Убить дракона

Сегодня он убьет Фицджеральда. Золото, золото… со всех сторон золото. Позолотой на стенах, лестницах, лампах и мебели. На шеях, руках, ушах женщин и мужчин. Вышивкой на портьерах и драпировках. И Джон глухой и слепой – ни одного живого растения, припорошенный блестками фикус в кадке – и тот искусственный. Джон сочувственно потрепал фикус по ветке, тот отозвался бумажным шелестом и уронил на пол пару блесток. Джона нашла Олкотт. Он не стал спрашивать как, но приглашение прийти принял. Фицджеральд возродился, словно феникс из пепла. Взлетел, рассыпал веер искр – семена будущих всходов. Скоро, очень скоро они острыми ростками пробьют себе путь наружу, сплетая златую сеть, что окутает всю Йокогаму. Ночами Джон слышит тихий шорох раздвигаемой земли. Они растут, оплетают каждый живой корень мертвым металлом – блестящими золотыми нитями. – Джон, что вы думаете о танго? – голос Фицджеральда раздается настолько близко, что хоть начинай верить в материализацию мыслей. О танго Джон ничего не думал, в их глубинке и слова-то такого не знали. Все танцы были топ–топ влево, топ–топ вправо. – Я вам покажу. Идемте, – протягивает руку Фицджеральд, раскрытая ладонь обманчиво беззащитна. – Как я еще могу отблагодарить верного соратника, возглавившего Гильдию во время моего отсутствия? Принять на свои плечи такое бремя… Зато яд слов с лихвой компенсирует всю мнимую беззащитность. Видя его лицо, Фицджеральд широко улыбается и добавляет: – Не бойтесь. После «не бойтесь» Джон бы не только танцевать танго пошел, но и в ад бы спустился – назло. Чтобы видел - я не боюсь. Нога к ноге, бедро к бедру. – Зеркально повторяйте каждое мое движение. Это просто… Теплое дыхание щекочет ухо. Горячим металлом и адским пламенем от Фицджеральда тоже не пахнет, а пахнет исключительно дорогим парфюмом. Вот только его рука обжигающе горячая даже через рубашку и медленно опускается от лопаток по спине ниже, на поясницу. К ремню брюк. Чтобы прервать это движение, Джон резко выгибается в такт музыке, замирая в неустойчивом равновесии. Если Фицджеральд опустит ладонь ниже, то нащупает нож в заднем кармане. А если отпустит руки, то Джон рухнет на пол. – Танго – ведь это не только страсть. Это и доверие к партнеру… – выдыхает Фицджеральд и рывком поднимает его обратно. Во внезапной тишине (Джон только сейчас замечает, что музыка закончилась) Фицджеральд галантно сообщает ему: – Вы были прекрасны, Джон. У вас талант, – и немедленно вручает ему бокал шампанского. Шампанское Джон берет. Не иначе как от удивления. – Продолжим? – в улыбке Фицджеральда галантность, галантность и ничего, кроме галантности. Ошарашенный Джон кивает. – Наедине? – это не вопрос, а уточнение. Джон машинально кивает еще раз. Украшенная резными завитушками дверь приветливо распахнулась – как в преисподнюю – прямо в спальню. И тут же захлопнулась следом. К двери что-то притащили и привалили – судя по звуку, тяжелое. Наверняка Олкотт с какой-то мебелью. Еще, чего доброго, и села сверху, чтобы точно никто не зашел. В логово. Фицджеральд прошествовал прямо к кровати: – Шум, гам… Где еще можно спокойно поговорить о том, что так нас волнует, не так ли, Джон? – он радушно откинул одеяло. – Прошу. Монументальное ложе перед Джоном высилось бастионом, который нужно брать штурмом. С балдахином на столбиках, увитых коваными плетями плюща. Золотыми. С шелковыми простынями. Тоже золотыми, разумеется. Ужасно скользкими. Лезть пришлось, как на ледяную горку в детстве. С каменным лицом. Ничего не происходит, совсем ничего. Я каждый день пью шампанское в спальне своего босса. Правда, он сначала умер, а я решил занять его место, а он возьми да и воскресни. А когда я решил его убить, он сначала пригласил меня на прием, потом танцевать танго, а потом, ну да… В спальню. Дьявол, да почему они такие скользкие?! – Не спешите, Джон, не спешите, – снисходительный Фицджеральд даже бокал с шампанским у него забрал, чтобы ничего не мешало. – Времени у нас достаточно. "Можно вывезти юношу из Небраски, но Небраску из юноши – никогда". Джон читал в его глазах как по писаному. Плюнув на всю респектабельность и ее видимость, Джон уселся по-турецки прямо посреди кровати – так он никуда не сползал – и хмуро осведомился: – И о чем же вы хотели поговорить? Запоздало дошло, что когда сидишь в чужой спальне и на чужой постели, задавать такой вопрос несколько поздновато. Хотя и на девственницу, которую отдали на съедение золотому дракону, Джон тоже походил мало. Во всяком случае, он на это искренне надеялся. Нож отчетливо давил под задницей. Фицджеральд вздохнул с видом «эх, молодость», протянул Джону его бокал с шампанским, отпил из своего и, наконец, ответил: – О семейных ценностях, о чем же еще, – и рассеянно погладил Джона по колену. – Сейчас в городе Детективное агентство и Портовая Мафия истребляют друг друга. Во всяком случае, пытаются. Мы не будем вмешиваться. Пока не будем… Вольготно растянувшись поперек кровати и разглядывая на свет пузырьки в бокале, Фицджеральд словно беседовал с самим собой. – Пусть останется кто–то один… Однако и размолвка внутри Гильдии нам сейчас тоже не нужна. – Шампанское внезапно стало поперек горла. – Не думайте, что, если вы убьете меня, что-либо изменится. Джон чуть не откусил кусок бокала. Фицджеральд приподнялся на локтях, взял с прикроватной тумбочки бутылку, долил себе и Джону и безмятежно продолжил: – Дракон умирает, убитый копьем, принцесса идет под венец? Увы… Вы примете ответственность за всех этих людей. И поступать вам придется так, как поступал я. А в один прекрасный день, мой милый Джон… Вы посмотрите в зеркало и поймете, что стали мной. Фицджеральд расслабленно водил пальцами туда-сюда по бедру Джона. Было щекотно и тревожно. Кованые плети плюща вокруг столбиков кровати маслянисто отливали золотом, как шкура неведомой чешуйчатой твари. – Поэтому я думаю, – тон Фицджеральда сменился на деловой, – что пять тысяч в месяц дополнительно помогут решить наши с вами… идеологические разногласия. Я даже знаю, как вы их потратите. На сестер. – Пятнадцать, – шалея от собственной наглости, выдавил Джон, никак не комментируя эти самые… идеологические разногласия. Да и доставать нож было как-то не с руки. Простыни эти дурацкие еще все портят, скользят. – Побойтесь Бога, вы у меня не один, – показалось или нет, что глаза Фицджеральда блеснули золотом? – Десять. Фицджеральда можно же убить завтра, или послезавтра, или через месяц, или два, или три. И цветы подарить – фикус, живой. Пусть шпионит. Убийство – это убийство, а десять тысяч в месяц – это десять тысяч. Помедлив, Джон кивнул. – Но танго вам надо учиться танцевать, – серьезно посоветовал Фицджеральд. Уже положив ладонь на позолоченную ручку двери, Джон обернулся: – А если бы я не согласился? Дверь спальни открылась почти беззвучно, выпуская его из полумрака на свет. – Но вы же согласились, – раскинувшийся на кровати Фицджеральд лениво усмехнулся поверх бокала. Мелькнул между губ раздвоенный змеиный язык. Золотые листья плюща шевельнулись, словно от порыва сквозняка из приоткрытой двери. Джон тряхнул головой. Тьфу ты! Вот теперь точно – показалось.