Восемь воспоминаний Дофламинго

— Я сейчас прямо перед этой кнопкой… Взрыв наверняка достигнет танкера. Все будет уничтожено… Ты не против? — ее голос свистящий, низкий, далекий и близкий одновременно. Длинные пальцы Дофламинго сжимают Ден-Ден-Муши, отчего та отчаянно скрипит, но ему кажется, что эти звуки издает он сам. Это скрип его сердца, это резкий лязг его железной души. Дофламинго молчит. Он откидывается на спинку стула, снимает очки и пьет прямо из бутылки — пьет жадно, большими глотками, вода проливается мимо рта, маленькие холодные капли затекают под ворот рубашки, срываются на пестрые штаны. В какой-то момент ему кажется, что это вовсе не Моне, а он сам, Дофламинго, сейчас сидит и отсчитывает медленные секунды в ожидании неминуемой смерти. Это ему сейчас отдадут самый страшный приказ, а он безропотно его выполнит. Дофламинго закрывает глаза — сейчас он итак хорошо видит. Воспоминания ярким калейдоскопом кружатся в голове, вороша прошлое своими разноцветными вспышками. Дофламинго помнит — они вместе с Диаманте и Треболом идут по какому-то Богом забытому городку. На улицах лежат кучи мусора, поваленные деревья высятся обожженными громадами. Здесь ничего не осталось, все истощено до самого пепла, здесь есть только звуки их шагов — и вдруг тонкий женский голос из какой-то кривой деревянной постройки. Дофламинго откидывает отсыревшую от недавнего дождя доску — и видит внутри их. Первая, на вид младше него лет на десять, с зелеными волосами и яркими, почти горящими в темноте глазами цвета закатного солнца. Она укутана в рваное, грязное тряпье, ее руки и ноги покрыты плотной сеткой ссадин и синяков. Позади нее девочка поменьше, с еще совсем невинным детским личиком и угрюмым взглядом из-под спутанной челки. — Кто вы? Что вам нужно? Уходите отсюда, — старшая вскидывает руку, вокруг которой начинают плясать мелкие снежинки. — Нэ-нэ, какая дерзкая девочка, — гундосит Требол, размахивая палкой, а заодно и своими соплями до подбородка. — Я не отдам вам мою сестру! — девушка с зелеными волосами нервно двигается назад, полностью закрывая собой тощую фигурку. — Доффи, пошли уже отсюда, — Диаманте тоже вставляет свои пять копеек в эту нескладную беседу. Дофламинго не слушает. Он смотрит вниз — на полу еда, очевидно, взятая с помойки — кому, как не ему самому, знать это. Он смотрит на девушку — и видит в ее глазах одновременно и ненависть, и боль, и невысказанную просьбу. Он вытягивает вперед руку, и вдруг перед самыми кончиками его пальцев вырастает снежный барьер. Дофламинго трогает — холодно, колко. — Юкионна, — он едва заметно усмехается, и пучок толстых разноцветных нитей мгновенно рушит белую стену. — Я помогу вам. Вы встанете под мой флаг, — решение звучит как приговор, окончательно и бесповоротно. Дофламинго помнит — они плачут, как только он приводит их в новый дом и знакомит с остальными членами Семьи. Моне и Сахарок — так их зовут — буквально захлебываются рыданиями, когда видят чистые скатерти, белоснежные тарелки, свежую еду. Моне пробует мясо осторожно, замирает, а ее плечи отчаянно дрожат. Ей кажется, что она умерла и попала в сказочный рай, где есть только один добрый Бог и Король, и имя ему — Дофламинго. — Первый раз вижу, чтобы ели настолько маленькими кусками! — восклицает Йола, в хищных зубах которой тает уже третий бифштекс. — Очень… вкусно, — голос Моне — серебристого цвета, точно колокольчик, покрытый слоем мягкого инея. — Ты говоришь, что я супермодель?.. — Не говорила она этого, Йола, хватит нести чушь. И прекращай столько есть, вредно для здоровья, — одергивает пиратку Гладиус. Он внимательно вглядывается в Моне, в каждую тонкую черту ее изящного лица, обрамленного волнистыми волосами, точно силится понять, вред она им принесет или пользу. — Спасибо, Молодой Господин, — говорит Моне после ужина, говорит тихо, с наслаждением пробуя на вкус новые слова. — За меня и за сестру. — Не стоит благодарности, Моне, — Дофламинго скидывает шубу и усаживается в темное кожаное кресло, привычно окружая себя стопками бумаг. — Но все же… Почему Вы так добры к нам? — Моне чувствует, что его взгляд перекинулся с документов на нее, и этот взгляд прожигает ее до самого нутра даже сквозь цветные стекла очков — Моне, Моне, — Дофламинго качает головой, постукивая длинными пальцами по лакированному дереву. — Не стоит искать скрытый смысл во всем. Считай… Что в тот раз мне просто захотелось это сделать, — Моне чувствует, что он не врет, и это чувство накрывает ее с головой, утаскивая мощными волнами в пучины, где Дофламинго не только Бог и Король, но и последний остов истины и человечности в этом прогнившем мире. Дофламинго помнит — посвящение далось ей легко. Первое задание всегда самое сложное — Дофламинго до сих пор припоминает, как трясло Детку Пять после первого убийства, а у Виолы глаз дергался чуть ли не месяц. Но только не Моне. Такая слабость — не для нее. Ей не привыкать бороться за право существовать, как, собственно, и ему самому. На глазах Дофламинго снег творит чудеса — он воет голодным зверем, обволакивает горячую плоть и морозит, морозит — пока не выхолодит всех врагов до тонких ледяных стержней. — Отличная работа, Моне, — Дофламинго небрежно режет нитями ближайшего к нему ледяного человека на тысячи искрящихся льдинок. — Скажи мне, откуда у тебя сила плода Юки-Юки? — Благодарю Вас, Молодой Господин, — бледные щеки Моне расцвечиваются легким, слегка розоватым румянцем. — Фрукт попал ко мне абсолютно случайно. Я тогда хотела украсть немного еды для себя и Сахарок у одной пьяной пиратской команды, сидевшей в местной таверне. Юки-Юки как раз был среди украденного. Я побоялась давать его сестре. Так как он выглядел очень странно, ей я отдала хлеб, а сама съела фрукт, — Дофламинго едва заметно вздрагивает. Он помнит — он сам всегда старался отдать Росинанту куски получше. Он прекрасно понимает это чувство, до боли понимает. Дофламинго помнит — Моне всегда рядом. Он лежит в кресле, спутанный по рукам и ногам нервным, страшным сном. Ему снова снится его детство, ему снова снится бешеная толпа, готовая растерзать его на части просто потому, что он — это он. Ему снится помойка с протухшей едой, снится глупое, ненавистное лицо его отца, снится, как Росинант убегает, не желая даже слушать брата. А еще снится блеклый взгляд его матери на пороге смерти. С резким вдохом Дофламинго просыпается, его колотит, по лицу и рукам крупными каплями стекает пот. Он практически ничего не видит, но вдруг чувствует, как лба касается мягкое полотенце, стирая влагу, а чьи-то пальцы мягко придерживают затылок. — Молодой Господин, я прошу прощения… Мне просто надо было кое-что отдать Вам, — это всего лишь Моне. Дофламинго глухо сглатывает. — Ничего, — хрипит он в ответ. Моне берет со стола бутылку, наполняет стакан до краев и протягивает ему. Дофламинго отнимает руки от лица и смотрит ей в глаза, зрачки которых моментально расширяются от увиденного. — Ваш глаз… — Детская травма, если можно так сказать. Пока он пьет, Моне аккуратно, почти по-матерински перебирает короткие, слипшиеся от пота пряди его волос, и Дофламинго чувствует, что ему становится спокойнее. — Спасибо, Моне, — стакан с негромким хлопком опускается на стол. — Документы, что я принесла, лежат вон там, — она кивает головой. — Что-то еще, Молодой Господин? — Да. Поговори со мной, — говорит Дофламинго, и сам удивляется своим же словам. Когда-то он раз и навсегда зарекся пускать людей в свою душу, но сейчас он осознает, что ему действительно нужна та сила, которая заключена в этой хрупкой девушке. — Конечно. О чем? — Моне легко опускается на ступ, стоящий напротив кресла Дофламинго. — Скажи мне, Моне… Ты веришь в Бога? — Раньше верила. — А сейчас? — Перестала верить, когда оказалась на улице вместе с сестрой. Если бы Бог существовал, он бы не допустил этого, — грустная усмешка играет на ее тонких губах. — А Вы, Молодой Господин? Вы верите? — Нет, — Дофламинго запускает широкую ладонь в волосы и взъерошивает светлые пряди. — По той же самой причине. Я ненавижу тех, кто именует себя Богами. Глупцы. — Вы про Теньрьюбито, Молодой Господин? — Да. Я и сам когда-то был из их числа, — и Дофламинго видит, как она вздрагивает, как непроизвольно открывается ее рот. — Вы… были Теньрьюбито? — Да, пока мой отец не отказался от титула. После этого я оказался на самом дне, с которого и поднимаюсь уже многие годы. Знаешь, Моне, тогда я поклялся, что отплачу всем, кто превратил мое детство в ад, — его руки сжимаются в кулаки, испещренные бугристыми венами. — Обязательно… отплатите. — Дофламинго видит, как в уголках ее медовых глаз мелькают непрошеные слезы. — Я прекрасно понимаю, что Вы чувствуете, Молодой Господин. Эту боль не вылечить временем. Молодой Господин, я хочу, чтобы Вы знали… Я всегда буду на Вашей стороне. До самого конца. — Поэтому я и взял тогда вас в свою Семью. Я увидел все еще тогда, в твоих глазах, Моне. Ты можешь идти, — и на прощание он крепко сжимает ее тонкие пальцы в своих, горячих и сухих. Дофламинго помнит — Моне надежная. — Вызывали, Молодой Господин? — она сегодня удивительно хороша. Густые волосы собраны в две косы, а бирюзовое платье, которое он ей и подарил, подчеркивает необычный цвет глаз. — Да, Моне. Садись. Я хочу поручить тебе одну очень ответственную вещь, — у Дофламинго измученный вид, будто он не спал всю ночь, а меж бровей залегла тонкая морщинка. — Я внимательно слушаю. — Настало время вернуть то, что по праву принадлежало моей семье. Ты когда-нибудь слышала про такое королевство, как Дресс Роза? — Да, мне приходилось читать про него. — Изначально оно принадлежало моим предкам. Мы вернем его, — в глазах Дофламинго — собранность и сухая решимость. — И что я должна сделать? — Ты должна будешь внедриться в королевскую семью под видом служанки в качестве шпиона. Справишься? — Конечно. Можете положиться на меня, — Моне облизывается в предвкушении, и Дофламинго провожает глазами этот жест. Как-никак, его привычка. — Отлично, — он кивает, наконец расслабляя наморщенный лоб. — Моне, — он останавливает ее уже в дверях. — Пообещай мне, что будешь осторожна. Береги себя. — Конечно. Дверь закрывается, а Дофламинго понимает, что он сделал верный выбор. Наверное, никто лучше нее не сгодился бы на эту роль. Моне умна, расчетлива и невероятно хитра. У Моне есть то, чего нет у него — природное обаяние, на которое семья Ригу однозначно купится. Дофламинго помнит — Моне очень теплая. После того, как Дресс Роза захвачена, Дофламинго устраивает грандиозную попойку, такую, что гудит весь королевский дворец. Пьяный Требол распускает сопли почти до пола, Йола творит что-то совсем непонятное с комнатами, а вечно мрачный Гладиус тихонько взрывается где-то в углу. Бывшая принцесса Виола сидит, точно на иголках, ее глаза влажные, она лишняя на этом празднике жизни, но ничего поделать нельзя — она теперь часть Семьи. Она с ненавистью смотрит в сторону Моне, но той все равно. Саке уже потекло по жилам, увлажнило горячую кровь, вскипело в венах. Моне смеется, танцует, пьет снова и продолжает смеяться. Она начинает понимать, почему Дофламинго столько лет глушил боль именно алкоголем — действительно, становится намного легче. И проще. Диаманте, тоже прилично поднабравшийся, пошатываясь, подходит к ней, неожиданно берет ее за руку и тащит куда-то за собой, прочь из зала. — Диаманте, что ты… — договорить ей не дают, ее руки вдруг оказываются над головой в крепкой хватке пальцев Диаманте, а его дыхание теперь совсем рядом. Он дышит спиртом, мясом и немного табаком. Моне пытается ударить его коленом, но ноги от выпивки будто деревянные, ненадежные, они не хотят шевелиться, и Моне может лишь с ужасом смотреть на приближающиеся лягушачьи губы. Неожиданно все заканчивается — Диаманте вдруг замирает в паре сантиметров от ее перекошенного лица. — Диаманте, похоже, с тебя на сегодня достаточно, — звучный голос Дофламинго разносится по коридору. — О, Доффи, — Диаманте, наконец, отпускает ее, и она тяжело сползает на пол по стене. — Это всего лишь ты. Я думал тут немного поразвлечься… — Не думаю, что это хорошая идея — поразвлечься с ней, — на последних словах в голосе Дофламинго слышен металл. — Ты слишком пьян, Диаманте. Тебе пора спать. Несмотря на количество хмеля в голове, намек Диаманте ловит сразу. Он что-то кряхтит себе под нос, разворачивается и нетвердой поступью уходит в левое ответвление коридора, туда, куда недавно ушла Виола. Этот факт волнует Дофламинго уже намного меньше, он аккуратно подхватывает все еще слабую Моне на руки. — Молодой Господин… — тихо шепчет она, глядя на него сквозь полуприкрытые веки. — Все хорошо, Моне. Никто тебя не тронет. Я отнесу тебя в твою комнату. — Моне благодарно сопит в ответ и утыкается носом в розовые перья, остро пахнущие чем-то, похожим на дикий лимонник. Ах да, это же она сама и подарила ему эту туалетную воду. Моне тихо улыбается. В ее комнате совсем темно и прохладно — Сахарок веселится где-то в замке вместе с Баффало и Йолой. Дофламинго осторожно укладывает ее на кровать, двигая подушку и мягко шурша одеялом. — Спасибо, Молодой Господин, — Моне обмякает на теплом матрасе и сладко потягивается. Неожиданно кровать скрипит и прогибается — Дофламинго присаживается на край и накрывает руку Моне своей ладонью. — Если он снова будет к тебе приставать, скажешь мне. — Хорошо… — Моне зевает, а глаза ее медленно слипаются, но тут Дофламинго наклоняется над ней, и сон мигом слетает с нее. Дофламинго мягко целует ее в бледный лоб и отстраняется, внимательно смотрит, ожидая реакции. У Моне перехватывает дыхание. От полутьмы, от выпитого, от того, как он близко, от того, что они тут вдвоем. Она протягивает руку и подрагивающими пальцами снимает с него привычные очки, приподнимается и мягко касается его губ своими. Его губы сухие, обветренные, на вкус они полны горечи и пережитой боли, ее же — мягкие, на удивление теплые губы логии снега. Она целует его медленно, тягуче, растворяясь в моменте и подчиняясь ему. Ее пальцы скользят по затылку и шее Дофламинго, а его руки уже давно запутались в густых локонах Моне. Где-то за окном в полночной тишине гулко ухают совы. Когда Дофламинго уходит, Моне еще долго не может заснуть. Она ворочается с бока на бок, со спины на живот, но ничто не помогает, сон упорно не желает приходить. Ее разум распален, тело напряжено, а губы мягко жжет тепло первого поцелуя. Дофламинго помнит — Моне может быть даже горячей. И влажной. Диаманте теперь обходит ее стороной, на что она лишь снисходительно улыбается и иронично щурит глаза. Моне ждет. Она знает, что это неизбежно. Она знает, что ей предстоит пройти новый рубеж. И она знает, что готова. Ноги сами ведут ее в спальню Дофламинго спустя неделю после инцидента в коридоре. Моне приходит, роняет дежурные фразы, поливает цветы, которые, в общем-то, никогда не были нужны ему — без внимания Моне они сразу же вяли. — Завтра много дел, — вскользь отмечает Дофламинго, пока она рыхлит землю в горшках, просыпая комки жирной глины на пол. — Что ж… Тогда Вам, наверное, пора спать. А я пойду, пожалуй. Спокойной ночи, Молодой Господин, — она замирает в самых дверях, не в силах пошевелиться. Моне чувствует, как тонкие нити обтягивают ее щиколотки, не давая ступить и шагу. Немая, тонкая пауза заполняет всю комнату, ее нарушает только тихий, но такой привычный для каждого члена Семьи хруст пальцев Дофламинго. — Моне… Постой, — он пересекает комнату в два шага, поворачивает ключ в замочной скважине и порывисто обнимает ее, приподнимая наверх. — Высоко, — хихикает она, выдыхая ему в грудь и щекоча кожу легким дыханием. — Теперь будет низко, — Моне чувствует, как тонет в светлых простынях, придавленная весом Дофламинго. Она чувствует его губы на своих ключицах, его пальцы под тонкой тканью майки, его светлые волосы, которые щекочут чувствительную кожу живота, чувствует плавные толчки, несущие тягучее удовольствие. И понимает, что ничего, кроме этого, не существует. Когда все заканчивается, Моне встает, подхватывает с пола шубу Дофламинго и накидывает прямо на голое тело, превращаясь в розовый пушистый комочек. — Всегда мечтала это сделать, — она довольно крутится перед большим зеркалом. — Переспать со мной или примерить мою шубу? — И то, и то. Дофламинго подходит сзади и сгребает ее в розовую охапку перьев. — Тебе идет моя шуба, — его шепот обжигает ее ухо. — Но без нее тебе намного лучше. Дофламинго помнит — Моне — ангел. Его ангел-хранитель, возвышенный и избранный. Руки ее в крови, но к ее чистоте не липнет никакая грязь. Даже удивительно, как такое неземное создание могло выбрать в свои подопечные его, погрязшего в разврате, алчности и гордыне. Она теперь редко рядом — пришлось отправить ее на Панк Хазард. Дофламинго долго сомневался, но в итоге пришел к выводу, что лучшее нее все равно никто не справится. — Крылья? — спрашивает он, когда она, наконец, появляется перед ним, впервые после отъезда. — Крылья. Мне они нравятся. А Вам? — И мне, — Дофламинго точно зачарованный смотрит на то, как колышутся на ветру светло-зеленые, переливчатые, будто припорошенные снегом перья. Они ведь точно как море, оно также размеренно гонит свои волны. В этом вся Моне, сотканная из воды и снега. — Вы молчите. С Вами все в порядке? Или Вы просто задумались? — Моне заглядывает ему в глаза, пытаясь рассмотреть истину через красные линзы очков. — Да, задумался. О женщинах, которые побывали в моей постели после того, как ты ушла. — И что за женщины? — Я не помню. Не помню имен, не помню лиц. Я помню тебя. — Молодой… — Дофламинго, — шепчет он, снимая с нее ее причудливые очки и целуя ее опухшие от постоянной работы с бумагами веки. Дофламинго все это помнит — и эти воспоминания сейчас рвут его душу на части, выбрасывая куски наружу. Кровоточащие, воспаленные, они уже не найдут покоя, как не найдет его и сам Дофламинго. Его губы немеют, во рту сухо, а рука с Дэн-Дэн-Муши вся мокрая, мелко дрожит. Другая рука сжимает граненый стакан, точнее, сжимала — сейчас остались только хрустальные осколки да кровь, сочащаяся каплями из порезанной ладони. — Джокер, ты слышишь меня? — ее хриплый голос вонзается в него новой порцией иголок, терзающих оголенные нервы. Ее голос… Такой доверчивый, такой покорный. Близкий и далекий одновременно. — Прости… И, пожалуйста, умри… — Каждое слово вылезает из горла плотным, горьким, удушающим комом. — Забрав всех с собой!