Я дорожил тобою. . .

Природа вокруг будто шептала мне успокоится, однако внутри всю ночь бушевали разношёрстные чувства. Устрашающая пропасть, виднеющаяся из кустов, недалеко от сюда — единственное, на что бросается взгляд. От того всё яснее можно уловить запах смерти. Я, драгунский капитан и Иван Игнатьевич прибыли на запланированное место дуэли чуть раньше, нежели мой оппонент со своим секундантом. Из-за бессонной ночи я не сразу заметил, что Печорин с доктором Вернером уже прибыли в обусловленное время. Мысли были погружены в неясный дым противоречий внутри. Я не чётко отобразил небольшой диалог, когда-то, моего друга с капитаном, но я отчётливо услышал обращение Вернера ко мне. — Мне кажется, — начал было он, — что, показав оба готовность драться и заплатив этим долг условиям чести, вы бы могли, господа, объясниться и кончить это дело полюбовно. — Я готов. — Печорин незамедлительно ответил, будто я смогу поверить в его искренность. Не мудрено, что он, возможно, оробел. Я попытался состроить гордый вид, ведь не обязан показывать ему свою слабость. Я должен был посмотреть ему в глаза, что далось мне с трудом. В голове то и дело бушевали терзающие сомнения. Только сейчас я по-настоящему понял всю опасность ситуации. А смогу ли я вообще выстрелить? Должен. Иначе, я не смогу должно продолжать жить. Я сильно сомневался в предложении Вернера и решил кое-что уточнить. — Объясните ваши условия, — сказал я, — и всё, что я могу для вас сделать, то будьте уверены… — Вот мои условия: вы нынче же публично откажетесь от своей клеветы и будете просить у меня извинения… — Милостивый государь, я удивляюсь, как вы смеете мне предлагать такие вещи?.. — Исключено. Как бы он не был прав, я уже не могу отступиться. Ни в коем случае. — Что ж я вам могу предложить, кроме этого?.. — Мы будем стреляться. — Печорин пожал плечам, мне стало ещё более тошнотворно от него. — Пожалуй; только подумайте, что один из нас непременно будет убит. — Я желаю, чтоб это были вы… — Я хотел выдавить эту фразу, пытаясь всей интонацией процедить всю злобу, но получилось довольно сухо. Наверно, постарались гнусавые отголоски совести. — А я так уверен в противном… Щёки едва полыхнули румянцем, но, чтобы не дать окончательно пробудиться совести, которая сейчас лишь могла помешать, я сделал вид, что меня забавит вся эта ситуация. Принуждённый из нутра смех прозвучал едва ли натурально, но большее я не смог выдавить из себя. Капитан схватил меня под руку, отводя в сторону и начиная читать мне неясную нотацию о предстоящем деле. Пытался убедить и заставлял поверить до конца, что я справлюсь и отчищу, таким образом, свою совесть. Также капитан давал отчёт о незаряженном оружии, от чего я нервно метал взгляд в сторону, заметив, что Печорин тоже переговаривает о чём-то с доктором, но пытался не выдавать истинные чувства на показ. Внезапно для всех, прервав мой разговор, раздался громкий и твёрдый голос, который, казалось, мог раздаться эхом ещё на коем-то расстоянии. — Господа, это становится скучно! Драться так драться; вы имели время вчера наговориться… — Мы готовы. — Капитан возразил Печорину, сделав от меня пару шагов в сторону. — Становитесь, господа!.. Доктор, извольте отмерить шесть шагов. — Становитесь! — повторил Иван Игнатьевич пискливым голосом. — Позвольте! — мой оппонент всё не мог угомониться. — Ещё одно условие; так как мы будем драться насмерть, то мы обязаны сделать всё возможное, чтоб это осталось тайною и чтоб секунданты наши не были в ответственности. Согласны ли вы? — Совершенно согласны. — Итак, вот что я придумал. Видите ли на вершине этой отвесной скалы, направо, узенькую площадку? Оттуда до низу будет сажен тридцать, если не больше; внизу острые камни. Каждый из нас станет на самом краю площадки; таким образом, даже лёгкая рана будет смертельна: это должно быть согласно с вашим желанием, потому что вы сами назначили шесть шагов. Тот, кто будет ранен, полетит непременно вниз и разобьётся вдребезги; пулю доктор вынет; и тогда можно будет очень легко объяснить это скоропостижную смерть неудачным прыжком. Объявляю вам в заключение, что иначе я не буду драться. — Пожалуй! — сказал капитан, выразительно посмотрев на меня. От спешки я ему кивнул, о чём в ту же секунду горько пожалел. На что я пошёл? Я осознал и не хочу становиться убийцей. Как бы я ни ненавидел человека, что стоит поодаль от меня, не мог так низко опуститься. Сердце тут же начинало набирать бешеный темп, а дыхание едва можно было назвать спокойным. Я немедля отвел в сторону капитана, чуть ли не пытаясь умолять его забрать обещание обратно. Я уже был готов признать свою подлую задумку, но смерть, которая била по моему разуму, я не был готов терпеть. Я лихорадочно продолжал уговаривать одного из своих секундантов отменить эту идею. Голос дрожал, а поджатые губы синели от страха. — Ты дурак! Ничего не понимаешь! Отправимтесь же, господа! — мне не предоставили никакого выбора. Мои секунданты повели к обрыву. Печорин с Вернером размеренно шли позади нас. Путь был извилист, да ещё и в наклон. Уцепившись за одну из веток, та надломилась. Если бы не капитан с Иваном Игнатьевичем, которые, благо, быстро спохватились и предотвратили падение, то я бы уже катился кубарем, спиной вперёд. — Берегитесь! — закричал Печорин — издевается надо мной. — Не падайте заранее; это дурная примета. Вспомните Юлия Цезаря! Я промолчал и ступил дальше, потихоньку набираясь спокойствия и начиная заглушать учащённое сердцебиение. Небольшая площадка близ пропасти так и несла смертью и волнующими чувствами. Становилось жутко неуютно. — Бросьте жребий, доктор! — сказал капитан. Вернер вынул из кармана серебряную монету и поднял её кверху. — Решётка! — я неожиданно, даже для самого себя, спохватился и выкрикнул. Я вмиг вспомнил, как слышал, что есть больший шанс, что выпадет орёл при бросании монеты. Я попытался перекинуть клеймо убийцы на Печорина, но чувство страха, злобы и даже некого презрения начинало охватывать вновь.  — Орёл! — после этого монета подлетела в воздух и упала со звоном; все бросились к ней, затаив дыхание. — Вы счастливы, — обратился ко мне Печорин, — Вам стрелять первому! Но помните, что если вы меня не убьёте, то я не промахнусь — даю вам честное слово. Лицо вновь покраснело от стыда. Я сейчас стоял посреди нескольких берегов. На одном меня ждала счастливая жизнь с тяжкой ношей преступника, которая еле давалась мне по силам. На втором ждала та же беспечная жизнь с позором в виде обмана и гнусного поступка с моей стороны. А на последнем… Пустота. Я метался от одного исхода событий к другому. Я не знал что делать. Ей Богу, я готов был пасть к ногам Печорина, готов был выстрелить прямо сейчас, готов был провалиться в пропасть, чтобы больше не испытывать эту давку. Я был на волоске, чтобы сойти с ума, но всё же взял себя в руки. Я не могу показаться трусом или жалким. Не могу. Когда пистолеты были заряжены, а точнее, когда мой пистолет был заряжен, капитан отдал мне его с улыбкой, что-то шепнув мне на ухо, другой пистолет отдал Печорину. Я не разобрал слова напутствия, а лишь начал перебирать многие мысли в голове. Печорин встал на краю пропасти, я же напротив. Я не хотел стрелять, но и не мог отступать назад. Я первый затеял эту дуэль, поэтому должен довести это всё до ума. Может, рука и была уверенной, но колени изрядно дрожали. Я пытался целиться в лоб. Всего лишь нажать на спусковой крючок и муки закончатся. А дальше, будь, что будет. Но палец лишь покорно лежал на спуске, ничуть не двигаясь. — Не могу, — сказал я глухим голосом. Убийца — слишком вычурно и страшно звучит. Внутри всё бушевало, а разум прояснялся намного лучше, чем раньше. Я стал противен себе. Совесть всё же проела стену, которой я от неё загородился. Она всё же вышла наружу. Но я так и не изменил своей позиции, что ненавижу Печорина. — Трус! — отвечал капитан. Я стрельнул, чёрт его знает куда. Конечно, в бок. Я просто выстрелил, чтобы засчитали мой черёд. Я так больше не могу. Похоже, я лишь слегка задел колено Печорина. — Ну, брат Грушницкий, жаль, что промахнулся! — сказал капитан, — Теперь твоя очередь, становись! Обними меня прежде: мы уж не увидимся! — он меня обнял, но я видел, как он еле сдерживал смех. — Не бойся, всё вздор на свете!.. Натура — дура, судьба — индейка, а жизнь — копейка! Капитан отошёл на своё место, а Иван Игнатьевич тоже обнял меня, не скрывая слёз. Я прекрасно понял исход, который меня ждал. И я согласен с ним, он справедливый, а потому надо его принять достойно и хотя бы это довести до своего завершения. Я стал на край, пытаясь подвести итоги всего, что я пережил. Я никак не могу назвать человека напротив моим другом. Может быть, когда-то давно, так и было. Но не сейчас. Да, я тоже не столь хорош, но я не играюсь с жизнью, как с мелкой игрушкой. Мы не можем жить на одной земле, пока существует возможность того, что мы можем пересечься. Мы очерствели и возненавидели друг друга. — Я вам советую перед смертью помолиться Богу, — сказал мне Печорин, что был последним человеком, от которого мне сейчас присуща поддержка. — Не заботьтесь о моей душе больше, чем о своей собственной. Об одном вас прошу: стреляйте скорее. — я уж вовсе позабыл о незаряженном пистолете. — И вы не отказываетесь от своей клеветы? Не просите у меня прощения?.. Подумайте хорошенько: не говорит ли вам чего-нибудь совесть? — Господин Печорин! — встрял драгунский капитан, — Вы здесь не для того, чтоб исповедовать, позвольте вам заметить… Кончимте скорее; неравно кто-нибудь проедет по ущелью — и нас увидят. — Хорошо. Доктор, подойдите ко мне. — он подошёл. Я к тому моменту уже опустил голову, вспоминая, что сейчас с напором просил сделать невыполнимое. От того я только больше помрачнел, испытывая смешанные чувства, и хотел уже было сам броситься в пропасть. — Доктор, эти господа, вероятно второпях, забыли положить пулю в мой пистолет: прошу вас зарядить его снова. — Печорин тут же передал пистолет Вернеру. — Не может быть! — закричал капитан, — Не может быть! Я зарядил оба пистолета; разве что из вашего пуля выкатилась… Это не моя вина! А вы не имеете права переряжать… никакого права… это совершенно против правил; я не позволю. — Оставь их! — я не смог стерпеть и всё же подал голос. — Ведь ты сам знаешь, что они правы. На секунду я воспринял себя как совершенно другого человека. Как третье лицо, что вовсе не участвовало в происходящем. Я принижал себя и ненавидел Печорина. Я не мог найти ту середину, чтобы чувствовать себя в своей тарелке. — Дурак же ты, братец, — ответил капитан, — Пошлый дурак!.. Уж положился на меня, так слушайся во всём… Поделом же тебе! Околевай себе, как муха… — голос начинал затухать, по-видимому, он развернулся и начал отходить. Какое-то бормотание под нос я уже не смог чётко расслышать, да и не зачем. — Грушницкий! — сказал Печорин, я всё же пересилил себя и поднял на него глаза, — Ещё есть время; откажись от своей клеветы, и я тебе прощу всё. Тебе не удалось меня подурачить, и моё самолюбие удовлетворено; вспомни — мы были когда-то друзьями… Когда-то… Пожалуй, это и есть главная загвоздка в этом всём. И я тоже, как он, дорожил этой бесчувственной дружбой, когда-то… Но сейчас я не желаю даже смотреть на него. Хоть он и был мне близким человеком, когда-то… В глазах вспыхнула толика воспоминаний, а лицо чуть оживилось, вспоминая с чего всё началось. И опять же, стало жутко противно от себя и от него. — Стреляйте! — я понимал, что это конец. Он выстрелит, как и обещал. Чувства улетучились куда-то, внутри было пусто и даже искорки какой-либо эмоции не было. — Я себя презираю, а вас ненавижу. Если вы меня не убьёте, я вас зарежу ночью из-за угла. Нам на земле вдвоём нет места… Сразу же после этого пронзающая тело боль вспыхнула, я перестал чувствовать землю под ногами. Грозное небо — последнее, что отпечаталось в сознании, но, как только спина грубо и резко соприкоснулась с острым склоном скал, я перестал что-либо чувствовать окончательно.