Темнее всего перед рассветом

      Дазай — специалист во многих вещах.              Он отлично разбирается в людях, умело манипулирует ими и не отягощает себя муками совести. Он чудесно просчитывает ходы, расставляет ловушки и строит стратегии. Отменно владеет собственной способностью и может разрезать противника одним удачно подобранным острым словом.              Дазай — профессионал в разных сферах, но абсолютный профан, когда дело касается отношений.              Может быть, дело в простодушных предложениях совершить двойное самоубийство. Обычно Дазай не серьёзен, ему просто нравится наблюдать, как миловидное лицо очередной девушки вытягивается от удивления, а потом она спешно ищет причину уйти. Дазай никогда не останавливает и задумчиво смотрит вслед.              Его суицидальные наклонности вовсе не блажь, как считают все, кто его окружает. Это желание оборвать свою жизнь самостоятельно, не зависеть от внешних обстоятельств и тем более от людей. Дазай знает, что в мире, да в одной только Йокогаме, достаточно желающих лично свернуть ему шею. Ведь «он утопился в собственной ванне, вскрыв вены, когда решил, что этот мир его не достоин» звучит гораздо лучше, чем «его убил Чуя Накахара».              Кстати, о Чуе. Дазай лишь хмыкает, вспоминая его. Вспоминает периодически, да, не отрицает этого. Чуя, наверное, единственный, от чьих рук Дазай принял бы смерть с таким же восторгом, как и от своих. Но не сейчас. Чуть позже, когда Чуя немного подрастёт, станет стабильнее и жёстче, избавится от этого злого и беспомощного взгляда дикого зверька, стоит ситуации загнать в его угол.              Чуя не слабый, Дазай знает это. Чуя просто боится того, что не умеет контролировать темноту, пожирающую его изнутри каждый день. Этот страх мешает ему совладать с эмоциями и укротить взрывной нрав. Чуя, несмотря на года, всё ещё подросток с перекошенной гормональной системой. Застрявший в этом периоде и без чужой помощи не способный выкарабкаться из ямы.              Дазай не спешит протягивать руку, а лишь с любопытством наблюдает, как из Чуи пытаются сделать цепного пса мафии, что должен есть с рук босса и отгрызать чужие ладони. Конечно, Чуя поддаётся влиянию, старательно следует инструкциям и выбивается в дамки, только бушующая ярость в его глазах, чёрный огонь внутри и искры, летящие во все стороны, стоит Чуе заговорить, показывают, что пёс в любой момент сорвётся с цепи и сбежит просто потому, что ошейник всё сильнее сдавливает горло, а цепь становится короче.              Чуе нужен контроль, нужны и ошейник, и цепь, и конура, которую он может считать своим домом. Только с Чуей нельзя напрямую, нужно уметь обходить подводные камни, не видимые в шторме эмоций. Дазай — умел. Умеет до сих пор, только пользуется нечасто. Чуя ему нравится не сосредоточенным и исполнительным, а бурлящим океаном страстей и ярости, выплёскивающим лаву самых разных чувств.              Дазаю Чуя нравится естественным. Таким, каким он хочет быть. И он позволяет ему поливать себя водопадом оскорблений, подначивая и наслаждаясь реакцией. Дазаю нравится видеть Чую спокойным и мирным, когда тот сам хочет таким быть, а не когда от него это требуют. Дазай — манипулятор, каких поискать, но он уважает свободу воли. Особенно когда дело касается Чуи.              Вот это точно блажь. Не желание спрыгнуть с моста или уйти на дно реки с кирпичом на шее, блажь — это Чуя Накахара во всех его проявлениях. Дазай не мазохист. Он пытается избавиться от подобных чувств сразу, как только осознаёт их, предложения о двойном самоубийстве девушкам в барах становятся всё чаще, а отказы принимаются с лёгким раздражением.              Облегчение настигает, когда Дазай уходит из мафии, и Чуя перестаёт маячить перед глазами каждый день. Только вот Дазай ловит себя на том, что скучает по гневным всплескам и волнам ярости. Он с маниакальным взглядом режет себе руки опасной бритвой, потом льёт на порезы перекись и заматывает бинты, чтобы скрыть доказательство своей… одержимости?              Если на Чую Накахару можно подсесть, то Дазай может считать себя наркоманом.              Чуя часто сидит вечерам в одном и том же пустынном баре. Он пьёт вино из широкого бокала, смотрит в батарею бутылок, в стекле которых отражается тусклый свет, и задумчиво кусает губы. Дазай впервые видит его через несколько месяцев после ухода из мафии, останавливается в тени и несколько минут жадно ловит каждое движение. Даже малейшее подрагивание груди под тонкой тканью рубашки, когда Чуя дышит. Дазай смотрит и уходит, пока его не заметили.              Подходит он к нему впервые, когда уже всплыл со дна и обзавёлся рангом члена детективного агентства. Когда они уже пережили вторжение иноземных эсперов, когда грань между агентством и мафией стала тоньше. Когда оба вымотаны и не желают ни провоцировать, ни вестись на уловки.              Чуя искоса смотрит на то, как Дазай садится на соседний стул. Он молчит и не протестует. Дазай рад и этому, вновь ловя себя на том, что ему не хватало Чуи — вот такого спокойного, уставшего после долгого боя, вымотанного собственными способностями и страхом перед тем, что Дазай не успеет — или не захочет успеть — вовремя.              Он продолжает кусать и без того израненные острыми зубами губы, цедит вино, окрашивающее ранки на губах в бордовый цвет, и гладит пузатый стеклянный бок бокала пальцами, обтянутыми в перчатки. Дазай старается даже не смотреть на вторую руку, лежащую на лакированном дереве барной стойки. Он лишь глотает виски и изучает взглядом всё те же бутылки, стоящие на полках. Чуя смотрит туда же.              Они молчат, но тишина не угнетает. Они словно два незнакомых клиента, пришедших выпить в бар и волей случая оказавшиеся на соседних стульях. Дазай нарушает безмолвие первым.               — Знаешь, я немного скучал по работе с тобой. Столько азарта и адреналина. Мне едва не оторвали руку, давно подобного не происходило, — он широко улыбается, откидывает со лба прядь волос и ещё шире растягивает губы, когда Чуя подозрительно смотрит на него.               — Врёшь, — Чуя не спрашивает, он утверждает, а улыбка — не улыбка, а почти хищный и совершенно ненатуральный оскал — сползает с лица Дазая, оставляя его серым и беспристрастным.               — Вру, — соглашается он. А в глазах у него только слабые огни ламп, висящих на стенах. Дазай пропитан ложью до кончиков волос, кому, как не Чуе знать об этом? И кому, как не Чуе, работавшему с ним бок о бок несколько лет, не знать о том, когда Дазай говорит правду?              Чуя отворачивается, негромко фыркая, признавая, что в этот раз действительно правда. Это странным образом смущает их обоих и заставляет снова замолчать. Чуя заказывает ещё один бокал вина и скуривает две сигареты подряд. Дазай копается в себе и откладывает запланированный прыжок с крыши высотки на следующий вечер.              Его взгляд не отрывается от ладони Чуи, которая, раздавив окурок о дно пепельницы, снова расслабленно лежит на стойке. Дазай рассматривает длинные пальцы, полоску белой кожи между рубашкой и перчаткой, запонку на манжете. Рука у Чуи не намного меньше его собственной, но кажется гораздо изящнее. Как у изнеженного юноши из семьи аристократов, проводящего дни за игрой на рояле.              Или это магия перчаток?              И, поддаваясь сиюминутному порыву, Дазай медленно скользит своей ладонью по дереву барной стойки, чувствуя, что Чуя напрягается, замечая движение. Но не отдёргивает руку, а просто искоса наблюдает. Дазай замирает лишь у самых его пальцев, ощущая их тепло. Чуя едва заметно вздрагивает и напрягается ещё сильнее, когда ладонь Дазая накрывает его собственную, переплетая их пальцы вместе.              Они снова не пересекаются взглядами, отворачиваются друг от друга, но руки продолжают держать сцепленными. Своеобразный жест поддержки от Дазая, единожды опробованный им много лет назад, когда Чуя впервые использовал свои способности на полной мощности, и они высосали из него все соки, оставив только иступленную тоску из-за собственной несостоятельности. Вряд ли что-то изменилось, думает Дазай, сжимая чужую руку крепче.               — Ты всё ещё можешь доверять мне, — говорит он вслух. Негромко, на грани шёпота, но уверенный, что Чуя его слышит. А если не услышит, то всё равно поймёт.              Виски в стакане заканчивается, а лёд почти полностью растаял, когда Чуя вырывает свою руку из-под ладони Дазая, поднимается на ноги и бросает несколько купюр на барную стойку. Он порывисто двигается к двери, но на несколько мгновений замирает на пороге, оборачивается и, ловя взгляд Дазая, одними губами отвечает: «Я знаю».              Этого достаточно для обоих. Они оба профаны, когда дело касается отношений.