Людское

      Холодно. Дрожу от мороза и страха. Страха за свою жизнь. Тревожное ощущение не покидает меня, пронизывая каждую частичку моего тела, заставляя содрогаться от малейшего шороха.       Меня никогда не волновало чье-то существование. Я, самолюбивое животное недостойное жить, творившее ужасные, непростительные вещи.       Все желают моей кончины. Я не имею права осуждать, даже сам готов пойти на погибель. Не хочу больше терпеть эту ужасную боль, затихавшую на одно мгновение, затем заставлявшую искривляться мое тело в яростной агонии. Я не хочу страдать, но я бездушно наблюдал, как страдают другие.

***

      Согласится ли нормальный человек пойти ночью в лес, зная, что там поджидают сущности пострашнее свирепых волков? Конечно же нет, иначе его нельзя было бы назвать нормальным. Я же не отношусь к этому кругу людей. Нет, во мне не играет чувство бесстрашия, у меня даже нет причин назвать себя сильным, но я и неглуп. Я в отчаянии. Потеряв всё, чем дорожил, я потерял смысл бытия. Скоро сама смерть придет ко мне, укутает в свою пелену неизвестности, и тогда душа сможет сбросить ненавистные оковы, так долго державшие ее в этом прогнившем мире. Но когда же это «скоро» наступит?       Лес окружён мраком, какой-то таинственной атмосферой, придающей чувство незащищённости, уязвимости. Ветви, как загребущие, тонкие, еле обтянутые кожей, больные руки дряхлой старухи, тянут свои острые концы к полной, добавляющей веры на наступление утра, луне. Она следит за мной, будто насмехаясь над моими метаниями около жизни и смерти.       Постепенно глаза привыкают ко тьме, а дыхание выравнивается.       Из мрака наблюдают чьи-то очи, словно пожирают меня взглядом. Они разрывают мою плоть, поглощая не только мою бренную оболочку, но и саму душу, мучают меня за мои грехи. Я не могу вернуться к людям: во мне не осталось ничего человечного.       Слышу осторожные шаги вокруг себя, стало очень тихо. Я продолжаю неторопливо идти, иногда останавливаясь, чтобы прислушаться и убедиться, что рядом никого нет. Мне нечего терять, но инстинкт самосохранения видимо не в курсе, что хозяин в дальнейшем сам наложит на себя руки, и нет причин предохраняться, когда это не имеет смысла.       Нога заставляет о себе знать, но животный страх затмевает боль. Я трус, который слишком беспокоится за себя.       Сквозь кромешную тьму замечаю маленький огонёк. Он олицетворяет мою надежду на начало новой жизни, на возможность найти другой выход, нежели смерть. Я слишком страшусь погибнуть, чтобы решиться на это.       Кое-как дохрамываю до источника света. Им оказалась керосиновая лампа, она стоит по ту сторону окна, которое принадлежит маленькому ветхому домику.       Я пытаюсь нащупать ручку от парадной двери, и мне это как-то удаётся. Я потянул на себя дверь, ожидая, что она развалится под моей незначительной силой: сырость, ломкость и протяжный скрипучий звук говорили об этом. Удивительно, но этого не произошло.       Я осторожно, практически бесшумно вошёл в здание, и, будто поприветствовавшись, подо мной заскрипел пол. Сильно пахло гнилой плотью.       Доски, из которых был построен дом, очень старые, это можно определить даже по скрипу: медленный, тягучий, как страдальческий стон старика, уставшего от жизни.       Тот самый обнадеживающий источник света, стоявший у окна, освещал лишь малое количество помещения. Я смог разглядеть старый, потёртый, весь в рубцах, стол.       Я взял лампу и поставил себе задачу осмотреть помещение. Дом был довольно пустым, интерьер — небогатым: по всему дому были разложены лампочки, подключённые к пыльному аккумулятору. Также в комнате, где я находился в настоящий момент, стоял шкаф, только две полки которого стояли прямо; другие были либо сломаны, либо перекошены.       Также из мебели имелась тумба, которой досталось больше всего. Она лежала на паркете. Дверца тумбочки покоилась рядом, вырванная с петлями. И тумба и дверца были в чьей-то крови. Это не так сильно пугало, по сравнению с тем, что кровь свежая.       Мой взгляд медленно перешёл на пол: дерево приняло влагу, подсырело, окрасилось в красный цвет. Я оглянулся: на полу алели лужи багровой жидкости. Вся эта атмосфера немного обескураживает.       — Чёрт, — всё, что я мог сказать в эти минуты. Обвинив во всём нечистую силу, я решил уйти как можно дальше от этого проклятой хижины.       Я уже потянулся к дверной ручке, как услыхал шорох листьев под чьими-то тяжёлым шагами. Меня передернуло.       Я торопился найти надежное место для укрытия. Сердце ушло в пятки, а мозг стал перебирать картины событий, которые могут произойти в ближайшем будущем, если не отыщу безопасное место. В спешке оббегая помещение, я осознал, что не заметил одну небольшую комнатку. В ней был только люк, сделанный из более крепкого и нового дерева, чем все предметы интерьера, недавно окружавшие меня.       Спустившись, как оказывается, в кладовую, я присел, забившись в самый дальний и тёмный угол. Я начал прислушиваться к малейшим признакам чужого присутствия. Тишина. Ни единого звука.       Но вдруг послышался скрежет открывающейся двери, скрипы, непонятные стуки, шаги. Я молился чтобы нечто, тревожащее меня, поскорее покинуло хижину.