резко обнял себя за плечи. Ссадины и синяки от падения с большой высоты неприятно заныли. Но сейчас ему было на это наплевать. И было наплевать на то, что кто-то увидит или услышит его. Сергей до треска сжал пальцами плотную ткань комбинезона, наклонился, уткнувшись лбом в свои колени, и, не выдержав больше, разрыдался. Время не лечит. Все моменты, что Швед провёл вместе с Хаусом, прочно вошли в его жизнь, и теперь он просто не мог её себе представить без него. Теперь с ним лишь внезапно вспыхнувшее гадкое чувство, которое сжигает изнутри, заставляет терять разум. И желание снова обнять Хауса. Того самого, живого Хауса.