Побег ивы

Слепой Учиха сражался наравне со всеми - без скидок и поблажек. Хашираме было неприятно, в душе неприятно, но, может, у Учиха на то и расчет был? Сражаться против слепого было неприятно, но просто. Бесшумный, остро заточенный деревянный клин метнулся к нему и безошибочно ударил в грудь. Хаширама нахмурился: убить такого шиноби - не слишком много чести. Клин едва ощутимо дрожал, на его конце слабо трепыхалось темное учишье тело. Слепой Учиха беспомощно стискивал его, пуская кровавые пузыри из рта, и беззвучно стонал. Хаширама стряхнул тело Изуны с клина, горько стиснув зубы. После боя выяснилось, что зря расстраивался. Слепой Учиха выжил на радость брату, а тот вновь стал рыбной костью в горле. Да еще какой рыбной костью – если раньше намекал на чувства и хотел заключить союз, то после этой битвы все пошло наперекосяк – Мадара издевался только, высмеивал и напрочь забыл о чувствах. Оно и понятно. День сменялся днем, а месяц – месяцем, время текло, а Мадара не становился приятнее – наоборот, все гаже и гаже. Хаширама решил эту кость вытащить раз и навсегда. *** В первый раз в ловушку на Учиха попался слепой. Хаширама с братом долго рассматривали Изуну, не вполне понимая, что с ним можно делать. Слепой Учиха сидел на циновках, точно котенок, разве что хвост не распушил и уши к голове не прижал. Хаширама потянул его к себе и раздел, поперек груди тянулся белый рубец – там, куда ударил деревянный клин. Если приложить ладонь, можно было почувствовать, как бьется теплое, живое сердце. Тобирама кормил Изуну, нянькался с ним, но Хаширама, решив, что однажды брат проснется с учишьим кунаем в боку, взял и отволок пленника обратно. Хотел на Мадару выменять, но в последний момент постыдился - слишком уж недостойным выглядел бы его поступок. Это Учиха могли выбрасывать слепых котят на поле битвы, Сенджу подобная стратегия претила. *** - Попался все-таки, - резюмировал Хаширама, когда ловушка на Учиха сработала так, как надо. - Долго же мы тебя ловили. Мадара молчал, щуря свои замечательные раскосые глаза. Сидел на циновках, слегка взволнованный, но хитрющий на вид. Не то лис, не то кот, но точно – животное. Красивый человеческий зверь, пойманный и надежно связанный. - Того гляди, молочка попросит, - ухмыльнулся Тобирама. - Лучше маслица, - сверкнул глазами Мадара. - Будет тебе маслице, - пообещал Хаширама, кивком указав брату на дверь. Тот нехотя вышел, задвинув тонкие седзи, а Хаширама показал Мадаре целый флакончик масла. - Я хочу сливочное, - протестующе фыркнул Мадара, воротя нос, - с булочкой. Хаширама вплел пальцы в длинные пряди волос на учишьем затылке и потянул вниз, запрокидывая голову. Мадара застонал хрипло, поглядывая искоса. Облизнул губы и пробормотал: - Глупый Сенджу, я никогда не буду твоим. - Ты... - пробормотал Хаширама, таская его за волосы, - сколько будешь меня мучить, а? Сердце у тебя есть? - Нету, - расхохотался Мадара, зашипел, уткнувшись носом в циновки. Проехался по ним лицом, ободрав щеку, плотные ветки оплели запястья. - Ты будешь моим, - решил Хаширама, выпустив его волосы. - Ты дашь мне. - Нет-нет-нет, - нараспев пропел Мадара, смеясь. - Значит, я возьму тебя силой! И, не дожидаясь ответа, рванул широкий пояс, спустил с него штаны, оставив в одном косодэ. Учиха усмехнулся в воротник: - Отчаялся, совсем отчаялся... - Ты, кажется, маслица хотел? - перебил Хаширама, выливая содержимое флакончика на член, - ну так сейчас получишь. И, вдоволь полюбовавшись голым светлым задом, жестко раздвинул ягодицы, усмехнулся от того, как поджались мышцы. Потянул его, упирающегося, на себя, не хотел Мадара на член садиться, ох как не хотел, но Хаширама был сильнее. Тихий учиший стон, когда головка воткнулась в упругое стянутое отверстие, продрал до самой души. В воздухе стоял тонкий, свежий аромат мятного масла. - Ну же, давай, садись на него полностью, - забормотал Хаширама, пытаясь удержать Мадару, но тот тихо скулил и уползал, скользя и крепко стискивая головку. Сжался изнутри, но Хаширама, двигаясь плавно и ритмично, вбился в него до основания, растянул его как следует, вынуждая полностью принять в себя. - Нравится? - шепнул на ухо, а Мадара застонал, ощущая твердый возбужденный член, вдвигающийся все глубже и глубже. И почувствовав вдруг, как что-то уперлось в горло, жутко и упруго, замер. - Открой рот, - велел Хаширама, обводя его губы пальцем, - открой, ну же. Мадара послушно открыл, и изо рта, в прозрачных каплях слюны, распустился побег, закачался перед его глазами. - А так? - Мммммммм! - глухо взвыл Мадара. Нежные зеленые листочки распустились, и слюна повисла на них тонкими блестящими нитями. - Говори, что ты мой, Учиха. Говори, что будешь подчиняться мне, будешь подо мной. Говори, что любишь меня. - Ммм... - застонал Мадара, и побег скользнул обратно в глотку, затаившись там. - Никогда. - Никогда? - Никогда не буду любить тебя, - засмеялся вдруг тот, - нечем. Хаширама не понял его, продолжил трахать строптивого мерзавца, не жалея, не слушая тихих стонов. Кончил в него так, что у Мадары изо рта закапало, и привалился устало к его спине. - Раздень меня, - попросил вдруг тот. Хаширама обрадовался, стянул с него косодэ - поперек груди у Мадары тянулся длинный светлый рубец. Рубец как рубец, мало ли шрамов на теле шиноби? Мадара молча взял его руку и приложил пальцы к левой стороне груди. Хаширама не сразу понял, что не так, а потом прислушался и догадался. Мадарье сердце не билось. Будто его и не было вовсе. - Где твое сердце? - Ты вынул, - ухмыльнулся Мадара. И, насладившись его растерянным видом, захохотал ехидно и гадко, всплескивая руками. Долго хохотал, пока Хаширама не ударил его по лицу, оборвав смех. Гадкий Учиха отдал свое сердце младшенькому слепому брату, оставив пустоту в своей груди. *** В раннее зимнее утро никто не спал в доме Учиха. Сидя на новых, свежих циновках, Изуна разбирал дары, которые крестьяне покоренных земель присылали к празднованию нового года. Мадара, слегка волнуясь за брата, сидел рядом – мало ли, какие дары могут преподнести. Но брат обычно чуял опасность загодя. Молча шуршал оберткой, разрывая ее, ощупывал подарки и тянулся за лаской к старшему брату, прижимаясь к его плечу. Мадара по привычке гладил младшенького, не чувствуя в душе ничего. Привык уже не ласкать, не чувствовать, не любить, только для Изуны делал исключение. - Что-то странное, брат, - воскликнул тот, до тех пор сидевший тихо, - совсем странное. Коробка… словно пульсирует. - Ну-ка, покажи. - Сейчас… там что-то живое! – взволновался Изуна, раздирая коробку на части. Ощупал ни на что непохожий, сухой, чуть бархатистый на ощупь предмет и протянул брату. Мадара подставил ладони, подхватив теплое, бьющееся сердце: наполовину живое, темно-красное, наполовину – из ивовых веточек сплетенное, живых и нежных. Разрезано тяжелое сердце было точно пополам, стучало ровно и уверенно. Изуна невидяще уставился на Мадару, почувствовал влагу на его щеке и уткнулся брату в плечо головой, сминая в руках подарочную бумажку. На ней было три слова: «Для тебя, Мадара».