Белое на голубом

Из коридора давно не доносились голоса. Обычно медсёстры переговариваются друг с другом и эхом, больные шаркают и кашляют, если ещё могут, а посетители требуют врача. Но сейчас установилась тишина, в которой Сузуя слышал писк приборов жизнеобеспечения и даже их неясный гул. Он открыл кран: вода с шорохом змеиной чешуи взобралась по трубе и грохнула о маленький тазик. На серо-голубом пластике образовалась белёсая полоса, по которой было понятно, сколько воды нужно, и Сузуя дождался, пока колеблющийся край доберётся до отметки. Какое-то время в трубе ещё пошумело, а потом снова остались только писк и гудение. Он помотал головой. Салфетки, лекарства, чашку и прочие вещи, которыми заставили тумбочку, Сузуя переложил в другой конец кровати — к неподвижному рельефу ног под белой простынёй. На освободившееся место он водрузил таз с покачивающейся водой. — Вам надо побриться, Шинохара-сан, — зачем-то сказал он. — Борода уже отросла. Из ящика он достал пену и опасную бритву. Серебристые иероглифы на фиолетовом картоне коробки с пеной отражались в блестящей стали, но Сузуя всё равно заботливо протёр лезвие полотенцем. В его руках бритва смотрелась так же, как куинке-нож Скорпион — словно острое жало. Ладонью он осторожно провёл по лицу бывшего наставника, ощупывая щекочущую щетину. Каждый раз, брея его, Сузуя оставлял тоненькую бородку — так Шинохара-сан был немного похож на себя прежнего. Пена из флакона выдавливалась неудобно, от сильного нажатия получилось слишком много, и, когда Сузуя распределял её по шее Шинохары-сана, немного упало на подстеленную одноразовую пелёнку. Не затягивая, он тут же сделал первое лёгкое движение — жёсткие волоски срезались подчистую, на щеке осталась гладкая полоса, и стало видно бледный неживой цвет кожи. Следующим взмахом Сузуя сделал эту полосу шире. Теперь всё лезвие испачкалось, и он опустил его в таз, смахнув пену пальцем. По чистой воде поплыл белый островок, пронизанный чёрными и седыми щетинками. В коридоре кто-то ожил: мягкие подошвы и приглушённые голоса прошли мимо двери в палату, но внутри, у койки, слышнее были скребки бритвы и плеск. Осторожно, краем лезвия, Сузуя оформлял бородку, которую не мешало бы тоже подстричь. Закончив с лицом, он осторожно приподнял подбородок Шинохары-сана, чтобы выбрить внизу. Пена снова закапала на постель. Вода в тазу стала совсем грязная от белых мыльных хлопьев, да и пелёнку пора было сменить. Сузуя тщательно вытер мягким полотенцем остатки пены с влажной кожи, а затем и бритвы, выплеснул воду в раковину и сел обратно на койку, болтая ногами. — Вот и славно, Шинохара-сан. Отлично выглядите. Он перевёл взгляд на вещи, которые забыл вернуть на тумбочку, спрыгнул и сгрёб всё разом. Чашку и воду для жены начальника можно оставить, а прочее убрать в ящик. Он наклонился и снизу, поворачиваясь, заметил несколько пропущенных волосков на шее. Сузуя надул губы и снова достал бритву. Жёсткий матрас на кровати прогнулся под его коленями. Глядя на лицо Шинохары-сана сверху вниз, он погладил другой ладонью его впалую щёку, а потом приподнял и повернул голову, чтобы было удобнее. Пульс у больного в коме был практически незаметен, кровь в лежачем теле никуда не торопилась, давление снизилось. Прохладная бледная кожа на шее чуть потянулась за рукой, и всё было готово, но Сузуя не слез на пол и бритву не отложил. Он смотрел в закрытые глаза наставника, чьё место решил занять добровольно. Приборы всё так же размеренно пищали, не сбиваясь с ритма. Сузуя приложил лезвие туда, где у здорового пульсирует яремная вена, и надавил. Говорят, тело человека, который давно умер, не кровоточит. По блестящей стали поползла первая капля, оставляя за собой тёмно-красную дорожку — как на ноже, проткнувшем свежий стейк в ресторане. *** Из окна палаты — склепа для живого мертвеца — был виден Токио и залив вдалеке. Между плотно застроенными улицами островком зелени выделялся синтоистский храм с рестораном унаги, в другой стороне от больницы магазинчик продавал очень вкусные торты. Прямо по дороге можно было зайти в кафетерий, а далеко, за внутренней кольцевой, серая труба выпускала в небо фальшивые облака — грязно-белые на серо-голубом. Жена Шинохара-сана вошла без стука. — Сузуя-кун? Мне сказали, что ты здесь. Он сидел на стуле, поджав одну ногу под себя, и ел зефирки из шуршащего пакета. Все вещи он убрал по местам, а грязную пелёнку выбросил. — Добрый день! Да, я, как обычно, зашёл проведать, — Сузуя улыбался ей. — Я побрил его и нечаянно порезал, простите. — Ничего страшного. Он бы на тебя не обиделся. — Думаете? — его лицо стало серьёзным, и жена Шинохары-сана растерялась. — Ладно, мне пора. Оставлю вас наедине. — Прости, если помешала, — она повесила сумку на стул и протянула Сузуе руку. — Можешь остаться, если хочешь. — Нет, мне правда пора. Он ненадолго сжал её пальцы, подбадривая, и вышел, не оглядываясь.