Стеклянные стены

Киджима стрелял умоляющими взглядами из-под бесцветных ресниц, вздыхал – едва слышно, сдерживаясь – и оттого бесил ещё больше. Сдержанности за ним не водилось: он носил кислотно-розовые рубашки, футболки со стразами и принтами из перьев, громко смеялся, бил бокалы и изводил постоянных клиентов рыками, сделавшими бы честь любому вояке. Хиджикате он не нравился, у него было скучное, хоть и подвижное, лицо – пройдёшь мимо и тут же забудешь – прямые светлые волосы и глаза с поволокой. А теперь вот ещё и раскрашенный яркими красками гипс. – Хиджиката-сан, – произнёс он наконец, сдвинул брови, изобразив на лице горячую просьбу пополам с обожанием; из-под них отчётливо проглядывали неприязнь и страх. – Пожалуйста. Хиджиката бы никогда на это не пошёл: ему достаточно было своих клиентов, постоянных, проверенных, надёжных – политиков, госслужащих, управленцев разного, теперь чаще высшего звена – которым не терпелось потрахаться с кем-то, излучающим опасность, но на чётко оговоренных условиях. Но Кондо, зависавший в углу над стаканчиком кофе, смотрел из-за спины Киджимы так понимающе и грустно, что это сбивало с мысли. – Покажи, – буркнул Хиджиката, сминая окурок и выбивая из пачки новую сигарету. Киджима просиял, похлопал ресницами и споро вытащил айфон из тесно сидящих джинсов. Хиджиката едва слышно фыркнул, невольно впечатляясь – сам бы он возился дольше даже при наличии второй руки. Картинка была идеальной и чёткой, похожей на работу из портфолио маститого фотографа или обложку глянцевого журнала – стеклянный стол, небрежно брошенные у края отчёты поверх чёрной кожаной папки, незакрытый роллер, пустое кожаное кресло и оперевшийся на спинку лощёный ублюдок в супер-дорогом и супер-стильном костюме. – Он классный, – сказал Киджима, явно пытаясь казаться не слишком восторженным. – Всегда платит сверху и не… ну, ты понимаешь, – здесь, вероятно, подразумевалось «не жестокий ёбнутый фрик». – Никогда не грубит, ну… и ты видел, какой он красивый. Хорошо оттраханная довольная блядь, – подумал Хиджиката, изучая его мечтательное лицо и с трудом скрываемые тоскливые вздохи. Киджима не затыкался, лихорадочно листал фото, словно пытаясь показать с разных ракурсов, продать впечатление целым, а не по частям, но чем дольше Хиджиката смотрел и слушал, тем больше казалось, что никого отвратительнее он не встречал. Зелёные глаза, насмешка, притаившаяся в углах рта, чёлка, мешавшая перехватить взгляд, все эти часы-зажимы-запонки, идеальные плечи, обтянутые дорогим пиджаком, хищная сила и ощущение лозунга «я выебу в жопу весь мир». – Что за мудак, – брезгливо бросил он, отталкивая айфон, подсунутый Киджимой прямо к лицу. Тот отшатнулся, и в глазах заплескалась такая обида, словно Хиджиката без повода врезал ему по яйцам. Кондо-сан похлопал Киджиму по плечу. – Иди отдыхай, – посоветовал он доброжелательно, а когда тот отошёл, заметил с теплотой в голосе: – Действительно, поезжай, Тоши. Всё будет хорошо. Хидижката упрямо сжал зубами фильтр, провожая взглядом ссутулившуюся спину Киджимы. Нет, – решил он. – Не будет. Ночью ему снова снилась Мицуба и утро, когда она умерла. Врач даже ничего не сказал, просто покачал головой. Вот тогда-то он развернулся и вышел, краем уха слыша сочувственное «Мне очень жаль» медсестры. Сого остался в палате, застывший и безразличный, рядом стоял Кондо, держа ладонь на его плече. Сочувствующая медсестра, опустив голову, натягивала простынь поверх лица Мицубы, не изменившееся даже в посмертии. Затем картинка сменилась, забарабанив дождём по зонту: день похорон выдался холодным и хмурым, подошвы ботинок скользили по мокрой плитке. Цветы у Хиджикаты в руках были белыми с тонкими жёлтыми прожилками – он даже не знал названия, просто помнил, что она их любила – и с бутонов вниз капала вода. Картинка сменилась вновь. Мицуба смеялась, глядя на него счастливыми блестящими глазами, а он любовался ею, не в силах ни прекратить, ни скрыть охватившее его смущение. Она вдруг посерьёзнела. – Вы обещаете беречь себя, Тоширо-сан? – и протянула к нему руку, но прежде, чем он успел придумать ответ, рука усохла и через посеревшую кожу начала просвечивать кость. Запищали датчики, раздался топот и крики «Набор для реанимации! Срочно!», но Мицуба, тихо ахнув, уже рассыпалась пеплом. Хиджиката, вздрогнув, проснулся, ощущая заходящийся в горле пульс. Он повернул голову и уставился на часы, показывавшие совсем раннее утро, а потом решительно откинул одеяло. Здание было огромным – настоящий монстр из металла, стекла и бетона; жить в таком, наверное, было всё равно, что в какой-нибудь Цитадели. Консьержи, пропуска, мраморный холл – зал ожидания аэропорта, помноженный на операционную – сенсорные кнопки в лифте и вечность, чтобы добраться наверх. Когда двери наконец открылись, выпуская на нужном этаже, Хиджиката был на пределе, и больше всего на свете хотел врезать ублюдку, который не мог потерпеть без ебли пару недель, пока с Киджимы не снимут грёбаный гипс. – Эй, – позвал он, любуясь на тёмно-серые гладкие стены и монохромные картины с простыми сюжетами в вызывающе-алых рамках. – Ты вообще дома? – Пройди налево и прямо, – послышался откуда-то глухой голос, совсем не такой лицемерный и скользкий, как Хиджиката ожидал. – В гостиную. Панорамные окна, стеклянный кофейный стол – дрочит он на них, что ли? – огромная, в полстены, коллекция бабочек под стеклом. Хиджиката поморщился; сзади раздалось шлёпанье босых ног. На Такасуги были тёмные домашние брюки и расстёгнутая белая рубашка с закатанными до локтей рукавами, с волос, которые он безуспешно пытался высушить полотенцем, на неё капала вода. Хиджиката хмыкнул. Этот Такасуги был совсем не похож на свою официальную глянцевую версию, но не нравился ему всё так же, или даже сильнее. Такасуги, заметивший взгляд, приподнял бровь, затем усмехнулся – незажжённая сигарета в его рту качнулась, едва не выпав. – Ну проходи, раз пришёл, – этот приветливый тон, взгляд с ленцой, покрытая мурашками от прохлады кожа смешивались, но не совпадали, словно были фантами разных людей, причудливо заброшенными в одну и ту же потёртую шляпу. – Выпьешь? – светски поинтересовался Такасуги – тон снова сменился, словно отметку дружелюбие они проскочили не глядя – тут же оборвал себя. – Точно выпьешь. – Если только ты не наливаешь гостям какую-то конфетную дрянь, – произнёс Хиджиката ему в спину. Сквозь белую ткань проглядывали лопатки. – Гостям… – насмешливо протянул Такасуги, бросил на него взгляд через плечо, развернулся, протягивая бокал. – Виски, двойной, безо льда. Угадал? Он смотрел и говорил так, будто ему и в самом деле было интересно. Мудак. – А у тебя другое мнение на этот счёт? – сухо спросил Хиджиката. – Или ты думаешь, я должен был с порога скинуть штаны и начать… что там обычно делают? Такасуги рассмеялся – и у него оказался самый обычный, нормальный, человеческий смех, низкий и самую малость хриплый. – По-разному, – сказал он с улыбкой. – Лезут на колени, раздвигают ноги. А вот ты, судя по всему, не раздвинешь. Смотрел он весело и без тени недовольства, будто всего лишь озвучивал факт. И это почему-то раскалило, завело до предела. И виски как назло был отличным – стоило сразу догадаться. – Может, мне себе ещё и подрочить, тебя порадовать? – выплюнул Хиджиката с несдержанным, несдерживаемым гневом, словно никогда такого не делал, словно работал первую неделю и всё ещё ершился на любые слова. Такасуги склонил голову к плечу; бесполезно висевшее полотенце, тёмное от влаги, соскользнуло на пол. – Ну вперёд, – отозвался он неожиданно тягуче и вязко, махнул рукой в сторону дивана. Опустился напротив, разделяя их прозрачным стеклянным столом, воздухом, подчёркнутым – обоюдным – нежеланием, будто не сомневался ни в чём и знал всё наперёд. Хиджиката на автомате шагнул к нему, дёрнул щекой, осознав, потом взялся за пояс брюк. Было поздно прикидываться кем-то другим, это всего лишь работа, такая же, как всегда – даже если и нет. – Нет, – вдруг бросил Такасуги, глядя на его пальцы, просунутые под резинку белья. – Не так, не снимай. Раздетым я тебя ещё увижу. В его голосе не было ни ожидания, ни энтузиазма – одна уверенность, и от неё, почти безэмоциональной, внезапно стало жарко, будто к этому они и шли все прошедшие полчаса. К этому, а не к техничному, равнодушному сексу – на диване, кровати, кресле – фальшивому возбуждению, стонам и вздохам чуть выше и резче, чем надо. Не к тому, чего Хиджиката хотел и что себе представлял; а теперь напряжение клубилось где-то в солнечном сплетении и самую малость мешало ровно дышать. Он опустился на диван, широко развёл ноги, уставившись на носки ботинок, потом перевёл взгляд выше. Такасуги почти на него не смотрел, зато пил частыми мелкими глотками. Край его губ дёргался, словно он хотел улыбнуться и не мог, а зрачки заполнили радужку. Хиджиката подмечал – одно за другим, не давая себе прерваться, отвлечься на что-то ещё, – а ладонь уверенно и привычно скользила по члену. Было горячо, хотелось чего-то неясного, смутного; послышался скрип, Такасуги, покачав в руке опустевший бокал, резко встал. Хиджиката откинулся на спинку, выдохнул, чувствуя, как напрягаются бёдра, заставил себя сидеть ровно и слушать. Звук открываемой бутылки, стук кубиков льда о стенки и дно, вызванный невидимой, но угадываемой дрожью пальцев. Губы пересохли и с трудом разлеплялись, и он уже открыл рот, чтобы окликнуть, сказать что-нибудь оскорбительное – там, не можешь, что ли, держать себя в руках, перевозбудился, ха, но тут Такасуги остановился рядом с ним и посмотрел. В первый раз – прямо. Тряхнуло, словно ударило током, Хиджиката двинул ладонью резче, втянул воздух сквозь сжатые зубы. Такасуги не двигался, нависая, разглядывал неотрывно и жёстко, и костяшки у него побелели от напряжения. Хиджиката не знал, не понимал чего тот хочет, и это заводило – неопределённость, игра, правила, выведенные палочками на воде, всё то, чего он никогда себе не позволял, да и не с кем, незачем было. Его клиенты – простые скучные люди, которые уходили домой к детям и жёнам, закрывая за собой вместе с дверью всё запретное, ненужное и обезличенное. Такасуги был не таким. Сдерживаться было всё сложнее и – с каждой секундой – бессмысленнее. Пальцы обхватили член у основания, оттянули вниз бельё, запястье сдвинулось, открывая головку. До боли хотелось моргнуть, но нельзя, нельзя было, если он хотел поймать, увидеть всё – и, чёрт возьми, да. На челюсти Такасуги на мгновение – всего короткое, одно – заиграли желваки, в глазах плеснуло злое, откровенное, жаркое, совсем не похожее на этот его глянцевый едкий самоконтроль. Наверное, Хиджиката заодно потерял и свой, не удержав выражение, отразив на лице самую малость из того, о чём думал – взгляд Такасуги вдруг стал холодным и цепким, но следом, почти тут же – понимающим. Черты смягчились, он усмехнулся. – Продолжай, – попросил, потребовал он. Можно было не подчиниться, можно было даже встать и уйти, Такасуги бы не остановил, возможно даже не сказал бы ни слова, но не хотелось. Не хотелось ничего. – Надоело, – возразил Хиджиката, приподнялся, стаскивая до колен и штаны, и бельё. Член шлёпнулся о живот со сладким и пошлым звуком, дёрнулся, становясь твёрже. – Сядь и смотри, – сказал он, прищурившись. – Раз заказывал шоу. Такасуги вскинул бровь, толкнул бокал по столику – тот поехал, словно в сцене сериала, где герой напивается в барах и вываливает на бармена свою несчастную любовь, боль и скучную жизнь – расслабленно опустился на диван напротив, упёрся пяткой в подушки сиденья. Мягкая ткань домашних брюк обтянула бёдра и крепкий стояк, ничего не скрадывая, но Такасуги, судя по всему, не смущали подобные мелочи. Может быть, ему нравилось себя демонстрировать, может быть ему нравилось, что Хиджиката смотрит на то, как он на него реагирует – никак не получалось разобрать. Хиджиката оттянул яйца, провёл по стволу вверх, отвлёкшись, и вздрогнул, когда раздалось спокойное: – Раздвинь ноги, мне не всё видно. – Нравится приказывать? – спросил он, сползая ниже. Колени до треска натянули ткань, в ушах начинало шуметь, а от неудобной позы ломило шею. Взгляд Такасуги теперь ощущался ладонью, плотным уверенным касанием в такт. – Тебе тоже, – заметил Такасуги, когда Хиджиката уже почти забыл, о чём спрашивал – его выдавала лёгкая, на выдохе, хрипотца, но он больше её не скрывал. – Разве нет? Хиджиката хмыкнул, легко царапнул ногтём уздечку, выгнул спину. Такасуги качнулся вперёд; у него было такое сосредоточенное, такое напряжённое лицо, и крылья носа подрагивали. – Кончай, – сказал он, и голос его был не громче шёпота. – Кончай. Сейчас. Под веками вспыхнуло яркое, светлое, ослепляющее. Хиджиката выдохнул и прикрыл глаза. – Останься так, – попросил Такасуги, когда Хиджиката, приподнялся, пытаясь натянуть штаны обратно. Диван тихо скрипнул, выдавая движение, потом на колени легли горячие сухие ладони, толкнули их в стороны, вновь разводя до упора. Хиджиката неохотно открыл глаза. Пальцы Такасуги с нажимом прошлись вверх по бёдрам, не коснувшись опавшего члена сдвинулись на живот, проследили пятна подсыхающей спермы. Отдёрнулись, когда Такасуги резко встал, непроницаемый и снова закрытый. Всё ещё возбуждённый. Хиджиката молча подцепил край штанов, потянул их наверх. Сглотнул вязкую густую слюну. Где-то здесь должно было прозвучать «Можешь идти», или что там ещё этот пижон мог сказать. «Вы свободны»? Нет, он сказал бы «ты», ему ведь, кажется, претил официоз. Хотя, что Хиджиката вообще о нём знал, чтобы делать такие выводы. Дело было просто в ощущении, или интуиции, или чём-то ещё. Он тряхнул головой, потянул за завязки на поясе Такасуги, не удержавшись, прижал ладонь к его твёрдому члену, такому горячему даже сквозь ткань. Одним движением сдёрнул брюки вниз и тут же почувствовал запутавшиеся в волосах пальцы, безжалостно, болезненно тянущие, запрокидывающие голову назад. – Что ты делаешь? – ровно, очень ровно поинтересовался Такасуги. Шипящие ноты, ярость, от которой покалывало кожу. Хиджиката тронул губами головку и ответил, так же ровно и в тон: – Считай это бонусом. Это и вправду был бонус, спонтанный, почти бездумный – Хиджиката просто привык работать хорошо и доводить до конца всё, за что бы ни взялся. Так сложно было изменять старым, въевшимся в кости привычкам; и ничего больше. Неважно было, насколько ему – неожиданно,вдруг – это нравилось. Это: солёный вкус Такасуги, терпкий чистый запах, и то, как он цеплялся за его плечо, и как не отпускал волосы, временами дёргая сильно, нарочито причиняя боль, но ни разу не перейдя границ, и то, как он выглядел сейчас – острые тени ресниц на скулах, приоткрытые губы, влажно блестящая полоска зубов, твёрдые напряжённые мыщцы, дрожь удерживаемых от толчков бедёр, всё тот же грёбаный самоконтроль, чуть спущенный с поводка. – Кончай, – беззвучно бросил он, обдавая влажную кожу прохладным дыханием, повторяя этот грязный, низкий, такой охуительный трюк, и тут же обхватил член ртом, позволил ему скользнуть глубже, упереться в горло. Он отлично – все те секунды, которые Такасуги безмолвно сотрясался в оргазме – понимал, что не произнёс ничего вслух, но знал, что Такасуги отлично его услышал. Или, может быть, просто угадал. Кожу на животе стянуло, губы горели и саднили уголки рта. Хиджиката выбил сигарету из пачки. Всё мерцало, двоилось, впрочем, не сильно; Такасуги, так и стоял рядом, упакованный обратно в свои мягкие, ничего не скрывающие брюки, незавязанные и съехавшие вниз. Взгляд его, пустой и отсутствующий, застывший в одной точке, плавно соскользнул со стены на диван, потом на Хиджикату – так, будто бы не узнал. Но затем рука коснулась запястья бережным экономным движением, обхватила, поднимая наверх. Тёплое дыхание обожгло, когда Такасуги поднёс сигарету ко рту – прямо так, зажатую между пальцев Хиджикаты, словно это было в порядке вещей – и глубоко затянулся, трогая кожу сухими губами. В груди кольнуло, и на мгновение стало больно дышать. – Пойдём, – сказал Такасуги, выпуская в сторону дым. Хиджиката качнулся назад, разрывая расстояние, это вязкое, застывшее состояние между ними, и докурил в две затяжки. В спальне не горел свет; огни города лихорадочно метались между потолком и стеной, рекламные баннеры окрашивали их в десятки разных цветов, от которых мутило. Такасуги нахмурился и отошёл к окну. Жалюзи опускались с мягким жужжанием, плавно отгрызая от картинки за окном кусок за куском. Темнота, почти абсолютная, навалилась на плечи, но присутствие Такасуги ощущалось кожей. Хиджиката вспомнил, как пару часов назад орал, что не позволит ебать себя какому-то пиздюку, пролезшему наверх за папочкины деньги. Не позволит. Не позволил бы, да. А потом скинул куртку прямо на пол и наклонился, распутывая шнуровку ботинок. Послышался мягкий шелест, и Хиджиката как наяву представил, как соскальзывает с плеч рубашка, застревает на локтях, сковывая движения. Под веки словно насыпали песка, воздух прогрелся, а может, Такасуги просто что-то включил, но нет, точно не обогреватель, зато от стен пошёл блёклый голубой свет, холодный и колкий. Хиджиката стянул штаны. Такасуги, полностью обнажённый, стоял к нему спиной, доставая из тумбочки презервативы и смазку. Бросил их на кровать, потом обернулся, улыбнулся через плечо. – Размер подойдёт. Будничный уверенный тон, чёлка, отброшенная с лица безмятежным движением. Конечно, тебе подойдёт, – на автомате подумал Хиджиката, – ты же их и купил. Потом понял. Наверное, у него было очень глупое выражение лица – но спросить было не у кого; Такасуги, поставив одно колено на постель, скользил ладонью по простыне, опускаясь всё ниже и раскрываясь, а под кожей, в голубом блёклом мареве казавшейся нечеловеческой, серой, перекатывались мышцы. Хиджиката на секунду пожалел, что тот включил свет, не оставив их, как прежде, в полной темноте. И шагнул вперёд. Не нужно было даже лишних усилий – и без того стояло до боли; поясница Такасуги казалась горячей, раскалённой как печка. Хиджиката сглотнул, скользнул липкими от смазки пальцами ниже, тронул вход. Толкнулся на пробу, потом грубее и резче, сразу двумя пальцами и до самого конца, машинально отметил и сорванный вздох, и то, как внутри было туго и узко. Какого чёрта, – рассеянно подумал он, потом разозлился, повторил про себя с нажимом. – Какого чёрта, кто ты, откуда вообще такой. – Сколько… – вырвалось, но Хиджиката тут же одёрнул себя. Молчание повисло между ними могильной плитой, затем Такасуги повернул голову, уперевшись лбом в предплечье, и ухмыльнулся. – Что? – и голос его впервые звучал так, как должен был, как он звучал в мыслях Хиджикаты, когда тот разглядывал фотки с широкого экрана айфона, когда прокручивал в уме реплики, когда, поднявшись в лифте, крикнул что-то в пустую квартиру. Мудачная, кислотно-едкая интонация, скользко-вежливая надменность, тщательно отмеренное недоумение, сигнал невольно перейдённой черты. Хотелось стереть это всё, смять в одно целое с этой уёбищной полубезумной ухмылкой, с этим взглядом из-под полуприкрытых век, с этим ощущением собственной охуенности и его, Хиджикаты, тупой неуместности. – Заткнись, – шипел он, проводя ногтями вдоль его позвоночника, подхватывая ладонью под подбородком, с силой потянул наверх, на себя, давя ребром на открытое горло. – Заткнись, заткнись, заткнись. Но Такасуги только косился на него, не пытаясь ни вывернуться, ни обернуться, и прогибался, а ухмылка его незаметно сменилась обычной усмешкой и поверхностными вдохами через приоткрытые губы. Взгляд застыл на них, прикипел, Хиджиката уткнулся носом в повлажневший висок, скользнул ниже, касаясь щеки. И тут вспомнил. Он знал многих, десятки тех, кому было плевать. Если можешь взять в рот чужой член, пару, тройку, по десятку за ночь, лизать чужое очко, брать деньги за секс, дрочить, зная, что на тебя сейчас передёргивает какой-то старый и жирный урод, становится не до принципов, и однажды, когда-нибудь, может быть, даже не через год, может быть, даже не через десять лет, ты понимаешь, что для тебя нет никакой разницы, с кем спать – с тем, кого ты выбрал в клубе, или с тем, кто в совсем другом клубе выбрал тебя. Только тот, последний, неважно насколько обдолбанный, пьяный или просто отвратный, уходя, оставит тебе денег на новую тачку, аренду квартиры в элитном комплексе, может, совсем такой, как эта неоновая, и в самом деле похожая на нутро космического корабля, а первый просто наскоро даст в облёванной и забрызганной спермой кабинке. Хиджиката не хотел, чтобы и для него всё закончилось так, превратившись из чётко очерченной необходимости в образ жизни. Поэтому он разделял работу и личное, даже то обезличенное-личное с кабинками, туалетами, подворотнями, стандартными номерами стандартных отелей, развешивал маячки и ориентиры, разносил в разные колонки прикосновения, действия, жесты и взгляды. Поцелуи были в той, второй. Той, которая была не про сейчас, и не про здесь, и не с ним. Хиджиката отпустил его, с силой надавил на загривок, утыкая лицом обратно в постель, продёрнул в кулаке член, провёл головкой по расселине. Такасуги, не возражая и больше не оборачиваясь, лежал, беспорядочно сжимая и разжимая пальцы, так и не изменив положения, и чувство неправильности вдруг навалилось, обхватило поперёк груди склизкими щупальцами. – Эй, – окликнул Хиджиката, толкнул его в бок. – Перевернись. – Зачем? – сухо спросил Такасуги. Голова его приподнялась, подбородок лёг на скрещенные предплечья. Хиджиката толкнул снова, добавил, не понимая, когда успел так сесть голос. – Хочу трахнуть тебя так. Такасуги медлил. Наверное, он о чём-то думал или и вовсе провалился во флэшбек, но когда перевернулся – любое выражение с его лица словно стёрло ластиком, оставив его отстранённым и невыразительно жаждущим, а ноги он развёл в стороны таким слитным, таким идеальным движением, будто делал это каждую ночь. Это взбесило – и пустое лицо, и тьма, забившаяся под веки, прячущая выражение глаз, и слитное идеальное движение. Он вошел сразу, резким мощным толчком; Такасуги дёрнулся, закусил щёку изнутри, а затем вдруг коротко рассмеялся. Он даже хотел сказать что-то – кажется – его губы шевелились, но так и не издали ни звука. Хиджиката смотрел на его запрокинутую голову, напрягшиеся на шее мышцы, дрожь ресниц, и всё это провоцировало лишь быть жёстче, причинять боль. Никто никогда не вызывал у него такой дикой, такой беспричинной злости, такого желания сорваться – и он совершенно не знал почему. Лишь думал, двигаясь без передышки в странном и рваном, слишком быстром ритме, что трахаться с тем лощёным ублюдком с фото, даже лечь под него, было бы легче, было бы лучше, чем с этим Такасуги, совсем другим. Таким живым. Мир казался нечётким, замедленным, словно их залило, утопило в желе. Хиджиката поднял руку, провёл большим пальцем по челюсти Такасуги, с нажимом коснулся спёкшихся губ. Он знал, точно знал, что за этим последует, но всё равно изумился, когда палец объяло влажным мягким теплом, язык скользнул по подушечке, а зубы с лёгким намёком на боль прошлись по костяшкам. Ребристое нёбо, гладкая поверхность щеки; не выдержав, он толкнулся глубже, чуть оттянул и тут же отдёрнул, когда Такасуги вдруг открыл глаза. Хиджиката смотрел на него и словно отщёлкивал кадры, один за другим: дёрнувшийся угол рта, слипшиеся от влаги ресницы, то, как небрежно Такасуги облизал собственную поднесённую к лицу ладонь, прежде чем опустить на член, ответный толчок его бёдер. Лёгкий присвист на выдохе и то, как красиво и правильно-неправильно было, когда он дрочил себе, оставляя на животе капли смазки. Перестань, – хотел произнести Хиджиката и не смог, лишь судорожно, лихорадочно перехватил запястье, отвёл в сторону, вжимая в постель. Краем глаза заметил, что в челюсть летит кулак, перехватил и вжал в постель его тоже; было так неудобно, пот заливал глаза, и ни стереть, ни смахнуть, ни сомкнуть веки – слишком крепко они оказались связаны, спаяны взглядами и слишком крепко приходилось держать, потому что Такасуги ни на минуту, ни на секунду не оставлял попыток. – Ах ты ж чёрт, – прошипел Хиджиката, когда влажное запястье вывернулось, рывком завёл обе руки Такасуги за голову. Тот выгнулся, больно стиснул коленями рёбра, насадился на его член, уверенно, сильно, так сладко, что внутри опять закололо, выбило из горла дыхание, смешавшееся с дыханием Такасуги. Как мы оказались так близко, – промелькнуло и тут же угасло; они соприкасались предплечьями, грудью, и костяшки безостановочно елозили по животу Такасуги, пока Хиджиката дрочил ему, беспорядочно и совсем не ритмично. Было мокро и жарко, кожа скользила, Такасуги мотнул головой, слизывая с губ соль, и Хиджиката вспомнил влажное, мучительно жаркое тепло его рта – фантомно закололо собственные губы и пальцы – но тут Такасуги неожиданно стиснул зубы и вжался виском в плечо, застывая, и Хиджиката понял, что не успевает, не успеет, всё. А затем его тоже затянуло в оргазм. – Теперь можешь меня отпустить, – хрипло произнёс Такасуги пару минут спустя. Он больше не двигался и не пытался высвободиться. Хиджиката с трудом расцепил пальцы; на запястьях Такасуги остались наслаивающиеся друг на друга следы, тёмные синие отпечатки, но тот словно не обращал на них никакого внимания. Хиджиката потянулся к тумбочке, выбил сигарету из пачки, раскурил и поднёс к его рту. Сухие губы коснулись пальцев – снова, так ожидаемо – а по коже всё равно побежали мурашки. Наконец Хиджиката отстранился, выходя из Такасуги с тихим непристойным звуком, не отрывая взгляд от его лица, скрытого тонкой завесью дыма. Цепь синяков, начавшаяся на запястьях и шее, миновав грудь, продолжалась на бёдрах, и Хиджиката пытался, но никак не мог вспомнить, когда успел их оставить. Кожа там казалась почти раскалённой – жарче только в паху, у расслабленного, вялого члена, и ниже, под яйцами, и ещё ниже, у припухшего входа. Хиджиката осторожно обвёл его ногтём, толкнулся внутрь на пол-фаланги, чуть глубже, и чувствовал, как этот накал, этот жар переходят на него, оставляя за собой что-то тревожное, страшное, выворачивающее наизнанку. А потом Такасуги, сжав окурок в ладони, приподнялся на локтях и очень мягко сказал: – Достаточно. В голове словно щёлкнули выключателем. Хиджиката моргнул, прогоняя ослепительный свет из-под век, на автомате нашарил сигареты, чувствуя странную, непривычную ему опустошённость. Мысли кончились; он с трудом помнил, что было с утра, что было, когда он приехал, где он, зачем он здесь. Ступня задела твёрдый носок ботинка. Одеться, – пришло откуда-то. – Точно. – Можешь переночевать тут, если хочешь, – предложил Такасуги из-за спины, голос его звучал невнятно и сонно, так смазанно, что почему-то казалось, что это издёвка. Улыбнитесь, вас снимает скрытая камера, таблоиды, хоум-видео, Хиджиката-новая-звезда-порнохаба, сюрприз. Что за глупости лезли в голову, кому бы волноваться о таблоидах, так это Такасуги, а не Хиджикате. Но тот курил за его спиной, кажется, так и не поменяв позы. Хиджиката прокрутил про себя фразу «Да я бы лучше переночевал в картонной коробке с бездомными», но понял, что не сможет выговорить – все силы уходили на то, чтобы впихнуть пуговицы в проймы, а ноги – в ботинки. Мир плавно покачивался, когда он встал, покачивался, когда шёл к двери, покачивался в сторону вместе с распахнутой дверью. Странный голубоватый свет за спиной мягко угас, так же неожиданно, как включился, и это задело – будто темнота должна было вычеркнуть всё, что только что произошло – ничего. – Захлопни входную дверь, – бросил Такасуги на прощание, и голос его отчего-то уже ни невнятный, ни сонный, был очень, очень уставшим. К утру, после ночи короткого беспокойного сна, Хиджиката вспомнил, что его мотоцикл остался торчать на стоянке у дома Такасуги, и почувствовал себя так, будто у него разом заболели все зубы. Осенний ветер гонял по небу хмурые тучи, задувал под воротник куртки; в метро Хиджиката, не переставая, думал, что скажет, если столкнется с ним, но не придумал ничего. Поздороваюсь, – раздражённо решил он про себя. – Мимо пройду, плевать, не проблема. А потом вспомнил уставший голос и мягкие ноты в этом «Достаточно», как тяжело было удерживать его руки прижатыми к постели, или как Такасуги подавался навстречу, без остановок, хоть и пытался, тоже без остановок, высвободиться, и во рту стало горько. – Плевать, – ожесточённо повторил он вслух. Сидящая напротив девчонка в школьной форме, выглянув из-за планшета, недоумённо вскинула брови. Всё это казалось каким-то неправильным, как обувь слишком маленького размера, как камушек, угодивший под стельку – зудело и ныло, раз за разом возвращая мысли обратно в тёмную комнату, залитую потусторонним голубым светом. По пути от метро до комплекса Хиджиката успел выкурить половину пачки и остановился лишь когда последней затяжкой подпалил себе пальцы. Стоянка была опустевшей, охранник дремал, накрыв лицо журналом с айдолом на обложке, начинал медленно накрапывать дождь. Самую малость не хватало саундтрека – барабанов там, или чего-то ещё напряжённого, вроде оста из фильма ужасов. Хиджиката фыркнул, неожиданно расслабившись, и зашагал бодрее. Мотоцикл приветливо поблёскивал хромированным боком. Хиджиката смахнул капли с сиденья, погладил руль, постоял рядом, прежде, чем убрать подножку, перекинул ногу. Мотоцикл мягко просел под его весом. Пара минут ушла на то, чтобы натянуть перчатки, ещё пара – на шлем. Охранник пошевелился во сне и журнал его медленно пополз вниз, обнажая крючковатый нос. Пора было выезжать, если только он не хотел застрять тут на полчаса, объясняя, почему ушёл вчера в таком состоянии, что бросил свой транспорт, и что вообще, такой подозрительный, забыл в элитном доме, но Хиджиката всё медлил, сам не зная почему. Потом понял – вопреки всем опасениям, всему раздражению, плескавшемуся внутри, он хотел снова его увидеть. Мысль показалась правильной, но очень смешной, и Хиджиката нажал на газ, так и не прекращая смеяться.

***

Осень выдалась дождливой и грязной, клиенты, страшно смущаясь, всё чаще просили принести в комнату плед, чай и какой-нибудь сладкой херни, от запаха которой мутило, убрать освещение, достать настольные лампы и свечи. Хиджикате претила эта искусственная и вымученная романтика. Такасуги больше не объявлялся. По телевизору что-то бубнили о кризисе, совещаниях и зарубежных поездках, но Хиджиката не слушал их, переключая на боевики и прогнозы погоды. Он старался не думать, выходило не так уж и плохо. Но иногда, щёлкая зажигалкой, чувствовал фантомное прикосновение губ к кончикам пальцев, и ни избавиться от него, ни забыть не получалось. Киджима, счастливый и успокоенный, первые пару дней порывался таскать ему шоколад, бухло, сигареты – всё на свой вкус, душное, конфетное, баснословно дорогое; Хиджиката швырял их в мусорку и выставлял ту за дверь – потом перестал. Сам он считал дни до того, как этому кретину снимут гипс, лишь бы оставил в покое – потом перестал тоже. Из-за ливней мотоцикл отправился в гараж, и Хиджикату больше интересовали вымокшие ноги и отсыревшие сигареты, коллекция пледов под стойкой администратора, и то, какой глупый вид был у него в дождевике. Но в один день привычная, мучительно скучная выпестованная реальность вдруг изменила себе. Ваза пролетела в сантиметре от его лица и, ударившись о косяк, рассыпалась на мелкие осколки. – Ты совсем охренел? – рявкнул Хиджиката, смещаясь в сторону. У Киджимы были зарёванные глаза с тёмными кляксами туши на нижних веках. – Ненавижу! – выдохнул тот, хватая со столика тяжеленный глянцевый журнал. – Успокойся, – брезгливо бросил Хиджиката, уклоняясь и от него. – Что случилось-то? – Ты! Правая рука его, наконец освобождённая от гипса, казалась неестественно бледной и обнажённой без набора браслетов, часов и колец. Киджима потёр её нервным жестом, хлюпнул носом, а затем осел на диван и разрыдался. Хиджиката отвернулся и достал сигареты. Плевать ему было, что случилось, но начинать с тяжёлых предметов, летящих в голову, каждый рабочий день он не планировал. – Это всё ты, – пробормотал Киджима сквозь слёзы. – Что ты сделал, что ты ему про меня наговорил? Хиджиката достал из ящика упаковку салфеток и кинул ему на колени. – Ещё раз и внятно. – Такасуги-сама! – заорал Киджима, подскакивая. Рухнул обратно, утирая запястьем лицо и размазывая тушь до самого подбородка. Хиджиката смотрел на него и чувствовал такое отвращение, что сосредотачиваться на словах получалось с трудом. – Такасуги что? – переспросил он сухо. – Он обнулил мой контракт, вот что, – ответил Киджима неожиданно ровно и зло. – Сказал, что мои услуги ему больше не требуются. Хиджиката пожал плечами. – И причём тут я? – До того, как ты к нему съездил, у нас всё было отлично! – Или он просто воспользовался твоим переломом как предлогом тебя отшить. – Зачем ему было меня отшивать? – Мне откуда знать. Мне плевать и на тебя, и на него. – Ты просто сам к нему хочешь, да? Хлебное место, и трахает он хорошо. Ну, Хиджиката, тебе ведь понравилось? Поэтому ты… – Закройся, – ласково посоветовал Хиджиката, выбрасывая окурок. – Если не хочешь схлопотать по гипсу на все конечности. И сходи-ка спроси администратора, много ли контрактов от Такасуги я получил. Он сам отлично знал ответ – ни одного. Они не подходили друг другу ни в манерах, ни в обращении, ни в сексе, и лучше им было больше никогда не встречаться. Такасуги мог быть кем угодно, но дураком он не был, и не мог тоже этого не заметить. Так что не будет никаких контрактов, не будет звонков, сообщений и притворно-случайных встреч у заднего входа, на которые, судя по гневному виду, рассчитывал Киджима. Образ той ночи подёрнется лёгкой дымкой, а затем и вовсе испарится из памяти. Ждать иного глупо, хотеть – ещё глупее, а Хиджиката тоже не был дураком. Все эти фантомные ощущения, воспоминания, которые то не тревожили, то обрушивались сверху, стоило едва прикрыть глаза, пройдут – может быть, даже быстрее, чем в городе закончится этот проклятый, бесконечно надоевший дождь. – Сого в городе, – без особого выражения заметил Кондо. Они сидели в кафе через дорогу от клуба и встречали рассвет, за тучами неотличимый от заката. Сонная официантка вытирала столик – выглядело так, будто она просто дремлет над ним, а рука её движется сама собой. Хиджиката подвинул чашку с кофе, чтобы стояла ровнее. – Хочет увидеться. – Приятной встречи, – ответил Хиджиката. Ему, пожалуй, хотелось спать. Или он очень хотел хотеть спать, разницы в этом не было никакой. – Тоши… – Что? – он взглянул на нахмуренные брови Кондо и печальный взгляд и дёрнул плечом. – Рад, что он в порядке. – Тоши, ты не пробовал с ним поговорить? – Не думаю, что нам есть о чём. Это было честно. С тех пор, как умерла Мицуба, тем для разговора у них не было – разве что о размерах оставшихся больничных счетов, которые они в самом начале, после серии жутких скандалов, договорились поделить на двоих. Тогда оба думали, что всё ещё может быть хорошо, а Хиджиката работал вместе с Кондо – не в эскорте, в СБ. После похорон они не виделись. Сого, бросивший университет, вступил в частную армию и мотался по миру, иногда присылая Кондо открытки с пустынями, тропиками и какими-то жутковатыми развалинами, от которых веяло могильным холодом. Хиджикате не присылал ни разу, и тот с трудом сдерживал облегчение. Так было проще, хотя, что уж там, порой он по мелкому засранцу скучал. Но затем между ними вырастал бледный светловолосый призрак с нежной, такой знакомой улыбкой, и всё снова становилось на свои места. – Хотите, – сказал он, вдавливая окурок в пепельницу, – передавайте привет. Кондо отвёл глаза. За прозрачным окном-стеной по пустым улицам текли реки воды.

***

Доктор, не скрываясь, равнодушно разглядывал стену. – Как вы понимаете, шансов практически нет. На столе у доктора стояла фотография – три девочки разных возрастов, играющие с щенком, крыльцо, женщина в бледно-зелёном переднике, наверняка их мать – и белая кофейная кружка. На пальце – выбеленная полоска кожи на месте кольца, под глазами – тени. У Хиджикаты даже не выходило на него разозлиться, настолько отупляющая навалилась усталость. – Но они есть? – упрямо переспросил он. Доктор снял очки, повертел их в руках, затем медленно сложил дужки. – Я хочу, чтобы вы понимали, – начал он, не меняя тона. – Речь идёт даже не о процентах, а о десятых долях процента. На вашем месте я бы… – Я понял, – оборвал Хиджиката. На столе открытыми лежали несколько папок: распечатки, рентгенограммы, снимки КТ. Поверх центральной лежал скрепленный степлером двойной листок с экспериментальной программой. С экспериментальной программой и суммой в правом верхнем углу, от размера которой холодели руки. – Можете взять с собой, – сказал доктор, заметив взгляд Хиджикаты. – Подумаете. Но помните, что я сказал. Хиджиката на секунду прикрыл глаза. Забыть бы не вышло, даже если бы он захотел. – Сколько у меня времени? – спросил он хрипло. Доктор пожал плечами. – Два, быть может, три дня. С тем же успехом он мог сказать «Времени нет». – Зайду через два дня, – сказал Хиджиката вместо прощания, засовывая сложенные листки в карман. В коридоре было темно и тихо. Хиджиката прикрыл за собой дверь и протянул руку вбок, безошибочно находя взъерошенный затылок сидящего на полу Сого. – Вставай, – бросил Хиджиката и не удивился, когда запястье обхватили так крепко, словно мечтали переломать ему пальцы. Встав, Сого утёр лицо. Глаза у него были красными и опухшими. – Как смешно, – произнёс он и замолчал. Хиджиката развернулся и пошёл к выходу из отделения. Если повернуть налево от запасной лестницы, можно было попасть на балкон – это всё, что его интересовало. Сого за спиной всхлипнул истерично и зло. – Так и уйдёшь? Даже не попрощавшись с ней? Хиджиката нехотя обернулся: – Я иду курить, – надеясь, что это всё объяснит. Безуспешно. – А потом? Жестокость Сого, заключалась не в том, чтобы оторвать мухе крыло, а в том, чтобы отрывать второе так медленно, что осознание потери становилось невыносимым. – Ты и так всё слышал, – ответил Хиджиката. Листы в кармане хрустнули, когда он нашаривал пачку. – Да, – признал Сого глухо. Потом с издёвкой процитировал: – «Шансов нет». И ты тоже в это веришь? Вера? Хиджиката едва не рассмеялся. Хиджиката никогда не верил ни во что, кроме себя. Вот только сейчас эта вера была бесполезнее жвачки, налипшей на подошву ботинка. – Спроси уже то, что хочешь, – посоветовал он жёстко, обхватывая фильтр губами. Ему не нужно было видеть лицо Сого, чтобы понять, какая борьба разворачивается внутри. Сого, который не выносил его, Сого, который счастлив бы был, если бы он умер или внезапно покинул Японию, оставив его обожаемую сестру в покое. Хиджикате не нужно было ничего видеть – он всё знал наперёд. Ему нужно было покурить. – Ты сдаёшься? – спросил Сого бесцветно. Хиджиката позволил молчанию разлиться между ними как воде из прорванных труб. – Нет, – сказал он наконец, дёргая на себя дверь. – Я найду деньги. Молчание за спиной приобрело изумлённый оттенок, а затем Сого рассмеялся. – Столько? – его голос становился злее с каждой секундой. – Ты не грёбаный супермен, Хиджиката. Хиджиката выудил из-под подкладки зажигалку. – Доброй ночи, Сого. И уже из-за захлопнутой двери услышал: – Пошёл ты, ублюдок. На часах снова было раннее, безбожно раннее утро. Хиджиката стёр пот со лба и сел, подхватывая с тумбочки пепельницу. Последнее время сны снились нечасто, по крайней мере, гораздо реже, чем в первые месяцы. И он по-прежнему не знал, рад ли этому. Время размывало лицо Мицубы, истончало черты. Он всё ещё мог собрать воедино образы: бледные руки с холодными пальцами, тёмные глаза, полные тепла. Светлые волосы, спадающие на шею, её чёлка, то, как она хмурила брови, когда они с Сого тихо ругались в углу палаты; хорошие дни, когда она не казалась белее больничных простыней. Её улыбка и смех. Бесконечная нежность, с которой она гладила по волосам задремавшего у её постели Сого, бесконечная нежность, с которой она смотрела на самого Хиджикату, когда думала, что тот не видит. Мог, если заставлял себя перебирать, вспоминать и отделять лишнее. Но с каждым разом становилось сложнее. «Мёртвых нужно оставлять мёртвым», – произнёс в его голове кто-то, чьего голоса он не помнил. Хиджиката затушил сигарету на середине. Он знал только один способ сделать приемлемее испорченный день, когда на часах было восемь утра: пробежка до зала по заваленным снегом улицам, час на разогрев и железо и ещё час на спарринги. Когда-то Хиджиката думал, что начнёт представлять на месте манекена или рандомных спарринг-партнёров своих клиентов. В реальности вышло иначе: среди лиц, мелькавших перед глазами, были только прочие знакомые-незнакомые люди, а иногда и вовсе одна темнота, та самая отупляющая усталость, которая пришла вместе с поставленным Мицубе диагнозом. Сегодня был её день – чёрное вязкое марево клубилось, обретая форму манекена, и по краям иногда проскакивали яркие голубые разряды. Хиджиката так сосредоточился на них, ослепляющих и непредсказуемых, что окрик послышался ему издалека, словно вытащенный из глубин памяти. «Достаточно». Он развернулся, ударяя на голос, но удар попал в блок, и перед глазами наконец прояснилось. – Достаточно, – тяжело дыша повторил Кондо. – Что с тобой сегодня, Тоши? Ты словно кого-то другого на его месте видел и хотел… – Хотел? – эхом переспросил Хиджиката. Он даже не знал, чего хотел и кого и где видел. Он встряхнулся: – Простите, Кондо-сан, я задумался. – Опять плохая ночь? – спросил Кондо сочувственно. От мягкости его взгляда сводило зубы. Хиджиката подхватил полотенце со скамейки и набросил на плечи. – Терпимая. Я пойду, Кондо-сан. Хочу напоследок побегать. Хорошей тренировки. На беговой дорожке Хиджиката всё пытался вспомнить, когда в последний раз так увлекался дракой – тем более, со статичным противником. Похороны? Да, что-то подобное было, но Кондо тогда страховал его каждый раз и успевал охладить прежде, чем Хиджиката окончательно уйдёт в себя. До этого? Хиджиката снизил темп. До этого был один случай, думать о котором он не любил – тот произошёл спустя пару месяцев после смены работы. Хиджиката пришёл в зал, почти не помня себя от оглушающей ярости, а очнулся в клетке, превращая лицо одного придурка из числа про, переманенных из соседнего зала, в кровавое месиво. Потом рассказали, что тот невовремя попытался взять его на слабо. – Нужно отпускать себя хоть иногда, – сказал тогда Кондо. – Иначе в следующий раз дело может закончиться не только сломанным носом. Я беспокоюсь за тебя, Тоши. – Не стоит, – ответил он на автомате. – Я придумаю что-нибудь. «Чем-нибудь» оказались рутина и забитое время. Работа, больница, зал, долгие заезды по отдалённым улицам, подальше от основных трасс, зал, снова больница, ещё чуть больше работы. Сразу после похорон к списку прибавились бары, несколько месяцев спустя – клубы из тех, в которых можно было легко и быстро получить секс, и никто не помнил чужих имён. Мацудайра держал слово и не отправлял ему неподходящих клиентов, а Хиджиката держал себя в руках. Сделка была идеальной. Была… От осознания Хиджиката едва не слетел с дорожки. В прошлый раз всё дело было в Сасаки, а в этот… Хиджиката сжал зубы и побежал быстрее. Он не собирался думать о Такасуги и не собирался его вспоминать. Нечего было помнить. – Тоши, – позвал его Кондо. – Подстрахуешь меня? – Конечно, – Хиджиката перешёл на быстрый шаг. – Через пару минут подойду. Пульс, замедлялся, возвращаясь к нижним значениям, и вместе с ним приходило прохладное, будоражащее ощущение в мышцах. Хиджиката сбросил показания и соскочил с дорожки. Кондо-сан, само собой, в итоге был прав: напряжение стоило сбрасывать, а у Хиджикаты ещё оставались давние, проверенные варианты. Все мысли, тени воспоминаний, странные всполохи, чувство, что он упустил что-то и не успел разобрать – значили меньше, чем смятый стаканчик из-под воды, отправленный в урну. Ему просто нужно было заняться своим расписанием и не ослаблять контроль.

***

Осень кончилась, как и зима, и дожди лили снова, по утрам сменяясь ломкой неловкой изморозью. Хиджиката, стащив мотоциклетные перчатки, сунул их в карман и прищурился. У клуба, в который он обычно ходил, не было вывески, один только криво повисший иероглиф «душа» и старый фонарь над входом, то потухавший, то загоравшийся снова. Внутри было шумно, людно и жарко, с потолка сыпались блёстки. Мальчики в клетках между вилянием задницей и приветственными взмахами рук выдували крупные мыльные пузыри. Хиджиката повертел головой, разминая шею, и направился к бару. Воздух казался густым и сладким от дыма, басы приятно отдавали в живот. Хиджиката любил, когда много народу – в такой толпе просто было не думать и никого не замечать. Пить, разглядывать потолок, танцевать – или нет, трахаться – или нет, соблазнять – чаще нет – или следовать простым и понятным соблазнам. С другого конца барной стойки ему улыбнулись. Хиджиката напряг память, вспомнил, что уже спал с ним пару месяцев назад, и фыркнул. Сколько здесь было таких, кого бы он не узнал, и сколько было тех, кто не узнал бы его. Он допил и соскользнул с табурета. Сегодня хотелось двигаться – даже больше, чем чего-то ещё. Потная, покрытая блёстками толпа впустила его и тут же сомкнулась за спиной. – Классно двигаешься, – произнесли на ухо. Голос показался смутно знакомым; Хиджиката дёрнул плечом. – Танцуй или вали, – сказал он, даже не подумав развернуться. Позади раздался смех, отдалился и быстро исчез. Хиджиката выбросил его из головы. Со всех сторон прижимались тела, кто-то с явным намёком притирался задницей к его паху. Хиджиката положил ладонь на чужой загривок и тут вспомнил. Разом – всё: интонации, голос, гласные, перекатываемые на языке, ощущение жара, не имевшего ничего общего с температурой. Он обернулся, но за спиной давно уже никого не было. Внезапно навалилась усталость. Хиджиката выбрался обратно к стойке, не выдержав, огляделся, тут же одёрнул себя. Не хватало только бегать по залу как приёбнутый сталкер. Диджей сменил бодрый микс на что-то медленное и сопливое, Хиджиката, постукивая пяткой по полу, пару секунд решал, чего больше хочется – догнаться выпивкой или выйти на улицу, подышать и покурить. По всему выходило, что последнего. Снаружи было зябко и сыро, в небе, затенённые облаком смога, торчали несколько одиноких звёзд. Хиджиката отошёл подальше от входа, запрокинул голову, пытаясь отыскать ещё, и тут услышал шорох и щелчок зажигалки. Что-то внутри застыло, отсчитывая секунды, а потом за спиной раздалось негромкое: – Эй. Хиджиката резко обернулся. Его не было видно – ни рук, ни лица, только тлеющий огонь сигареты, но Хиджиката, прищурившись, упорно всматривался во тьму. – Не ожидал встретить тебя здесь, – наконец произнёс Такасуги миролюбиво. – Думаешь, я не могу развлекаться? – буркнул Хиджиката; под рёбрами тянуло и ныло, потряхивало. В воздухе повисло ощутимое «Я уже видел как». Вспыхнул фонарь, Хиджиката прикрыл веки ладонью, тут же выглянул наружу сквозь пальцы. На лице Такасуги сменяли друг друга насмешка и голод, слишком сильный, чтобы кто-то из них мог развернуться теперь и спокойно уйти. Фонарь погас снова. – Ну что ты, – раздалось из темноты, в которой по-прежнему не видно было ничего, кроме оранжевой точки, похожей на дрожащий маяк. – Конечно, можешь. Между ними оказалось всего три шага, хотя Хиджиката поклясться мог, что должно было быть больше как минимум вдвое. Тёплая струя воздуха коснулась подбородка; Хиджиката протянул руку, перехватывая его запястье, поднёс сигарету ко рту. У табака был слабый вишневый привкус. Такасуги, затянувшись в последний раз, бросил окурок под ноги и раздавил. Фонарь над ними заморгал. – Пошли, – сказал он, поморщившись. В подворотне было темно и пахло бензином, а дома стояли почти впритык. Как и мы, – подумал Хиджиката, чувствуя запах алкоголя и дыма от волос Такасуги, терпкую ноту парфюма, и шагнул вперёд, медленно, очень медленно оттесняя его к стене. – Ну и зачем мы здесь? – спросил он хрипло. – Ты знаешь, – ухмыльнулся Такасуги, его ладонь скользнула по груди, легла на шею, притягивая ближе, – иначе бы никуда со мной не пошёл. Его член упирался в ногу; Хиджиката прикусил язык, пытаясь унять острое, мгновенно охватившее его возбуждение. – Я не на работе, – сказал он. Хотел было добавить, что надо сначала звонить в офис, но тут Такасуги с силой пихнул ему что-то в задний карман. – Считай, я тебя оплатил. У него был такой спокойный и ровный голос, словно он знал все реплики наперёд. Злость на это всколыхнулась и тут же угасла, сменившись тупой, утомительной болью где-то в груди. Хиджиката соприкоснулся с ним пахом, с удовлетворением замечая, как у обоих перехватило дыхание, а потом взял за плечо, поворачивая лицом к стене. – Мне не нужны твои подачки, – холодно сказал он, запихивая деньги в карман его пиджака. Погладил пальцами затвердевший сосок, тронул губами шею. Такасуги, напрягшийся было, вздрогнул, упёрся затылком в его плечо, выгибаясь, и Хиджиката, обхватывая его член сквозь ткань, повторил. – Мне не нужны твои подачки, чтобы тебя трахнуть, – и чтобы хотеть. Такасуги зашипел сквозь зубы, тут же рассмеялся, отнял руки от стены, расстёгивая на себе ремень. – Как скажешь. Хиджиката просунул руку под бельё, сжал скользкую головку. – Я так кончу, – предупредил Такасуги, толкаясь в его ладонь. Он поверхностно и быстро дышал, и это заводило. – Возбудишься ещё раз и снова кончишь, – пообещал Хиджиката, вынимая резинку, и следом очень тихо добавил: – Со мной. Такасуги глянул на него через плечо, оскалился, потом снова наклонился вперёд. Хиджиката с трудом, по миллиметру протискивался внутрь, гладил прохладную поясницу, смотрел на то, как Такасуги сводит лопатки, когда становилось совсем неприятно, и чувствовал странное отупляющее опустошение. Он так и не забыл ничего – ни когда прошли осенние дожди, ни потом, позже, когда город окончательно завалило снегом. Перед глазами то и дело вспыхивали его лицо, плотно сомкнутые веки, кожа, покрытая каплями пота, то, с какой силой Такасуги пытался высвободиться и с какой силой его хотел. Его самоконтроль и взгляд, когда Хиджиката дрочил себе, широко расставив ноги. И, конечно же… – Кончай, – сказал Хиджиката. Такасуги вновь рассмеялся, но его смех быстро перешёл в стон. – Запомнил-таки, – охрипше заметил он, отдышавшись. Его ладони, прижатые к стене, подрагивали. – Да, – просто ответил Хиджиката, не в силах на это смотреть. Толкнулся снова, усмехнулся, услышав вялый протест. Знал, что перетерпит, и знал, что понравится. Такасуги выгибался, стремясь не то насадиться глубже, не то уйти, потом откинул голову ему на плечо. Вблизи было видно, как он хмурил брови и иногда стискивал зубы до скрипа. – Больно? – спросил Хиджиката. Такасуги улыбнулся. – Да, – его веки дрогнули, приподнимаясь. На нижнем застыла выпавшая ресница. Хиджиката смахнул её пальцем, соскользнул ниже, под челюсть. Губы Такасуги касались подбородка и посылали сладкие, щекотные импульсы, когда он говорил. – И нет. Продолжай. Хиджиката мягко погладил его горло, чуть надавил, тронул ключицу. Это был лучший, идеальный момент; Хиджиката откинул голову назад, уходя от прикосновений и от иссушающего, снедающего волю желания поцеловать. Такасуги хмыкнул. – Всё ещё видишь во мне клиента? – поинтересовался он тихо, жёстко и так проницательно, что Хиджиката тут же его возненавидел. Но Такасуги уже отвернулся, лишь дёрнул щекой от очередного толчка. Хиджиката замедлился и коснулся щеки губами. – Да, – прошептал он, соскальзывая ниже цепью коротких поцелуев. – И нет. Такасуги усмехнулся и закрыл глаза. – Мне из-за тебя постоянно приходится бросать мотоцикл, – заметил Хиджиката мрачно. Такасуги сонно хмыкнул, забираясь на заднее сиденье такси, прислонился виском к стеклу. Когда они кончили, он едва мог стоять, и Хиджиката чувствовал себя не лучше. Усталость накатывала волнами и обнимала за плечи, и речи не было о том, чтобы вести самому. – Куда мы едем? – спросил Такасуги, зевнув. Ему было неинтересно, он, кажется, просто не хотел засыпать. Хиджиката помолчал. – Ко мне, – признал он, вздохнув. – А, – сказал Такасуги безо всякого выражения и плотнее запахнул пиджак. Хиджиката наклонился к водителю. – Включите обогреватель, – попросил он. Тот посмотрел на него через стекло заднего вида и не стал возражать. Такасуги тоже – он, занавесив лицо волосами, всё-таки провалился в сон. Минут через десять проснулся, лениво пошевелился на сидении. – Скоро уже? – Да, – пробормотал Хиджиката, глядя на угол своего дома. Холодный воздух забирался под воротник. Хиджиката поёжился и ускорил шаг. – Быстрее, – поторопил он, возясь с ключами. Такасуги подошёл, встал за плечом. От него веяло сонным теплом, мягкой расслабленной негой. Замок наконец поддался, впуская их в тёмное нутро подъезда. Хиджиката позволил Такасуги пройти вперёд, захлопнул дверь, оставляя снаружи холод и внешний мир. Здесь, во мраке привычных стен, ступенек, перил, он ощущал себя на пятнадцать. Хотелось шагнуть ближе к Такасуги, застывшему у подножия лестницы, прижать его к чему-нибудь и поцеловать, целовать так долго, чтобы дойти до квартиры не осталось сил. Было жаль, что для этого они оба были уже слишком… – Идём, – произнёс Хиджиката, цепляя его рукав. – Нам невысоко. В квартире царил полумрак, чистый, тихий и совсем неуютный. Хиджиката, не наклоняясь, стащил с себя ботинки, повесил куртку, стянул прочь рубашку, пропахшую дымом и всё ещё покрытую блёстками. – Ничего не предлагай, – тускло сказал Такасуги, вешая рядом пиджак. – Просто покажи, где можно упасть. – Главное не на полу, – вздохнул Хиджиката. – Не хочу с утра об тебя спотыкаться. Такасуги коротко рассмеялся. – Даже ты не настолько недружелюбен, – заметил он, расстёгивая манжеты. Потом попросил: – Не включай свет. По полу сквозило, и он то и дело поджимал ноги. Хиджиката рассматривал его силуэт, расчерченный мутными полосками, просачивающимися сквозь жалюзи, и впервые за долгое время не знал, что он делает и что делать дальше. Больше не знал. – Кровать? – напомнил Такасуги мягко. Хиджиката молча шагнул назад, почти ожидая, что между ними, позвякивая, протянется цепь. Но Такасуги, не двигаясь, просто наблюдал, и наваждение схлынуло. – Вперёд, – сказал Хиджиката, приглашающе махнул рукой. Такасуги, небрежно спинавший штаны, тут же скользнул под одеяло. Его лицо постепенно расслаблялось, а Хиджиката, всё ещё стоявший полуодетым, с расстёгнутым, нелепо торчащим ремнём, вдруг ощутил такую острую, такую невыносимую неловкость, какой не испытывал никогда. Потом вспомнил – испытывал, очень давно, когда они с Мицубой только познакомились, и он долго собирался с духом даже для того, чтобы просто взять её за руку. Такасуги, не открывая глаз, вздохнул. – И долго собираешься так стоять? – сон, сморивший его в такси, словно выдуло прочь уличной прохладой, и теперь Хиджиката чувствовал в нём то же напряжение, что и в себе. – Задумался, – пробормотал он, ложась. Такасуги не мешал, под одеялом не задевало ни его колено, ни локоть, а дыхание было тихим и почти неслышным, но было так странно, будто они играли в фильме, в котором вот-вот должна была начаться порно-сцена, а камеру включили раньше, поймав их, обессиленно лежащих, в перерыве – скучными и унылыми куклами с идеальными телами и лицами. Он сдвинулся на бок, вглядываясь в темноту. Такасуги скривил рот, напомнив себя – того, который сказал «Достаточно» в самую первую ночь – и Хиджикате расхотелось разговаривать. Но тут Такасуги повернулся спиной, и одеяло сползло, обнажая позвонки и лопатки. Это был предел, у которого невозможно удержаться; Хиджиката скользнул ближе, притягивая Такасуги к себе, поцеловал плечо, легко прикусил кожу. – Так просто, да? – спросил Такасуги с расслабленным, усталым смешком. Хиджиката с мягким нажимом провёл по его груди. – Спи, – сказал он, и сам ускользая и срываясь в небытие. Утро встретило его жаром и холодом; из оставшегося распахнутым окна долетали брызги дождя. Лицо Такасуги было безмятежным, а дыхание ровным, но Хиджиката знал, что он уже не спит. В такие моменты предполагалось говорить что-то одухотворенное и наверняка романтичное. – Жрать нечего, – подумав, сообщил Хиджиката, утыкаясь лбом в подушку и зевая. – Но есть кофе. Такасуги ухмыльнулся, перевернулся на живот. – В постель, – сказал он, звуча как избалованный мудак, привыкший к прислуге, горничным, подобострастным дворецким. Хиджиката обвёл пальцами цепь синяков на его плечах. – Получишь же, – пообещал он тепло. Такасуги рассмеялся и медленно приподнялся, упираясь руками в матрац. – Верю, – выдохнул он, прогибаясь. Одеяло сползло, мышцы на его спине перекатывались, на шее напряглись жилы. Хиджиката как наяву представил это – тёмную жидкость, стекающую по коже, саднящие розовые следы. Такасуги наблюдал за его лицом с заметным любопытством. – Серьёзно? – спросил он. – У тебя встаёт на то, как ты выливаешь кофе кому-то на голову? – Не на голову, – возразил Хиджиката, осёкся. Такасуги хмыкнул. – Но встаёт. – Встаёт, – признал Хиджиката, не отрывая взгляда от пальцев Такасуги, неторопливо сдвигавшихся с груди на живот. – Можно будет как-нибудь попробовать, – сказал Такасуги буднично; ногти с силой царапнули кожу. – Только не с кофе, ненавижу фетиш на жрачку в постели. Ублюдок. Прекрасно же знал, что делал; и зачем ему это. Хиджиката прикрыл глаза и на счёт задышал через нос. – Ты всё усложняешь, – с прохладцей заметил Такасуги через пару минут. Кровать скрипнула, когда он поднялся. – Мы уже трахались, и даже не раз, а я не мальчик из клуба, которого ты притащил к себе на ночь и теперь не знаешь, как выставить. – Я не таскаю мальчиков на ночь, – вяло возразил он. – Это не работает, – сказал Такасуги неожиданно сухо, и Хиджиката открыл глаза. – И ты сам это знаешь. Я, конечно, могу сейчас просто уехать, но ничего не изменится. Рано или поздно, случайно или нет, но мы столкнёмся, и всё повторится опять. Он раздвинул жалюзи, выглядывая наружу, озябше повёл плечом. Хиджиката откинул одеяло и встал. – Город большой. Такасуги обернулся, опёрся поясницей о подоконник. – Недостаточно. Он был тёплым, почти горячим. Хиджиката склонился ближе и захлопнул окно за его спиной. – Недостаточно, – согласился он, проводя губами по его шее, по челюсти, выше. Такасуги положил руку ему на плечо, щекотно провёл по ключицам. Они смотрели друг на друга – секунду, другую – прежде чем Хиджиката подался вперёд, не в силах больше сбегать ни от него, ни от себя. – Тебе разве не нужно жениться на какой-нибудь почтительной девочке и продолжить род? – не удержавшись, спросил он, как только смог снова дышать. Губы горели, распухшие, искусанные и влажные, и очень сложно было не чувствовать себя идиотом, проёбывающим, конкретно проебавшим время. А теперь ещё и доёбывающимся. Такасуги сжал пальцы на его горле и рассмеялся. – За кого ты меня принимаешь? – поинтересовался он, его свободная ладонь бесцеремонно обхватила член, огладила яйца. Потом сказал, и его хватка, и его голос становились жёстче с каждой интонацией: – Всё, что мне нужно, я определяю сам. Хиджиката, прищурившись, подался вперёд. Ему нравилось, как это звучало, и как не хватало дыхания, когда Такасуги вталкивал язык ему в рот. Возможно, ему нравился Такасуги – или настолько не нравился, что оторваться от него не хватало сил. Хиджиката ещё не решил.

***

Порой Хиджиката думал, что им всем повезло, что владельцем клуба был бывший шеф полиции – если старик что и умел, так организовывать работу, делегировать и подбирать правильный персонал. Потом, конечно, он в очередной раз выкидывал что-нибудь, из-за чего хотелось никогда больше не отнимать ладонь от лица, но Хиджиката воспринимал это как тренировку выдержки и силы духа. По крайней мере, большую часть времени он был уверен, что всё под контролем – если не лично у Мацудайры, то у его подчинённых. Возможно поэтому он не сразу придал происходящему значение. Всё началось с не принесённого вовремя чая – Икио-сан, 53 года, финансист, любит свою работу, рутину и красные анальные шарики. Продолжилось неправильным реквизитом – Саэки-сан, 41 год, владелец айти-стартапа, бондажи, жёсткий секс и сентиментальные мелочи, заставляющие его внутреннего ребёнка чувствовать себя в безопасности; истекающим соком и жиром удивительно западным мясным меню – Унэо-сан, 60 лет, эколог и агрессивный веган; неверным выбором литературы – Бодо-сан, 50 лет, меценат и заядлый библиофил, предпочитавший дрочить себе под звуки голоса Хиджикаты, зачитывавшего отмеченные им места. Мацудайра же, выслушав, только хлопнул его по плечу. – Расслабься, Тоши, – невнятно сказал он, пожёвывая сигарету. – Ну напутали мои девочки, с кем не бывает. Со всем разберёмся. Телефон в кармане брюк завибрировал, сигнализируя о входящем сообщении. – На свидание опаздываешь? – с ухмылкой поинтересовался Мацудайра. – Спорю, она горячая цыпочка. – Да вы себе не представляете, – пробормотал Хиджиката, набрасывая на плечи пиджак. На самом деле, расслабиться было непросто. Прокол такого масштаба случился с Мацудайрой всего один раз, на самой заре новой карьеры Хиджикаты, и больше не повторялся. – Вечером будет важная шишка, Тоши, – предупредил он тогда. Хиджиката в ответ только хмыкнул. Совсем мелких сошек тут не водилось, а на детали было насрать. Кондо перехватил его уже у порога. – Это Сасаки, – быстро произнёс он, хмуря широкие брови. – Твой клиент. Сегодня. Это Сасаки. Хиджиката застыл и едва сдержался, чтобы не ударить кулаком в стену. – Вот оно что, – процедил он, прикрывая глаза. Потом ухмыльнулся: – Этот уёбок хочет шоу? Он его получит. Спасибо, Кондо-сан, мне пора идти. – Тоши… – неожиданно жёстко сказал Кондо, преграждая ему путь. – Только не делай глупостей. Хиджиката молча кивнул, обходя его, и повернул ручку нужной двери. Он не собирался делать глупостей. Вернее, глупости тут собирался делать не он. Он закурил, отлично зная, как Сасаки раздражает дым и цепкий табачный запах. Они познакомились, когда Сасаки решил обсудить с Мацудайрой чрезвычайно секретные мелкие перестановки в своём офисе, настояв на отдалённости от города и единении с природой, а у того разыгралась паранойя. В итоге Хиджиката с открытыми глазами дремал, прислонившись к багажнику и вглядываясь в яркий закат. – Не могли бы вы перестать? – донесся до него голос, полный тонко выверенного недовольства. – Нет, – ответил он чрезвычайно вежливо. Сасаки некоторое время рассматривал его, словно жука под микроскопом. – Почему бы вам не воспитывать своих людей, прежде чем выпускать их в приличное общество? – поинтересовался он у Мацудайры. Тот ухмыльнулся и продолжил говорить о делах. Тогда Хиджиката понял, что не выносит Сасаки. А вечером ему пришла первая смс. Через пару дней Хиджиката сменил мнение, поняв, что Сасаки он ненавидит, а ещё через неделю начал раздумывать, не избавиться ли от телефона. А потом Мицуба попала в больницу, и стало не до того. Наконец дверь открылась. – Хиджиката-сан… – Сасаки, застывший в проёме, молчал, Хиджиката рассматривал его, откровенно скалясь. – Это и в самом деле вы. До меня доходили слухи, но я им не верил. – Зря, – лаконично ответил Хиджиката и стряхнул пепел. – Проходите, Сасаки-сан… или как мне лучше вас называть? Быть может, Сасаки-доно? Он не собирался этого говорить и сам знал, как звучит его голос, но остановиться не получалось. – Не стоит, – сообщил Сасаки, подумав. – Я не возражаю против вашей обычной манеры. Пожалуй, иногда я нахожу её небесполезной. – Что вы, господин, как я могу, – не меняя тона продолжил Хиджиката, но, не выдержав, уже обычным голосом сказал: – Закрой дверь. Сасаки подчинился, потом прошёлся по периметру комнаты, осматриваясь, прежде чем опуститься в кресло напротив. – Не хотите объяснить? – предложил он. Хиджиката вскинул бровь. – Ты в своём уме? – поинтересовался он участливо. – С чего я должен тебе что-либо объяснять? Заметно было, как у Сасаки дёрнулась щека, но тот продолжил: – У вас проблемы? – Тут только у тебя проблемы, – вздохнул Хиджиката. – Со слухом. – Хиджиката-сан… – Так что ты хочешь? – прервал Хиджиката, врубая обратно профессиональный тон. – Особые пожелания? Игрушки? Трахнуть тебя полицейской дубинкой? Скулы Сасаки пошли яркими пятнами, а в глазах – Хиджиката чётко видел – заискрилась злость и что-то похожее на обиду. – Я пришёл сюда не за этим, – сухо сообщил Сасаки. Пальцы его впились в подлокотники, и сам он весь напоминал сжавшуюся пружину. Хиджиката склонил голову к плечу. – Ты пришёл сюда, только чтобы поговорить? Не смеши меня, – он соскользнул с дивана и подошёл к нему, подцепил пальцами узел платка. – Если бы ты действительно хотел поговорить, то нашёл бы меня в любом другом месте. Если бы ты просто хотел проверить слухи, ты бы послал сюда кого-то ещё. Но дело ведь не в этом, не правда ли? Сасаки отточенным движением поднял голову, позволяя окончательно стянуть с себя платок. Лицо его вновь было невыразительным и равномерно бледным. – Ты прав, – сказал он, впервые за всю историю их общения где-то помимо сообщений говоря ему «ты». Хиджиката хмыкнул и провёл по верхним пуговицам его рубашки. Сасаки не вызывал отвращения, и если бы продолжил смотреть так же безразлично, у Хиджикаты, может, даже вышло бы с достаточной отдачей отработать своё время и не нажить проблем. Но когда он попробовал скользнуть под ткань, Сасаки перехватил руку, коротко коснулся губами запястья. Не слишком уместно, но можно было стерпеть. Хиджикате попадались такие клиенты, которые приходили, желая прикосновений не меньше оргазмов. А иногда даже больше. Кто бы мог подумать… – Скажи мне, – неожиданно произнёс Сасаки, не поднимая лица и обдавая влажную кожу дыханием. – Ты в самом деле этого хочешь? Всё-таки нет. – А сам-то как думаешь? – поинтересовался Хиджиката без выражения. Сасаки медленно разжал пальцы и поднял с колен платок. Хиджиката, не двигаясь, молча смотрел, как он повязывает его обратно и прячет край под жилет. – Я могу вам помочь, – сказал Сасаки несколько минут спустя. – Полагаю, эта работа не доставляет вам удовольствия. – Ну почему же, – усмехнулся Хиджиката. – Я бы не был столь категоричен. – Хиджиката-сан… – Да что с тобой сегодня, – безжалостно продолжил Хиджиката. – Обычно тебе всегда есть, что сказать. Не надоело ещё повторять моё имя? Они пересеклись взглядами, думая об одном – в какой ситуации можно было повторять его имя в этих комнатах. На кровати, стоявшей от них в паре шагов. Хиджиката хмыкнул, заметив как Сасаки вновь напрягся, скользнул взглядом вдоль его тела, закрепляя эффект. – Я так не работаю, – сказал он наконец и развернулся к двери. – Если тебя не интересуют мои услуги, тебе вернут деньги. – Если у вас нет проблем, – нагнал его холодный голос у самой двери. – То кто та девушка, которая умирает в больнице? В голове стало удивительно звонко от пустоты. Хиджиката медленно досчитал до десяти. Кто. Та. Девушка. Умирает. Умирает. Потребовалась вся выдержка, чтобы не повернуться и сделать что-то, о чём и в самом деле пришлось бы жалеть. – Как я уже сказал, – повторил он глухо. – Тебе вернут деньги. Мацудайра обнаружился у стойки администратора. – Что?.. Тоши… на тебе лица нет. Что произошло? – Ничего, – ответил Хиджиката механическим тоном. – Боюсь, нашего гостя не удовлетворяет ничего из того, что я могу предложить. Мацудайра нахмурился. – Я понял. Иди домой, на сегодня у тебя больше ничего нет. Хиджиката сделал пару шагов вперёд. Остановился, вспомнив. – И, старик, – сказал он. – Больше не посылай ко мне таких… Не посылай. – Я понял, Тоши, – повторил Мацудайра, и его глаза над съехавшими очками, смотрели чрезвычайно серьёзно. – Больше такого не будет, обещаю. А теперь иди. Ночью пришло сообщение с сухим – для смс – извинением, и следом очередное предложение помощи. Эта неуместная, навязчивая настойчивость, совершенно беспочвенная, вызывала чистую, ничем незамутнённую ярость, приправленную тонким флёром презрения. Кто ты, чтобы предлагать мне помощь. Кто ты, чтобы думать, что я не справлюсь со всем сам. Хиджиката до хруста сжал корпус, срывая заднюю крышку, и не вставая с постели, выбросил сим-карту в окно. – Всё получится, – пробормотал он в подушку с граничащей с фанатизмом уверенностью, а во сне ему виделся доктор, который жал ему руку и говорил, что худшее миновало, а будущее безоблачно.

***

Лампы не горели; телевизор заливал комнату светом, ярким и разноцветным, как сменявшиеся на экране картинки. Крутили новости, Хиджиката смотрел их вполглаза, почти убрав звук. Забастовка, авария, флэшмоб в студенческом городке. Землетрясение, перестрелка, стикеры с котятами в автоматах. Субтитры подсказывали, что они повышают продажи, а у ведущей было такое восторженное лицо, будто спасали от рака. Хиджикате больше нравилось смотреть на Такасуги, разрывавшегося между смартфоном, ноутбуком и экраном планшета. С ним по-прежнему не было понятно ничего наперёд – и это оказалось неожиданно удобно. Он не надоедал, не названивал, не ждал внимания и принимал звонки, приглашения и появления на пороге как должное. Даже когда был так же очевидно занят, как сегодня. Хиджиката поскрёб ногтём обивку дивана, отвернулся, прокрутил в пальцах пульт. Экран потемнел, когда сменился сюжет, а потом засиял всеми оттенками белого, высвечивая надменное неулыбчивое лицо, монокль, прилизанные волосы с двумя прядями, спадающими на лоб. Прошло несколько лет, но начальник городской полиции выглядел по-прежнему – снисходительным, отстранённым, предельно, критически – отмороженным. Хиджиката выругался сквозь зубы, мотнул головой, вытряхивая затянутые, ввинчивающиеся в мозг интонации, с силой вжал палец в кнопку мьюта. – Чёртов высокомерный мудак. Такасуги поднял голову от планшета и посмотрел на экран. – А, Сасаки. Ты с ним знаком? – спросил он без особого интереса. Хиджиката поморщился. – Довелось. Такасуги пару минут внимательно вглядывался в его лицо, поднимая бровь всё выше и выше. – Только не говори, что он к тебе подкатывал, – попросил он, задыхаясь от смеха. Хиджиката молчал, лихорадочно пытаясь придумать, как выкрутиться, но потом фыркнул, сдаваясь. – Сим-карту пришлось вышвырнуть в окно, так достал, – признал он. – Странно, что не его самого. – Я же не идиот. Такасуги, судя по усмешке, собирался сказать что-то ещё, но Хиджиката уже включил звук обратно – там как раз шёл обзор новых тачек. – Ты же не работал в полиции? – спросил Такасуги минут двадцать спустя, когда Хиджиката почти успел задремать под сводку финансовых новостей. Он с трудом разлепил глаза и удивлённо выглянул из-за спинки дивана. – Нет, конечно. С чего ты взял. Такасуги словно его не слышал. Он рассматривал на потолке что-то видимое ему одному и постукивал стилусом по подбородку. – А тебе бы пошло, – внезапно заявил он. Резким движением отбросил стилус на стол и скользнул на диван. В его глазах светились насмешка, жажда и страсть к чему-то за пределами реальности. – Строгая форма, обязательно тёмная, рубашки, мундир, военная выправка. Ты бы постоянно курил, орал и строил всех, а ещё дрочил на устав. – Того, что я дрочу на тебя, тебе, значит, уже недостаточно? – поинтересовался Хиджиката, когда подбородка коснулось дыхание. Такасуги медленно провёл языком по его нижней губе, надавил. – Тебе бы понравилось, – сказал он с такой же тягучей медленной интонацией. – А ты бы был тем, кого я ловил? – ухмыльнулся Хиджиката, снова сдаваясь. Спорить с Такасуги в такие моменты было бессмысленно, а его фантазии обычно захватывали и тянули обоих на дно. – Я бы затаскивал тебя в допросную и трахал, не снимая наручников? Ладонь Такасуги легла на его член, сжала прямо сквозь брюки. Хиджиката задышал сквозь зубы, с трудом удерживаясь от того, чтобы толкаться навстречу. – Да, – отвлечённо согласился Такасуги, проталкивая пуговицу в петлю. – Почему бы и нет. Хиджиката и сам видел – стояло у него каменно. – А потом приезжал бы мой адвокат, – продолжил Такасуги, отстраняясь и вынимая запонки. Хиджиката не шевелился, наблюдая за нарочитыми, неспешными движениями его пальцев. – И вытаскивал меня каждый раз. А я каждый раз говорил бы тебе «До встречи» – так, чтобы ты слышал меня сквозь скрип своих зубов, и так, чтобы ты думал об этом – каждый день из тех, что отделяли бы наши… свидания. Рубашка улетела на кресло, щёлкнула пряжка ремня. Хиджиката перехватил его и потянул на себя из шлевок. Такасуги смотрел внимательно и насмешливо, словно спрашивая, хватит ли духу, а потом без лишних слов повернулся спиной. Хиджиката нежно коснулся губами выступающего позвонка, прежде чем затянуть ремень на запястьях и толкнуть его вниз. – Ты ведь не серьёзно говорил тогда про полицию? – спросил Хиджиката, когда они, потные, удовлетворённые и липкие, лежали и тупо пялились на экран. В голове было легко и пусто, но тело казалось тяжёлым и мягким, будто сложенным из упаковок желе. – Когда именно? – лениво спросил Такасуги. Кто-то митинговал, потрясая в воздухе криво нарисованными плакатами, кто-то делал селфи с котиками, кто-то танцевал в вагоне метро. Ночные новости были столь же лишены логики, как и дневные. – Когда спрашивал, не работал ли я там. Такасуги зевнул, потёрся о его плечо носом. Следы на его руках налились цветом и потемнели, и смотреть на них было одновременно больно и сладко. – Ну почему? – пробормотал он, судя по голосу, засыпая. – Я не особенно в курсе твоей жизни, знаешь ли. – Что, неужели не собрал на меня досье? Такасуги хмыкнул. – Конечно, собрал, – он шевельнулся, устраиваясь удобнее, забросил ногу ему на бедро. – А потом сунул в шрёдер. Хиджиката приподнял бровь. – И почему же? – Я хочу узнать тебя сам, – просто ответил Такасуги. А помолчав немного, добавил: – Впрочем, тогда я вообще не собирался встречаться с тобой снова. Хиджиката помнил. Он тоже не собирался, не собирался до сих пор. Зато каждый раз собирался прекратить это, но не мог, не хотел, не находил причин. Он протянул руку, подбирая с пола сброшенный плед, и накрыл их обоих, прежде чем позволить себе провалиться в сон. – Почему именно эта работа? – спросил Такасуги позже тем вечером. Хиджиката наверное мог бы объяснить, если попробовал подобрать слова. Или нет. – Подвернулась, – ответил он прохладно. Пальцы Такасуги скользили вдоль позвоночника, чередуя нажим. В такие моменты почти хотелось, чтобы он прочёл тогда его грёбаное досье и избавил их обоих от таких разговоров. – Вот как, – голос Такасуги звучал рассеянно. – Мне казалось, ты… – Тебе казалось, – оборвал его Хиджиката, приподнимаясь, но Такасуги не позволил. – Не шевелись, – произнёс он хриплым мучительным шёпотом, сухими губами провёл по лопатке, оставил обжигающий след под ней. Хиджиката обессиленно уткнулся лбом в подушку. С этим ублюдком невозможно было разговаривать – если он хотел, то не знал границ и не стеснялся использовать самые грязные, самые подлые приёмы и играть на слабостях. – Это ведь не твоё, – заметил он, поднимаясь выше и не меняя тона; он не осуждал, просто говорил, что думал. Его ладони, едва касаясь, гладили рёбра. – Но и неважно. Язык толкнулся в ушную раковину, и Хиджикату подбросило, выгнуло на постели. Такасуги, прижавшийся грудью к его спине, тихо засмеялся. – Мне нравится, когда ты так реагируешь, – признался он, трогая губами затылок. Потом отстранился, поцеловал плечо, лизнул старый выпуклый шрам. – Расскажи мне, – попросил он. Хиджиката с трудом мог нормально дышать, сердце заходилось, и пульс отдавался в висках. – О чём? – вытолкнул он из себя. – Почему она нравится, даже если абсолютно тебе не подходит. Хиджиката мотнул головой, напрягаясь. – Сейчас? – Когда же ещё, – усмехнулся Такасуги. Его зубы прихватили кожу на боку, губы мазнули по позвоночнику, собирая выступившие капли пота. – Потом ты говорить об этом не станешь. – А сейчас… по-твоему… стану? – прерывисто поинтересовался Хиджиката; глухо застонал, когда Такасуги просунул руку между его бёдер и погладил яйца. – А сейчас я могу тебя убедить, – уверил Такасуги. Хиджиката раздвинул колени, вцепился в простынь, сминая, когда тот спустился ниже. – Отличный… аргумент, – согласился он, едва удерживаясь от того, чтобы выгибаться и не насаживаться на горячий мокрый язык. – Говори, – попросил Такасуги с обманчивой мягкостью. – Пока я не потерял терпение. Хиджиката обернулся, приподнявшись на локтях. – Угадай, – предложил Хиджиката; стиснул зубы, когда Такасуги продолжил, вместо того, чтобы говорить. – Ты-то знаешь. – Ты прав, – подтвердил Такасуги, и в его голосе – осязаемая – слышалась улыбка. – Я знаю. А потом грубо пропихнул ладонь ему под живот, обхватил член. – Не дёргайся, – приказал неожиданно резко. Хиджиката стукнул кулаком по постели, прежде чем заставить себя застыть. Пальцы Такасуги с нажимом провели по головке, потёрли; Хиджикату потряхивало, он тяжело дышал. – Ну же, – со злостью выплюнул он. – Какого чёрта ты остановился? – Именно это, – очарованным шёлковым тоном произнёс Такасуги, не то заканчивая прерванный разговор, не то что-то для себя подтверждая. Лёг рядом, снова прижимаясь к уху губами и прошептал. – Это, Хиджиката. Контроль. Он отпустил член, сдвинул ладонь, касаясь мошонки. – Тебе нравится держать их за яйца, – продолжал он так же тихо и вкрадчиво. – Тебе нравится, когда они кончают под тобой, когда стонут, плачут и просят ещё. Когда возвращаются к тебе снова, хотя ты не делаешь ничего из того, что от тебя ждут. Хиджиката зажмурился так, что перед глазами поплыли цветные круги. – Блядь, если ты сейчас же не закончишь, что начал… – То? – насмешливо спросил Такасуги. Хиджиката схватил его за руку прямо поверх синяков, стиснул, погладил кончиками пальцев – вниз, затем вверх, медленно и почти не касаясь. – То ты подо мной точно кончишь не скоро, – пообещал он. Такасуги неторопливо высвободил руку и отодвинулся. – Я угадал, – напомнил он, и в его интонациях текло и плавилось торжество. – Поэтому решать сегодня будешь не ты.

***

– Нет, – отрезал Мацудайра, неторопливо и обстоятельно чистивший пистолет. Хиджиката рассматривал безмятежное, с кривой ухмылкой, лицо, и чувствовал, как ярость переполняет его до краёв. – Тогда я найду кого-то ещё, – глухо сказал он, стиснул подлокотники кресла, прежде чем встать. Мацудайра хрипло расхохотался. – Кого? – снисходительно спросил он, потом, вздохнув, откинулся на спинку кресла. – Тоши, это дохлый номер. Можешь быть хоть в десять раз смазливее всех пидарасов в этом клубе и половины девок, но ты же взбесишься, когда тебя попробуют нагнуть, набьёшь морду клиенту и попортишь тут всем нам дела. Хиджиката сжал челюсть. – Не набью, – выдавил он сквозь зубы. Мацудайра хмыкнул. – Да ну. Тогда раздевайся. – Что? – переспросил Хиджиката. – Раздевайся, – терпеливо повторил Мацудайра, вставляя обойму. – И поживее. Хиджиката вяло усмехнулся, привстал и потянулся к ремню. – Профилактические меры, а? Мацудайра поморщился. – Можно и не быть таким умным засранцем. О тебе же пекусь. – Тогда дай мне работу. – Тоши… – Мацудайра помолчал; Хиджиката отошёл к окну, срывая плёнку с новой пачки. Он устал, он так устал от этих размышлений, попыток, мыслей, отказов. Было бы проще, разрешись оно всё – пусть даже так отвратительно, низко и, что скрывать, глупо. – Не думай, что я не в курсе твоей ситуации. Или что не сочувствую. Но ты не подходишь для этой работы. – Дай мне попробовать, – повторил Хиджиката, стискивая в зубах фильтр. Мацудайра задумчиво постучал пальцами по столу. Так прошла минута. Две. – Нет, – сказал он в конце концов. – Всё, вали. Придумай что-нибудь ещё, кроме того, чтобы зарабатывать деньги, подставляя свой зад старым козлам. Какая-то мысль упорно скреблась, царапалась на задворках сознания. – А если… – медленно начал Хиджиката; нет; это, пожалуй, было ещё глупее, но он не мог не попробовать, – рассмотреть другой вариант. – Насколько другой? Хиджиката криво улыбнулся. – Ровно противоположный. Идея оказалась неожиданно хороша – большинство топов в клубе были или медведями, или качками, а Хиджиката не был ни тем и ни другим. Он был красив и излучал опасность и силу, но в то же время его контроль и уверенность давали зажатым клеркам и боссам одинаковое понимание того, что они могут расслабиться – потому что оказались в надёжных руках. Мацудайра, первые пару месяцев пристально следивший за его работой, в итоге сдался и перекинул всё в руки Кондо и девочек из отдела, который официально звался «по работе с клиентами». Неофициально их называли «бульдожками» – за способность вцепляться мёртвой хваткой и вытряхивать все детали предпочтений до самой последней, несмотря на смущение, устои, традиции и общественную мораль. Идеально выходило не всегда, но оказалось терпимее, чем Хиджиката представлял изначально, а лицо, глаза и привычка цедить сквозь зажатую в зубах сигарету, а не сладко подлизывать зад, приносили ему неплохие проценты. Когда экспериментальное лечение начало показывать положительные тенденции, даже показалось, что всё может в конечном счёте пойти на лад. Мицуба улыбалась, гуляя с ним по больничному парку, много смеялась и слегка набрала в весе. Это состояние, безмятежное, лёгкое и полное невысказанных надежд, растянулось на весну и лето – до самой осени. А затем, в один холодный и туманный октябрьский день, она умерла.

***

Перед уходом Хиджиката заглянул в спальню. Такасуги, собиравшийся на какое-то благотворительное мероприятие, в не застёгнутой до конца рубашке и строгих брюках с распахнутой молнией смотрелся так, что Хиджиката готов был поинтересоваться, кому из них стоило работать в эскорте. Он даже собрался было уточнить вслух, но затем увидел в окне выражение его лица. – Не звони мне больше, – сухо произнёс Такасуги, сбрасывая звонок, потом прикрыл глаза и медленно выдохнул. – Эй, – позвал Хиджиката, ловя себя на неуместном желании подойти и обнять. – Всё в порядке? – Безусловно, – ответил Такасуги, не меняя тона. – Всего лишь в очередной раз убеждаюсь, что не все контакты одинаково полезны. Затем развернулся, кладя телефон на тумбочку и отодвигая подальше, и вскинул взгляд. – Отлично выглядишь, – заметил он, неуловимо смягчаясь. – Так, что почти хочется сказать тебе «да, сэр». Хиджиката почувствовал знакомую волну жара, возникающую каждый раз, когда тон у Такасуги становился таким насмешливым и дразнящим. – Ты опоздаешь, – сказал Хиджиката, невольно подаваясь вперёд. – Как и я. Такасуги провёл пальцами вдоль распахнутого ворота, забрался под ткань, оттягивая её изнутри, а потом неторопливо просунул пуговицу в прорезь. – Ты прав, – согласился он, продолжая застёгиваться в том же изнуряющем, неуловимо эротичном темпе. – Это может подождать до вечера. Хиджикате потребовалась вся сила воли, чтобы шагнуть не вперёд, а назад. – У кого? – спросил он сквозь зубы. Такасуги склонил голову к плечу и улыбнулся одними глазами. – Пусть будет у тебя. Мне нравится твоя квартира. И Хиджиката до сих пор понятия не имел, почему. – Договорились, – сдавленно сказал он и отвернулся. Но от отсутствия картинки отчего-то легче не становилось. Обжигающий узел в животе растаял только в квартале от клуба и, следуя по хитросплетению знакомых улиц, Хиджиката мысленно приказывал себе отбросить всё и сосредоточиться на работе. Сегодняшний клиент был новым, и, несмотря на мастерство бульдожек, это всегда подразумевало сложности, неожиданности и неучтённые факторы. Хиджиката с одинаковой силой терпеть не мог и первое, и второе, и третье. За стойкой администратора стоял Такечи – непритязательный мужик за сорок с лицом, похожим на маску, и тёмными невыразительными глазами. Хиджиката понятия не имел, чем руководствовался Мацудайра, когда его нанимал – он не производил приятного впечатления ни на клиентов, ни на персонал, хоть и был в большинстве случаев предупредителен, пунктуален и вышколенно услужлив. – Хиджиката-сан, – поприветствовал он равнодушно. – Вас уже ожидают. – Имя? Такечи раздражающе медленно посмотрел на экран, щёлкнул мышкой. – Нобунобу-сама. – Что-то ещё, что я должен знать? Такечи выдержал долгую паузу. Его непонятный взгляд, тяжёлый, как болотная муть, застыл где-то поверх плеча. – Не думаю, – в конце концов сказал он. – В файле больше ничего нет. Происходящее постепенно начинало нравиться Хиджикате всё меньше. – Вообще ничего? – Полагаю, это я и сказал. – Предпочтения в еде? Фетиши? Чёрт побери, любимая музыка? – …вам пора, Хиджиката-сан, – прервал его Такечи. – Вас уже ожидают. – Если я узнаю, что там было что-то, чего ты не сообщил, ты пожалеешь, – сказал Хиджиката. Такечи даже не пошевелился в ответ. – Всего доброго. Первым, что бросилось Хиджикате в глаза, оказалась одежда. Яркая водолазка с цветочным принтом и высоким горлом, однотонный пиджак поверх – в череде строгих костюмов обычных клиентов это смотрелось до странного неуместно. Осветлённые волосы и выбритые виски довершали нелестное впечатление. – Так-так, – с каким-то неясным удовлетворением произнёс Нобунобу вместо приветствия. – Ты выглядишь приличнее, чем я ожидал. Хиджикате захотелось напомнить, что его занесло не в какой-то третьесортный бордель, но он заставил себя сдержаться. У Нобунобу были неожиданно светлые глаза и липкий снисходительный взгляд. Он не был похож на тех, кто сознательно выбирал Хиджикату, и от всего этого, и от его пижонского, скользкого, надменного вида – не «я выебу в жопу весь мир», нет, скорее «я выну твои лёгкие и раздавлю каблуком просто потому что могу» – неприятно сосало под ложечкой. – Присаживайся, – пригласил Нобунобу тоном, который, очевидно, подразумевал дружелюбие, открытость и близость с народом. Хиджиката опустился рядом, вполоборота, упёрся в спинку плечом, закинул ногу на ногу. – Особые предпочтения? – спросил он без интереса, прикуривая. Брови Нобунобу взлетели вверх, брезгливо дрогнули крылья носа. – Такое красивое лицо и такие дурные манеры, – заметил он, и в глазах его мелькал вспышками гнев. Потом исчез, словно кто-то изнутри захлопнул дверь, вернув назад паскудное хозяйское радушие, с которым тот отдавал приказы. – Впрочем, возможно, ты этого стоишь. А пока – выпей со мной. Звучало это так, будто он приглашал к столу собаку и предлагал ей пользоваться его хорошим расположением духа. Становилось любопытно, было ли его целью намеренно оскорбить, или он всегда был таким больным, обдолбанным ощущением власти подонком. Хиджиката молча открыл бутылку и разлил по бокалам вино; ему не хотелось пить, но цепкий взгляд Нобунобу следил за ним неотрывно, так и подталкивая сорваться. Сам он уже давно сделал глоток и смаковал второй. – Не пьёшь? – уточнил Нобунобу, когда Хиджиката отставил бокал, едва пригубив. – Понимаю. Мне тоже не по нраву пить подобную дрянь. Вино ярким всполохом выплеснулось на пол, забрызгав ботинки, бокал улетел следом. Хиджиката стряхнул поверх пепел. – Следовало чётче описывать свои ожидания, – сухо сказал он. Нобунобу усмехнулся. Его ладонь легла на щёку, потрепала унизительно и небрежно, стиснула подбородок. – Красивое лицо. Дурные манеры. Теперь ещё глупость, – резюмировал он, проводя по губам большим пальцем – с такой силой, что зубы в кровь расцарапывали их изнутри. – Ты ничтожество, но тебя интересно будет ломать. Хиджиката раздавил сигарету в пепельнице и равнодушно отвёл его руку. – Вы не по адресу. БДСМ-клуб где-то на соседней улице, попросите администратора, он даст точный адрес. Пощёчина обожгла – звонкая и тяжёлая – а на лице Нобунобу, когда он замахнулся второй раз, заплясали удовольствие и гнусная жадность. Хиджиката без особых усилий перехватил его запястье. Во рту стоял привкус крови, блёкло ныла челюсть. – Насильственные действия по отношению к персоналу запрещены правилами, – проговорил он отстранённо – все силы уходили на то, чтобы не вырвать этому ублюдку плечо из сустава и не переломать все пальцы один за другим. Зрачки Нобунобу сузились в две маленькие тёмные точки, открывая зелёные радужки – и это неожиданно отозвалось болезненным онемением где-то внутри. – Даже если я отрежу тебе яйца и выколю глаза, мне и слова никто не скажет, – произнёс он медленно. Голос его подрагивал от возбуждения и сквозил той уверенностью, которую даёт поганое сочетание садистских наклонностей, связей и денег. – Это вряд ли, – миролюбиво ответил Хиджиката и ударил лбом в переносицу, одновременно выкручивая запястье. Нобунобу задушенно вскрикнул от боли, прежде чем отключиться. Хиджиката спихнул его с дивана прямо в полную осколков и пепла лужу вина и от всей души приложил ботинком под рёбра. Потом отряхнулся, сунул в рот сигарету и вышел. – Наш гость слегка перебрал, – сообщил он Такечи, плавно вставшему со своего места. – Пошли кого-нибудь, чтобы подчистили там всё. – Хиджиката-сан… – непонимающе начал тот, но Хиджиката, не слушая, вывалился наружу и принялся нервно прокручивать колёсико зажигалки. На улице оттенками золотого и розового пылал закат, а его потряхивало от злости. Хотелось выпить, хотелось вернуться назад и переломать все кости, идя в алфавитном порядке, хотелось вернуться назад и узнать, какого чёрта, блядь, это было, кто додумался прислать к нему этого мудака, кто вообще додумался пустить его в клуб. Дым жёг ранки на внутренней стороне губ, и Хиджиката сплюнул на асфальт слюну пополам с кровью. Закат схлопывался, наполняя мир вокруг сизой тьмой, и холодел ветер. Хиджиката шёл куда-то, не разбирая дороги, остановившись только когда кончились сигареты. Автомат обнаружился неподалёку, а рядом с ним, в переулке, висела тусклая вывеска бара. Внутри играло тихое кантри, по углам перекидывалась ленивыми репликами парочка завсегдатаев. Хиджиката сел за стойку и бросил на неё деньги. – Паршивый день? – безучастно спросила протиравшая стаканы старуха. Ярко-красные губы уверенно обхватывали фильтр. Хиджиката подцепил ногтями тонкий язычок ленты, срывая обёртку с пачки, в руку ему толкнулась придвинутая пепельница. – Спасибо, – хрипло сказал он. Рядом с пепельницей появились сакэ и пиала. – Или что-то крепче? Сзади как наяву раздалось насмешливое «Виски. Двойной?» и Хиджиката рывком обернулся, но там, конечно, никого не было. – Пока сойдёт, – ответил он, дёрнув плечом. Старуха хмыкнула, задумчиво качнув сигаретой, и отошла. Кажется, он говорил о чём-то – позже, уже когда перешёл с сакэ на джин. В пустой пепельнице тлели окурки, дым вился под потолком, делал всё тусклым и выцветшим. Бар постепенно наполнялся людьми, и в их гомоне Хиджиката не слышал ничего – даже собственных мыслей. Сознание вспыхивало и угасало, оставляя тёмные провалы, в которых он предположительно пил и пялился то на огонёк зажигалки, то на шевелящиеся яркие губы. – Ты точно доберёшься до дома? – хрипло спросила старуха. Хиджиката отмахнулся от неё, буркнул что-то вежливое – прощание пополам с благодарностью – и на заплетающихся ногах вывалился на улицу, прямо в прохладную весеннюю ночь. Тускло светили редкие фонари, в соседнем тупике пьяно смеялась компания, на углу в коротком блестящем платье торчала озябшая проститутка, качаясь на высоких каблуках. Хиджиката мазнул по ней взглядом и свернул в переулок. Так отвратительно не было, пожалуй, с тех самых пор, когда мысль перейти из СБ впервые появилась в его голове. Он никогда не думал, что работа будет приятной или что он для неё подходит – но тогда это было неважно. Всем, что его интересовало, были бесконечные больничные счета, результаты обследований и бледное, с бескровными губами, лицо на разноцветных больничных подушках. Не было места ни стыдливости, ни темпераменту, ни долгим бесполезным рефлексиям; а после, когда Мицуба умерла, уже тем более стало плевать. Хиджиката не возражал бы, оставайся оно так до тех пор, пока существует необходимость, и решительно не понимал, что изменилось – и когда. В кармане, бесцеремонно врываясь в рассуждения, зажужжал телефон. – Поздравляю, Тоши, – сообщил Мацудайра с мрачной насмешкой. – Ты продержался дольше, чем я думал. – Он урод и нарвался сам. – Он урод, который может доставить всем неприятностей. Обязательно было ломать ему руку и нос? – А ребро? – полюбопытствовал Хиджиката, чудом увернулся от стены, желавшей познакомиться поближе, вышел на освещенную улицу. – Неужели не сломано? – Это, мать твою, не шутки, – рявкнул Мацудайра, окончательно выходя из себя. – И чтобы я ближайшую неделю тебя тут не видел, слышишь? Посиди дома, подумай, включи наконец мозги. В трубке раздались гудки. Нахлынувшее было веселье испарилось, оставив после себя раздражение, ввинчивающееся в диафрагму чувство неправильности. За окнами пойманного такси проплывал город. Должна была быть причина, он просто не мог её отыскать; эта мысль вертелась в голове, настойчивая, упорная и бесполезная. Хиджиката пытался отвлечься, переключившись на вернувшееся в тепле салона ощущение опьянения, но восприятие было прозрачным, кристально-чётким. Такси притормозило, сворачивая в его двор, и Хиджиката увидел Такасуги, стоящего в круге фонарного света, запрокинув голову и вглядываясь в тёмное небо с висящим в нём кругом луны. – Будешь так торчать в этом районе, получишь нож в печень, – сказал Хиджиката, выходя из машины. – Это вряд ли, – безмятежно сказал Такасуги и Хиджиката вздрогнул. Всё это – разрозненнные кусочки мозаики, шёпот и мысли, воспоминания наяву, жажда, желание – и отвращение – не отпускавшие слишком долго, – внезапно слились в одно, смешались, вскипая, и Хиджиката наконец понял, в чём была эта грёбаная проблема, не имевшая решения, и отчего внезапно стало так сложно. – У тебя кровь на рубашке, – заметил Такасуги непроницаемо-доброжелательным тоном. Хиджиката смотрел на него и не мог, просто не мог. Ничего. – Тебе лучше уехать, – проговорил он с трудом. – Я зря отпустил такси. Такасуги прищурился, коротко улыбнулся и покачал головой. – Не зря. Я никуда не уеду. Хиджиката видел – Такасуги хотел подойти ближе и продолжить то, на чём они остановились днём – но вместо этого он неспешными, расчётливыми шагами выходил из круга света назад в густую чернильную темноту за его пределами. Умный упрямый козёл. В груди рвануло больно и жарко, опалило застоявшимся бешенством. – Ну давай поговорим, – согласился Хиджиката и, быстро открыв дверь, взбежал мимо него по ступенькам подъезда. Влетел в квартиру и, дождавшись, пока Такасуги захлопнет дверь, толкнул его в стену. Выдохнул: – Как ты меня достал… – Да ну, – судя по голосу, тот не то скучал, не то наслаждался, а через секунду Хиджиката сам встретился лопатками с противоположной стеной. Вспыхнул свет. – Свали отсюда, – сказал Хиджиката. – Хватит мне на сегодня снобских уёбищных рож. Кулак Такасуги влетел ему в челюсть, ощутимо проехавшись по губам. – Как же ты теперь будешь сосать? – поинтересовался тот с насквозь фальшивым беспокойством, за которым сквозила злость. Хиджиката сжал зубы. Такасуги никогда не говорил о его работе – кроме того раза, когда спрашивал про причины – и никогда не позволял себе намёка на то, что его что-то в ней не устраивает. Хиджиката считал, что так и было. – Тебе-то что? – спросил он. – Ты без обслуживания не останешься. Не я, так этот твой, предыдущий блондинчик. – Он слишком много говорил. Язык Такасуги влажно прошёлся по подбородку, собирая кровь, невесомо и нежно лизнул губы. Хиджиката вцепился ему в плечи, пытаясь оттолкнуть, но не смог. – Ты такой идиот, – шепнул Такасуги. Хиджиката так хотел разозлиться на него снова. Такасуги щёлкнул выключателем, погружая их обратно в полумрак. – Я не буду спрашивать, что случилось, – добавил он, прихватывая зубами кадык. – Но не делай так больше. Хиджиката неопределённо мотнул головой и вытащил его рубашку из-за пояса брюк. Ничего не изменилось – просто сегодня он слишком устал, чтобы о чём-то думать и что-то решать. Может быть, завтра. А может и нет.

***

– Ты ведь не сказал ей? – невыразительно поинтересовался Сого. Он, не поднимая головы, пинал урну, переполненную мелким мусором и чужими окурками; ветер забирался под воротник пальто, просачивался внутрь. – Не сказал, – признал Хиджиката, разглядывая его ярко-красную куртку, так похожую цветом на любимый Мицубой табаско. Какой-то части его хотелось спросить, осознавал ли это Сого, когда её покупал. – И не скажешь? Хиджиката пожал плечами. Сого резко дёрнул его к себе за плечо. – Ты. Ничего. Ей не скажешь, – произнёс он, выплёвывая каждое слово. Глаза у него были больными и воспалёнными. – Как ты вообще себе это представляешь, Сого? – устало отозвался Хиджиката, выбрасывая окурок и потирая глаза. – Не говоря уже о том, что последнее, чего я хочу, это лишний раз её волновать. Сого, прищурившись, долго вглядывался в его лицо с чем-то, похожим на брезгливое любопытство. Потом отступил назад – так же резко, как и всё это начал – и гадливым движением отряхнул руку. Хиджиката почувствовал как застыло лицо. – Мне всё равно, что ты думаешь по этому поводу, – заметил он холодно. Детские обиды, ревность, превосходство, болезненно обострённое чувство собственного достоинства не имели значения – только результат. Но от этой реакции всё равно пробирала досада. Хиджиката так и проснулся с ней, измотанный ещё больше, чем до погружения в сон. На кухне тихо скрипели половицы, подушка рядом была примятой, но выстуженной. – Ты уверен? – послышался глухой вопрос Такасуги. Затем шелест, будто он схватил что-то и сжал слишком сильно, нервный стук. Молчание стыло, напряжённое, долгое. Наконец Такасуги произнёс, становясь всё жёстче с каждым словом: – Самый логичный вариант не всегда правильный. Ищи дальше, – и тут же, явно прерывая возражения. – Нет. Я не отмахиваюсь от фактов. Я просто знаю, когда они неверны. Ищи дальше. Хиджиката откинул в сторону одеяло, подхватил с кресла штаны. Кожу стягивало, мышцы ныли от сладкой усталости. Такасуги стоял у окна и курил; в каждом движении его сквозила такая же изматывающая злая досада, которая разбудила и самого Хиджикату. – Зачем ты встал? – поинтересовался тот равнодушно, даже не пытаясь сделать вид, что не заметил чужого присутствия. – Ещё рано. – У тебя проблемы? – спросил Хиджиката, выдёргивая полуистлевшую сигарету из его пальцев. Такасуги насмешливо улыбнулся и вынул из пачки другую. – А у тебя? Крыть было нечем. Хиджиката поёжился от просочившегося в щель сквозняка и переступил с ноги на ногу. Такасуги упёрся затылком в стену, прикрыл глаза, куря поверхностными быстрыми затяжками, и явно не рассчитывал на ответ. Поэтому, наверное, Хиджиката неожиданно для себя самого сказал: – Не знаю. Вспомнился резкий голос Мацудайры в трубке и его «подумай». Теперь, несколько часов спустя, Хиджиката начинал понимать: не было никакой ошибки и просчёта отделов, а страница с контрактом и в самом деле, скорее всего, была максимально пуста. Кто-то, точно предсказавший реакцию Хиджикаты на мудака, подобного Нобунобу, специально столкнул их лбами, потому что хотел, чтобы он сорвался, чтобы подставился и привлёк внимание. Вопрос был только в том, кто и зачем, но с этим так или иначе придётся разбираться позднее. Такасуги взглянул на него из-под ресниц. – Вот и я. – Пойду прогуляюсь, – сообщил он минут двадцать спустя, что переводилось как «Пойду поищу неприятностей». – Ёбнулся? – спокойно спросил Хиджиката, туша окурок о край пепельницы. – Это тебе не твой крутой комплекс с охраной и камерами. – Какое удачное наблюдение, – ухмылка Такасуги всё больше напоминала оскал. Хиджиката схватил его за руку. – Что за грёбаное супергеройство? Тут не психологическая помощь и не линия суицидников. Такасуги отцепил его пальцы один по одному, вывернув напоследок так, что руку до локтя прострелило болью. – Это у тебя здесь комплекс спасителя, – заметил он сухо. – Меня не нужно нянчить. Хиджиката рывком придвинулся к нему, вклинился коленом между ног. – Да ты сам такой же, – фыркнул он, потираясь бедром о бёдра и сжимая его предплечья. – Какого чёрта не уехал, когда я тебе сказал. Такасуги усмехнулся, откинул голову назад, подставляя шею под короткие прикосновения губ. – Тогда бы мне пришлось тащиться сюда посреди ночи, – возразил он с иронией. – В комплексе с охраной и камерами, сам понимаешь, погулять особенно негде. Хиджиката рассмеялся, провёл влажную линию от ключицы до кадыка. Выдохнул: – Так дело только за этим? – прежде чем коротко ударить под рёбра. Такасуги отшвырнул его от себя и ударил в ответ так быстро и яростно, словно этого ждал. Хиджиката был уверен, что все намёки Такасуги – излишняя самоуверенность, помноженная на пару хреновых уроков в его супер-дорогой тренажёрке, но тот дрался технично, умело и зло. Осмысленности хватало только на то, чтобы не попадать ему по лицу, но самому Такасуги, кажется, доставляло удовольствие метить в и без того пострадавшую за день челюсть. Они расцепились только когда за окном начало потихоньку светать. Хиджиката прижимал к губам пакет со льдом и неприязненно косился на Такасуги, который жадно пил минералку прямо из бутылки, как в какой-то хреновой рекламе. – Кто бы мог подумать, – буркнул он, не выдержав. – Дерёшься совсем не как богатый мальчик. Такасуги глянул на него через плечо. – В детдоме отличная школа, – согласился он. Хиджиката едва не уронил пакет на пол, потом сжал холодными пальцами переносицу. – Эй, ты в порядке? – поинтересовался Такасуги, умудряясь звучать одновременно участливо и злорадно. – Нет, я не в порядке, – ответил Хиджиката. – Я думал, ты из хорошей семьи. Такасуги хмыкнул. – И ты ещё меня называешь снобом. Дай угадаю, теперь я для тебя слишком плох, и секса у нас больше не будет?.. – Не неси ерунды. – …и одно другому не мешает, – закончил Такасуги спокойно. Хиджиката бросил пакет в раковину и вынул бутылку из его рук. – Первый раз о таком слышу, – пробормотал он. Такасуги пожал плечами. – Я сбежал, – пояснил он лаконично. – Почти год жил на улице, а когда всё-таки попался соцслужбам, назвал другое имя. Впрочем, меня не очень-то и искали. – Почему? – на автомате поинтересовался Хиджиката и тут же пожалел, что спросил. – Теперь уже сложно сказать. Они не нравились мне, а я им – это всё, что я помню. Хотя едва ли сейчас что-то бы изменилось, – ответил Такасуги. Для него самого эта тема, казалось, была давно опостылевшей, и Хиджиката заткнулся, слабо представляя, что можно сказать. Такасуги, внимательно наблюдавший за ним из-под чёлки, внезапно усмехнулся: – Расслабься, Хиджиката. Всё лучшее со мной случилось после того, как я попал в интернат, так что я ни о чём не жалею. Усмешка вдруг стёрлась, и на его лице проступило болезненное выражение, полное недоверия и бессильного раздражения. – Мне что, ещё раз тебе врезать? – позвал Хиджиката резко. Такасуги вскинул взгляд. – Скорее уж я тебе, – заметил он беззлобно, подходя ближе. Его пальцы бережно провели по подбородку, коснулись нижней губы. – Хорошо, что мне на этой неделе никуда не надо, – вздохнул Хиджиката. – Да? – переспросил Такасуги с тихой издёвкой. – Жаль, мне казалось, твоим клиентам понравится. Непроницаемый, пугающий, с кем-то дерётся. Почти что якудза. Правда бутафорский и из кино, но кто из них стал бы трахаться с настоящим. Они не целовались, пока он всё это произносил, просто делили воздух, едва притрагиваясь друг к другу, и от этого было тепло и самую малость щекотно. Хиджиката положил ладонь ему на поясницу и с силой провёл, прогоняя ощущение. – Ты тоже слишком много разговариваешь, – сказал он, потираясь щекой о его висок. – Вероятно, – согласился Такасуги с усталым смешком. Всё было плохо и обещало стать ещё хуже, но сейчас, за долгий час до рассвета, Хиджикату волновали только эти не-поцелуи, не-объятия и не-близость. Может быть, проблема была не в самом Такасуги – а в том, как незатейливо тот напоминал, что за пределами долгов, воспоминаний, могил и клиентов имелась жизнь.

***

Хиджиката с трудом мог припомнить, когда в последний раз столь однообразно проводил время. Они трахались, курили, потом трахались снова и как минимум раз в день примерно выбирались на прогулки, в течение которых, к удивлению Хиджикаты, так ни во что и не ввязались. То ли сказывалось благотворно-романтическое влияние весны, то ли у всех проснулся небывалый инстинкт самосохранения. Для очистки совести Хиджиката написал Мацудайре «Что от меня нужно?» и получил в ответ ожидаемое «Пока ничего, просто сиди и не высовывайся». Такасуги, небрежно и явно не придавая этому никакого значения, перевезший к нему лэптоп и недельный запас барахла, периодически отвлекался на работу, с каждый днём становясь относительно неё всё мрачнее. Но он молчал, а Хиджикате было плевать до тех пор, пока мрачность не переходила границ. А когда к концу недели на лице Такасуги начало мелькать выражение ожесточённого удовлетворения, и вовсе выбросил чужие проблемы из головы. – Иногда я хочу пообщаться за пределами твоего траходрома, – заметил Такасуги одним из вечеров без какого-то перехода. Это звучало бы как подначка и завуалированное приглашение повторить, продолжить и повторить снова, не будь для того слишком рано. – Или своего, – с усмешкой подсказал Хиджиката, передавая ему сигарету. Такасуги отзеркалил усмешку. – Или своего, – согласился он. Хиджиката перевернулся на живот, прошёлся взглядом по коже, затянутой плёнкой испарины – снизу и медленно вверх. – Хочешь, чтобы я пригласил тебя на свидание? Такасуги лениво посмотрел на него сквозь завесу дыма. – Ты и пригласишь, – и вдруг рванулся, толкнул Хиджикату на спину и навис, красивый, опасный, устрашающий. Дотлевающая сигарета торчала в углу рта, осыпаясь пеплом на грудь. Хиджиката осторожно вынул её и сунул, не глядя, в пепельницу. Такасуги склонился над ним, обдал щекотным дыханием ухо, оставил ниже мокрый горячий след. – Ты, Хиджиката, неисправимый романтик, – начал он тихо и вкрадчиво, его язык выводил буквы и цифры, иероглифы, знаки, а голос вгрызался в нутро рыболовным крючком. – Но не со мной. Со мной ты хочешь быть жестоким, даже когда хочешь быть нежным. А я хотел бы знать почему. Хиджиката мотнул головой, уходя от прикосновений. У него не было ответов на эти вопросы, не было даже для себя. Он напрягся, подминая Такасуги, слепо обвёл его лицо пальцами, тронул губами приоткрытые влажные губы. И произнёс, так безжалостно, что удивился сам: – Вставай. Такасуги вопросительно поднял бровь. Идея, пришедшая в голову, была смутной, тревожной, неясной, но сладкая майская ночь заползала в окно, гладила тёплой рукой вдоль позвоночника, и Хиджикате чудился в ней ветер, и крики, и ночные огни вдоль трассы, смазанные в одну неразрывную светлую линию. – Поехали. Сейчас, – бросил он, нашаривая на полу футболку и джинсы. От нетерпения зудели кончики пальцев. Такасуги оскалился, соскочил с постели резкой безудержной тенью, сгустком мрака, метнулся к своим вещам, повисшим на кресле. – Никаких шлемов, – прошептал он уже у порога, и ладонь, пробравшаяся под пояс, сжалась, царапнула ногтями живот. Хиджиката вытолкнул его в проём, тут же дёрнул назад, позволяя впечатать себя спиной в дверь. Та захлопнулась с грохотом, защёлкнув замки. Они оба замерли и переглянулись. – Это тот момент, когда нам пора удирать от разъярённых соседей? – поинтересовался Такасуги. Хиджиката негромко рассмеялся, обнял его, касаясь щекой щеки, а потом потянул за собой. На пару этажей выше громко замяукала кошка, раздался топот. Они вывалились на улицу, шумно дыша, и там их тут же объяла весна. – Я не говорил тебе, какой он красивый? – спросил Такасуги, бережно проводя рукой по рулю. Хиджиката с удивлением посмотрел на него. – Не думал, что тебя интересуют байки. Такасуги насмешливо фыркнул. – Да-да, помню, только тачки представительского класса, вертолёты, водители. Внезапный поцелуй ожёг губы, язык скользнул в рот, горячий и бесцеремонный. – У тебя странные представления обо мне, – сказал Такасуги, проводя пальцем вдоль его скулы к виску, и каждое слово отдавалось сладким толчком внутри. – Едем, – хрипло сказал Хиджиката. – Иначе я не смогу вести. Такасуги отстранился, свет фонаря упал ему на лицо, осветив ухмылку, широкую, кривую и злую. – Тогда поведу я, – произнёс он таким скучным тоном, что Хиджиката, повинуясь неясному чувству, без лишних слов бросил ему ключи. Утро встретили на окраинах. На горизонте теплилась бледная муть рассвета, воздух казался прозрачно-серым и хрупким. Они курили, глядя в пространство: между двух берегов вяло плескалась река, тёмная, покрытая масляно-глянцевой плёнкой, по мосту над ними проносились первые машины, и всё ещё горели фонари. Мотоцикл был тёплым и казался живым, словно довольно урчащий зверь, подуставший от долгой дороги. Такасуги выглядел таким же – живым, тёплым, уставшим, довольным, и подо всем этим – зверем, мощным и яростным, нечаянным движением спущенным с цепи; каждый раз, когда он попадал в поле зрение Хиджикаты, того, словно разрядом, прошибало дрожью. – Я уеду, – вдруг сказал Такасуги. Хиджиката затянулся, стряхнул в траву пепел. Не было сил даже злиться, или возражать, или спрашивать. – На неделю, – добавил тот вкрадчиво, словно зная, что крылось за этой паузой. Хотелось врезать ему под дых – как неделю назад – хотелось так, что ныли костяшки. Или сделать вид, что ему всё равно – как бы глупо это не выглядело. – Окей, – выдохнул Хиджиката, не удержавшись. Такасуги глянул на него, прищурившись, улыбнулся. – Окей, – повторил он, развернулся, выбрасывая окурок. Хиджиката обхватил его за затылок, притягивая ближе; они столкнулись зубами. Во рту растекался сладкий металлический вкус, мешался с табачной горечью, и всё было правильно, так правильно, что практически больно. Где-то вдалеке солнце, отряхнувшись от липкой паутины тумана, поднималось и заливало всё жидким, расплавленным золотом. – Что-то происходит, Тоши, – Кондо сонно моргал и уже шестую минуту размешивал в чашке с кофе сахар, который не клал. – Вы о чём? – спросил Хиджиката. Он постукивал по столу краем зажигалки и считал проходящих мимо окна людей. Тех было немного, несмотря на обеденный час. Со стороны они, наверное, напоминали двух наркоманов: у Кондо после долгой смены опухли веки и слезились глаза, а Хиджиката безостановочно тёр кожу над бровью. Такасуги он забросил домой ещё утром, и тот, скорее всего, уже свалил в свои далёкие дали. Можно было бы вернуться к себе и поспать, но вместо этого Хиджиката позвонил Кондо, сам не особенно понимая зачем. – Просто будь осторожен, хорошо? – Кондо-сан… Кондо рассмеялся и выставил перед собой раскрытые ладони. – Знаю-знаю, Тоши, ты всегда осторожен, – он вдруг умолк, глядя на него сосредоточенно и грустно, хотя улыбаться не прекратил. – Обычно. Но в последнее время ты стал рассеяннее, и я не против, просто… Всё это настораживает, Тоши. Хиджиката нахмурился и отвёл глаза. У него была только одна причина стать рассеяннее, и она была худшей из всех возможных – потому что в любом другом случае он бы что-то заметил. Да и, казалось, он всё с этим решил. – Я вас понял, Кондо-сан, – ответил он механически. – Спасибо, что сказали. И поспите, пожалуйста. Он оставил купюру под чашкой и встал, машинально засовывая зажигалку в карман. Ему нужно было подумать. Поэтому когда Такасуги не появился ни через неделю, ни через две, Хиджиката и не подумал заволноваться. Он, получив отмашку Мацудайры, который ожидаемо ничего не нашёл, работал, навёрствывая упущенное время – брал двойные смены, договаривался о дополнительных встречах с клиентами, которых разлившееся в весеннем воздухе подступающее лето по-прежнему настраивало на романтически-эротический лад, и уж точно не обзванивал морги и – отсутствующих – общих знакомых, не мониторил соцсети и новостные ленты. Он работал – и отмахивался от вопросительных, виноватых, обеспокоенных взглядов Кондо, от его предложений поговорить и приглашений выпить, и, кажется, даже курил не больше обычного. Всё было настолько хорошо, насколько могло быть: без накладок, путаницы и лишних клиентов. Впервые за многие месяцы Хиджиката чувствовал себя уверенным и спокойным, сфокусированным, целеустремлённым и точно знающим, чего хочет. Ему нравилось это ощущение, и утренние прогулки в самые тихие предрассветные часы, и пустая квартира с немытыми кофейными чашками, и отключенный звук телефона. Приходя домой, он стягивал с новой пачки уютно хрустящую плёнку, шире распахивал створки, и, сидя на полу под окном, признавал, что если это был способ порвать, то самый лучший – и они давно должны были это сделать, задолго до того, как их ни к чему не обязывающие встречи перешли черту. Черту, за которой Хиджиката думал об этом – о нём – почти неотступно, и ждал, ждал, ждал. Исключительно возможности наконец врезать Такасуги по роже – насколько проще было бы исчезнуть с горизонта молча, а не устраивать ванильные сцены прощания. Сонливость пришла одновременно с пустотой в пачке. На кухне было светло, с улицы доносился привычный гомон – утро, плавно переходя из раннего, становилось всё более поздним. Ноги затекли; Хиджиката вытряхнул окурки в мусорку, потом отправил туда же смятую пачку. Поймал себя на том, что зависает, наблюдая за тем, как горка рассыпается с тихим шорохом, становясь скорее похожей на холм, потёр шею. Впереди был сон – беспокойный и жаркий – а затем долгая бесполезная ночь, забитая бездельем первого за две недели выходного. И Хиджиката был совсем ему не рад. Ему снилась классная комната: ровные ряды парт, спутанные наушники, свисающие из кармана, рубашка, насквозь промокшая от пота и липнущая к спине, высокий воротничок форменного пиджака, натирающий шею. Бумажка, врезавшаяся в затылок, небрежная усмешка и закатанные до локтей ярко-красные рукава. Лица не было видно, потому что его обладатель внаглую качался на стуле в такт монотонному бубнёжу учителя, но Хиджиката и так знал, кем он был. – Хиджиката, – позвал учитель унылым невыразительным тоном, стукнул по столу, привлекая внимание. Повторил громче: – Хиджиката. Хиджиката нехотя обернулся, но стук не утихал, настойчивый, громкий, настырный, а потом сон поблёк, смялся, как стиснутый в ладони тетрадный лист, и Хиджиката проснулся. – Иду я, – рявкнул он прежде, чем успел осознать, что кто-то долбится в дверь. Штаны сползли, футболка валялась свёрнутым комом где-то за креслом, Хиджикате неохота было её искать. Хиджиката распахнул дверь, зевнул, потирая глаза кулаком. – Ну и кого тут принес… – начал было говорить он, и осёкся. Снаружи, небрежно опираясь на стену плечом, застыл Такасуги. Он выглядел так, будто только сошёл с трапа и не спал всю неделю, но ухмылка, та самая, с глянцевых обложек, всё ещё была при нём. – Что, не ждал? – спросил он, и в его голосе было такое нездоровое злое веселье, что Хиджиката мигом взбодрился. Но вместо ответа просто пожал плечами и открыл дверь шире. – Внутрь иди, – буркнул он. Такасуги, словно нехотя, отлепился от стены, шагнул вперёд, оказавшись почти вплотную. – Уверен? – поинтересовался он тихо. От него пахло дорогой, резиной, дешёвым горелым кофе. – Ты ещё можешь меня не пустить. Хиджиката молча смотрел на него, отмечая резкую складку у губ и яркие тени под веками, и тёплый тяжёлый взгляд, скользивший по торсу, а потом дёрнул его на себя и захлопнул дверь. – Тебе надо выспаться, – пробормотал он вяло. Пуговицы выскальзывали из пальцев, сухие ладони обжигали лопатки. – А мне доспать. – Напряжённая рабочая ночь? – со смешком уточнил Такасуги, прямо в прихожей избавляясь от брюк. Хиджиката кивнул, соглашаясь. – Бесконечная, – прикрыл рукой очередной зевок. Добавил себе под нос: – В две долгих, долгих недели. Такасуги замер в дверном проёме, словно натолкнулся на что-то. – Я… – начал он, оборвал себя, отводя глаза и постукивая по бедру каким-то безотчётно нервным движением. – Я не думал, что вернусь, – признал он наконец. Хиджиката хмыкнул. – Как и я. Такасуги перевёл на него взгляд и улыбнулся. – Я не был уверен, стоит ли, – он качнулся ближе, и Хиджиката с трудом подавил вздох. Их разделяла тонкая прослойка из воздуха, и та раскалялась всё больше с каждой секундой, делая мир чётче и резче. – Это было идеально, – сказал он негромко, склоняя голову к плечу. – И могло идеально закончиться. – А теперь закончится неидеально? – уточнил Хиджиката. – Неидеально, – согласился Такасуги. – Некрасиво. Может быть, даже грязно. Хиджиката положил ладонь ему на живот и повёл вниз. – Я не собираюсь об этом жалеть, – сказал он сухо. Рука Такасуги легла на его запястье. – Ты уже жалеешь, – мягко возразил он. Привстал, прижимаясь лбом ко лбу, и смотрел так, как будто хотел забраться под кожу – или снять её напрочь, и с него, и с себя самого. Можно было солгать или сказать не всю правду. Можно было не открывать дверь или захлопнуть её у него перед носом. Можно было сделать столько вещей – да, чёрт возьми, никогда не брать тот заказ. Можно было, не будь уже слишком поздно. – Да, – проговорил Хиджиката одними губами, сдвигая ладонь ещё ниже, несмотря на сопротивление удерживающей запястье руки. – И нет. Зрачки Такасуги расширились, а потом он с силой толкнул его на постель, словно стирая пробел – между той ночью, тем утром, когда он уехал, и этим моментом – и вычеркивая разом мысли, сомнения и ту иррациональную злость, что сжигала их обоих день за днём – каждый из этих четырнадцати. – Я скучал, – выдохнул Такасуги, оказываясь сверху, прижался бёдрами к бёдрам, толкнулся. Хиджиката глухо застонал, обхватывая его руками. Возбуждение смешивалось с горячечными остатками сна, неспешно плавилось, обретая форму. У Такасуги были нервные жесты человека, слишком долго живущего на энергетиках и кофеине, и обветренные жёсткие губы. Хиджикате хотелось ответить «Я тоже», но это не было правдой. Он не скучал, он просто не мог, не справлялся. Вместо этого он отпустил Такасуги, позволяя ему завести руку за спину и медленно – слишком медленно – насадиться на его член, прежде чем сорванно сказал: – Я знаю. Такасуги сдавленно рассмеялся, зашипел, двинувшись слишком резко, вдруг наклонился вперёд, ложась грудью на грудь Хиджикаты. – Ты всегда такой, да? – спросил он невнятно. Его язык широко и жадно вылизывал ключицы и плечи. – Слова расходятся с действиями настолько, что не знаешь, куда смотреть. Зубы больно и остро сжали сосок, и Хиджиката дёрнулся, кладя ладонь ему на загривок. Он потянул за волосы, заставляя Такасуги приподнять голову, помассировал затылок, провёл ниже вдоль позвоночника. А потом отвёл руку. – Так не смотри. Такасуги ухмыльнулся, отталкиваясь от постели. – Иногда я действительно тебя ненавижу, – сказал он мирно, но голос его срывался на выходе, а пальцы дрожали. Он откинулся назад, выгнулся красивой ровной дугой и, приподнявшись почти до конца, с силой опустился вниз. Хиджиката комкал простыни и скрёб по ним ногтями, не соображая уже ничего. Помнил только: нельзя прикасаться и нельзя закрывать глаза. – Это была ненависть? – спросил он, когда снова смог говорить. Такасуги долго молчал. – Как всегда. Да. И нет.

***

– Что-то происходит, Тоши, – сказал ему Мацудайра вместо приветствия. Он выглядел озабоченным и недовольным, а окурки в его пепельнице давно перевалили за край. – В последнее время я часто это слышу, – заметил Хиджиката. У него было отличное настроение человека, который двое суток провёл трахаясь и отсыпаясь, и он не собирался расставаться с ним ради такой ерунды. – Вот и послушал бы, – скривился Мацудайра. – Мы только что поймали ещё один контракт, который пришёл тебе. Нецелевой. Хиджиката подался вперёд. Окутывавшая его расслабленность пропала, сменившись азартом. – Отследили? – Да если бы, – Мацудайра раздражённо махнул рукой с зажатой в ней сигаретой, роняя пепел прямо на лежащие перед ним бумаги. – Чисто, как и в тот раз. Кого ты успел так достать, Тоши? – Если бы я знал, – пробормотал он. Ему и самому было интересно узнать. На его взгляд, ресурсы, требуемые для взлома базы и подтасовки клиентов, не стоили результата. За этим виднелись импульсивность и мелочная жестокость, лежавшие вне его понимания. Не было не то, что ответов, но даже идей. – Что изменилось? – Ничего. – Тоши… – Да ничего не изменилось, – взорвался он. – Я думал об этом ещё после того раза. Ничего нового, никого нового, никаких конфликтов. Ни с кем. Ничего. Не надо принимать меня за идиота. Мацудайра посмотрел на него поверх очков. – Я и не принимаю. Ладно, иди работай, я попробую что-нибудь разузнать. Хиджиката кивнул, вставая, одёрнул пиджак. – И, слышишь, Тоши? – донеслось, когда он уже повернул ручку двери. – Поглядывай, что там у тебя за спиной. Хиджиката дёрнул плечом. – Всегда. Дело ведь было не в осторожности, не в его способности наблюдать и делать выводы. Дело было в факторе внезапности и остром отсутствии информации; жить же, ежесекундно ожидая удара и дёргаясь от каждого шороха, Хиджиката пока не планировал. К тому же, на очереди были вопросы важнее. Такасуги, и впрямь приехавший к нему прямо из аэропорта, свалил двое суток спустя, выглядя всё таким же уставшим. Было видно, что когда он не смотрит на Хиджикату, то безостановочно думает. – Я предполагал, что ты за эти недели решишь все проблемы, – не выдержал Хиджиката к концу второго дня. Его бесил этот отсутствующий вид и молчание, пожиравшее комнату. Такасуги вдруг смял в кулаке недокуренную сигарету, обжигая ладонь. – Как и я, – ответил спокойно, но Хиджиката понял, что больше тот не скажет ни слова. Он потянулся, беря его за запястье, заставил расслабить кулак. Погасшая сигарета выпала, скатилась куда-то на пол; у кожи был тяжёлый запах табака. Хиджиката обвёл языком ожог, погладил кончиком центр. Такасуги втянул воздух сквозь сжатые зубы. – Ты… умеешь убеждать, – произнёс он. Хиджиката сомкнул ресницы, пытаясь понять, откуда взялось это странное, тревожное чувство, что всё вот-вот полетит с обрыва. А ещё неделю спустя подумал, что был неправ – всё уже полетело. Лето кидалось в бой до наступления срока, футболка липла к стене. Хиджиката стоял посреди улицы, прижав телефон к уху, и чувствовал холод, заполнявший его изнутри. – Приезжай, – глухо попросил Такасуги. – Сейчас. Сможешь? Хиджиката машинально посмотрел на часы. Времени не было – не хватило бы даже на путь туда, не то что обратно. – Буду через полчаса, – бросил он и отключился. Помедлив, нашёл номер в контактах. – Теряешь клиента, – меланхолично заметил голос на другом конце провода. – Невовремя, учитывая весь этот бардак. – Я знаю, – сказал Хиджиката, сбегая в подземку. – Мне казалось, тебе нужны деньги. Иначе, какого чёрта ты, придурок, сюда полез. – Мне нужны деньги, – отрезал Хиджиката. – Просто не сейчас? – Просто сегодня я занят. В трубке вздохнули. – Я всегда знал, что от тебя будут проблемы. В СБ ты был на своём месте, а это – это дерьмо, Тоши. – Я… – Твоё дело, – отрубил Мацудайра, сегодня явно бывший не в настроении. – Но лучше тебе завтра быть на работе. – Я буду, – сжав зубы, сказал он. В квартире было холодно и темно. На Такасуги, сидевшего на диване в одной расстёгнутой рубашке – образ лёг на десятки прежних, похожих, и тут же смешался в одно – зябко было даже смотреть. – Что случилось? – Как думаешь, призраки существуют? – спросил тот невнятно. Откинул голову назад, упираясь затылком в спинку дивана. Он был пьян и выглядел даже не усталым, а пустым, словно выпотрошенным. На столике перед ним, том самом блядском стеклянном столике, как в дерьмовом фильме про мафию, лежали, соседствуя, айфон и беретта. Хиджиката покачал головой. – Нет, – тихо ответил он, вспоминая всё: свои бессонные ночи, запах волос, нежные тонкие руки, отзвуки смеха в ушах. Светловолосых девушек, со спины как две капли похожих, за которыми гнался в толпе – и в кошмарах, и наяву. – Всё, что ты видишь, должно быть живым. Такасуги застыл бледной алебастровой тенью, потом зло прищурился и залпом допил виски. – Значит, я с этим справлюсь, – жёстко сказал он. – Со всем, что бы, чёрт возьми, всё это ни значило. В его голосе была ледяная бесконтрольная ярость, решимость и сила, тёмное, недоброе знание, постепенно перераставшее в уверенность. Он потянулся за телефоном и с бешеной скоростью начал печатать. Было сложно не хотеть его таким – заведённым до предела, безжалостным и целеустремлённым. В памяти тут же вспыхивали фото на широком экране айфона, часы-зажимы-запонки, идеальные плечи, обтянутые дорогим пиджаком, хищная сила, концентрированное, непреодолимое желание въебать и выебать, дать – всё разом, целое и неделимое – и Хиджиката наконец видел это, видел отчётливо как никогда. Такасуги, отложивший телефон, поднял на него расфокусированный взгляд, в котором мелькали идеи, контакты, люди и связи, плотные ниточки, призванные леской врезаться в чужую шею и снимать головы с плеч. – Хиджиката, – вдруг рассеянно заметил он, с трудом концентрируясь. – Я поеду, – ответил тот. – Куда? – удивился Такасуги, и в нём на мгновение проступила обыденность, привычная выразительно-невыразительная ленца. Хиджиката пожал плечами. – Ты занят. Такасуги посмотрел на айфон, потом на беретту. – Да толку от меня сейчас, – сказал он неожиданно устало. – Всё это ждёт. Теперь, когда я знаю. Он потёр глаза, сжал переносицу, на секунду зажмурился, прежде чем улыбнуться. – Хиджиката… – позвал вкрадчиво. – Мне показалось? – Что? Было сложно не сдвинуться в кресле и не одёрнуть край футболки, но Хиджиката справился. – Ты меня хочешь, – произнёс Такасуги, придвигаясь к нему быстрым рваным движением, и его ладонь безошибочно накрыла затвердевший член. – Сейчас. – Спорный вопрос. – Хиджиката, – усмехнулся Такасуги, сжимая пальцы. – Это вообще не вопрос. Хиджиката потянул его за руку, перетаскивая к себе на колени. Кожа, выстуженная потоком кондиционированного воздуха, горячее дыхание, растянутые гласные, напоминавшие о том, насколько на самом деле он пьян. Конечно, Хиджиката его хотел. – Ты расскажешь мне, – припечатал Хиджиката, стаскивая с его плеч рубашку и фиксируя ею руки. – Это, я так понимаю, твой не-вопрос? – поинтересовался Такасуги. Его грудь покрылась мурашками, соски затвердели от холода; Хиджиката последовательно касался их ртом. – Ты расскажешь, – повторил он. – Но не сейчас, – отрезал Такасуги. – И перестань играть. Хиджиката провёл губами по его щеке. – Я не играю. Я просто хочу тебя, как ты и сказал. Такасуги закрыл глаза. – Хиджиката… – Я здесь не для того, чтобы делать твою жизнь проще, – напомнил Хиджиката, целуя его, но не позволяя углубить поцелуй. Такасуги подавился смешком. – Следовало останавливаться на блондинчике, а? – Да, – хмыкнул Хиджиката, расстёгивая ремень. – Недальновидно с твоей стороны. – …я буду занят, я буду так занят в ближайшее время, – пробормотал Такасуги в подушку. Он засыпал, и Хиджикату не особенно это удивляло – нервы, алкоголь и оргазм херово смешивались, но круто ударяли в голову. – Спи, – сказал он, набрасывая на него одеяло. – Выход я сам найду. Позвонишь, как закончишь. Эй, слышишь меня? Дыхание Такасуги было тихим и ровным. – Я позвоню, – пообещал он, когда Хиджиката почти уверился, что тот отключился, и дошёл до двери. – Захлопни за собой дверь. Хиджиката рассмеялся. – Ты такой уёбок, знаешь? – заметил он, оборачиваясь. Такасуги, приподнявшийся на локте, смотрел на него сонно и иронично. – А ты помнишь всякую муть, знаешь? Ничего из этого уже не имеет значения, Хиджиката. Прошлое – не имеет значения. Голос звучал суше и глубже, словно он опять вкладывал в него слишком острое, личное. – Заткнись и спи, – оборвал Хиджиката. Иначе я так и не смогу от тебя уйти. Он смог и ушёл, а Такасуги, конечно же, оказался прав – он был занят настолько, что даже не звонил, а писал, коротко, ёмко и едко, всегда в разное время. О себе и своём непонятном прошлом, пролезшем в настоящее, он не говорил ничего – и Хиджикате не приходило в голову спрашивать – зато щедро цитировал перлы менеджеров и завуалировано жаловался на окружавших его идиотов. Хиджиката понимал его как никто, но не сочувствовал, и Такасуги это, кажется, забавляло. «Иногда мне жаль, что ты на меня не работаешь», – написал Такасуги однажды. – «Помнишь, я говорил про строевую и дрочку на устав? Им бы сейчас не помешало». «Да им бы никогда не помешало», – отозвался Хиджиката. – «А если сам не можешь справиться, то херовый из тебя шеф». «Мудак», – беззлобно заметил Такасуги. Через пару минут добавил, и от короткой фразы дохнуло жаром: – «Не думаешь, что стоило попробовать телефон? Или скайп». «Чтобы твои подчинённые вытащили тебя к себе со стояком? Чёрта с два». Вместо ответа Такасуги бросил ему фото двух менеджеров, пытавшихся одновременно заскочить к нему в кабинет. Вид у них был взъерошенный и откровенно заёбанный. Хиджиката фыркнул. «Что и требовалось доказать». Мацудайра позвонил под вечер, когда Хиджиката, прислонившись к подоконнику, решал, хочет ли прогуляться за едой под дождём или проще поискать в шкафу какую-нибудь растворимую дрянь. Выбор был сложным и требовал порядочного осмысления. – Подъезжай-ка, – сказал Мацудайра, как всегда не здороваясь. Спрашивать «Зачем?» было не принято, но очень хотелось. – В клуб? – поинтересовался Хиджиката вместо этого. – Нет, – неожиданно ответил Мацудайра. – Задрала работа, хочу нормально пожрать хоть раз в жизни. Хиджиката перевёл это как «задрали бабы, которых не выебешь, поехали туда, где шлюхи на меня не работают». Не худшая была перспектива. Хиджиката уточнил адрес и, завершив звонок, вызвал такси. Он ожидал, что зычный голос Мацудайры и его громкий смех, щебет девушек и какая-то музыка будут слышны даже из-за двери, но внутри было тихо. Хиджиката нажал на ручку, нашаривая зажигалку в кармане. – Что-то тихо ты ужинаешь, – начал он, но подняв голову, тут же замолк. – А этот какого хера тут делает? – Мне тоже приятно видеть вас спустя столько времени, Хиджиката-сан, – ровно произнёс Сасаки. Он выглядел точно так же, как на экране пару месяцев назад и как во время их последней встречи парой лет ранее – так, что Хиджикату моментально пронимал зуд в костяшках. – Не скажу о себе того же, – буркнул он. – Так что тут происходит? – Я же говорил, что продолжу выяснять, – напомнил Мацудайра, но голос у него был кислым. Хиджиката представил, каких усилий стоило иметь дела с этим уёбком, и невольно посочувствовал старику. – Хиджиката-сан, не могли бы вы потушить сигарету? – попросил Сасаки со всей своей выпестованной любезностью и темпом речи, будто разговаривал с иностранцем. – Не мог бы, – ответил Хиджиката с той же любезностью. – Ближе к делу. На лице Сасаки промелькнуло сдержанное терпение, сменившееся его обычной невыразительной маской. – Ну хватит, – прервал их Мацудайра, пожевал фильтр перед тем как произнести: – Под тебя копают, Тоши. – И это все новости? – поинтересовался Хиджиката с фальшивым изумлением. – Если бы вы могли подождать и выслушать всю информацию, которой мы располагаем на данный момент… – Я бы состарился. Что дальше? – Не только под тебя, – продолжил Мацудайра. – А под твоего дружка тоже… – Дружка? – Мацудайра-сан, вы заходите с неправильной стороны, – скучным тоном заметил Сасаки. – «Копают», как вы выразились, под Такасуги-сана – вам же знакомо это имя, не так ли, Хиджиката-сан? – поэтому, в конечном счёте, заинтересовались и его… личной жизнью. – Так… – произнёс Хиджиката. От него определённо ждали какой-то реакции, но он понятия не имел какой. Сама цепочка не особенно его удивляла, но что-то упорно не складывалось. – И Нобунобу?.. – Этот эпизод не совсем нам понятен. Возможно, он не имеет к происходящему отношения. – Да, – насмешливо протянул Хиджиката. – Это очень помогло. – Прекрати уже, – поморщился Мацудайра, выплёвывая измочаленную сигарету. – Значит, так. Тебя я, конечно, прикрою, Тоши, но на этом конец истории. Нобунобу, этот твой Такасуги – всё это слишком геморройно, и ты знаешь, как я отношусь к геморрою. Хиджиката прикрыл глаза. Пульс глухо и ровно стучал в висках, злиться на кого-то, кроме себя самого, было бессмысленно. Ему придётся обдумать всё происходящее, но позже. – Что-то… – медленно спросил он, – ещё? – Нет, – бросил Мацудайра, вставая. – А теперь мы наконец выпьем. Но сначала я пойду отолью. Не вздумайте подраться тут, пока меня нет! – Боже упаси, – фыркнул Хиджиката, скрещивая руки на груди. Едва ли этот старомодный фрик с моноклем и палкой в заднице вообще умел это делать. – Хиджиката-сан, – позвал Сасаки, когда за Мацудайрой закрылась дверь. – Вам не стоит недооценивать происходящее. Хиджиката лениво приоткрыл глаза. – Кто тебе сказал, что я собираюсь что-то недооценивать. Сасаки приподнял края губ в намёке на улыбку. – Ваш внешний вид. – Понятия не имею, о чём ты. – Мы не знаем, кто за этим стоит, – продолжил Сасаки. – Но с наибольшей вероятностью это связано с последним акселератором, в который Такасуги-сан усиленно пытается попасть. – Занимательно. Брови Сасаки поползли вверх. – Вас в самом деле не интересуют подробности? – Меня они не касаются, – отрезал Хиджиката. Потом, помолчав, наклонился вперёд. – Разве что – какой у тебя-то во всём этом интерес, а? – Разумеется, меня попросил Мацудайра-сан. Хиджиката коротко усмехнулся, откидываясь обратно. Он бы даже поверил, не подбрось память воспоминание о залитой светом экрана гостиной и небрежном «А, Сасаки». – Разумеется. Грохнула дверь, и внутрь ввалился Мацудайра, обнимающий за талию сразу двух девочек. – Что у вас такие лица, словно мы на похоронах? – неодобрительно рыкнул он. – Хороним головокружительную карьеру Хиджикаты-сана, – вежливо пояснил Сасаки, подчёркнуто глядя в сторону, и у Хиджикаты снова зачесалась рука. Телефон вдруг завибрировал. «Позвоните мне, если вас всё-таки заинтересуют подробности», – было написано во входящем сообщении. Хиджиката с остервенением запихнул телефон в карман, едва не порвав подкладку. Сасаки – ожидаемо – не продержался долго, и не больше, чем через час, отговорившись срочными делами, свалил. Хиджиката пил, краем уха фиксируя бухой трёп Мацудайры, становящийся всё непристойнее, и крутил в руках телефон. Уподобляться Сасаки и забрасывать Такасуги сообщениями, пожалуй, не было смысла. Следовательно, вариант был только один. Хиджиката, пробормотав что-то приличествующее на прощание, прожал звонок. Коридор чуть кренился, удивлённое лицо менеджера сползло на стену, но мыслил он всё ещё чётко – и только снаружи, вслушиваясь в гудки, вспомнил, что так и не поужинал. Когда Такасуги наконец ответил, голос у него был удивлённый. – Моё предложение тебе всё же понравилось? – спросил он, поддразнивая. Было бы просто поддаться этим интонациям. – Где ты? – уточнил Хиджиката. Он не помнил, где располагался офис Такасуги, и в таком состоянии едва ли смог бы загуглить. Но тот, помолчав, произнёс: – Езжай ко мне. Я буду через… – застучали клавиши, раздался звук принтера, шелест бумаги, – …скажем, сорок минут. Квартира была пуста. Хиджиката, запнувшись о столик, добрался до окна и поднял жалюзи, впуская рассеянный свет и вид ночного города. Двери лифта здесь открывались почти бесшумно, но Хиджиката всё равно их услышал; их, затем шаги. Такасуги остановился совсем близко, но не коснулся. Хиджиката кожей чувствовал его присутствие; всё это так утомляло. Молчание, недосказанность, нежелание знать. Хиджиката хотел винить во всём этом Такасуги – только Такасуги – но не мог. Не мог. – Это всё началось с тебя, – надтреснуто произнёс он, когда от задавливаемых слов запершило горло. – Никогда не думал, что всё так повернётся, – задумчиво ответил Такасуги. Хиджиката обернулся и увидел, что тот сидит на подлокотнике и постукивает сигаретой по пачке. – Не думал, что тобой будут интересоваться? – спросил он с сарказмом. Его опять повело, он качнулся, ухватился за спинку кресла. Такасуги поднял взгляд. – Что будут настолько интересоваться тобой, – пояснил он дружелюбно. – Почему ты не рассказал мне про Нобунобу? – А должен был? – усмехнулся Хиджиката. – Тогда я думал, что это внутренняя проблема. А твой блондинистый друг сказал, что до сих пор не уверен, что он как-то связан с тобой. – Мой блондинистый друг? – переспросил Такасуги, подаваясь вперёд. Хиджиката с усилием обошёл кресло и рухнул в него. Кружилась голова, лицо Такасуги казалось невыразительным белым пятном. – Сасаки, – вяло уточнил он. – А ты о ком подумал? Такасуги насмешливо фыркнул. – Как оказалось, тебе он друг больше, чем мне. Даже намекнул, что неприятности, связанные со мной, для тебя нежелательны. Хиджиката резко почувствовал себя бодрее. – Ещё раз, – сказал он мягко, пальцы его пытались нашарить в кармане телефон. – Забей, – посоветовал Такасуги, обхватывая зубами фильтр. Хиджиката смотрел на него, прищурившись, и всё ждал, когда же накатит злость. – Почему? – спросил он, выбрав из вороха нескладных вопросов самый общий и точный. Сигарета Такасуги качнулась, описав полукруг, когда он склонил голову к плечу. Он не собирался ничего говорить, и это было очевидно. Хиджиката почувствовал, как губы дёргает холодная улыбка. – Зачем тогда ты приехал? – …ты же приехал, – напомнил Такасуги после недолгого молчания. – А, – Хиджиката улыбнулся ещё неприятнее. – Это ты так отдаёшь долги. Он, вцепившись в подлокотники, встал и неверным шагом направился к двери. Вслед ему раздался смех. – Да, Хиджиката, – бросил Такасуги, не скрывая веселья. – Поздравляю. Ты нашёл свой повод. – Что? – Я сказал, – повторил тот громче, – поздравляю, ты нашёл свой повод на меня разозлиться. Что ж, значит, я катался сюда не зря. – Иди к чёрту. – Нет, – вдруг сказал Такасуги, и голос его не был больше ни весёлым, ни громким. – И ты тоже никуда не пойдёшь. – Ну так останови меня, – процедил Хиджиката раздражённо, а потом что-то рвануло его за плечо, впечатывая в стену, и он едва успел повернуть голову в сторону, чтобы не расквасить нос. – Ты охренел? – рявкнул он, пытаясь вырваться, но сустав вывернутой руки тут же прострелило болью. – Тихо, – посоветовал Такасуги ему на ухо. – Хиджиката, Хиджиката, Хиджиката. Я же просил тебя больше так не делать. Его губы сухо прошлись по мочке, тронули челюсть. – Отвали от меня, – сказал Хиджиката сквозь зубы. Такасуги отстранился на мгновение и снова с силой вбил его в стену. – Заткнись, – прошипел он яростно. – Ты винишь меня в том, что я не рассказал тебе о своих проблемах, но сам не способен рассказать даже о том, что в клуб ты уже не вернёшься. Никто не виноват, Хиджиката. Никто. И никто не мог этого предусмотреть. – Если бы я знал… – То что бы ты сделал? Не будь идиотом, ты и сам знаешь. – Это всё началось с тебя, – повторил Хиджиката, вспоминая старую мысль – о том, что дело не в Такасуги, а в том, как тот удачно-неудачно открыл дверь в другой мир. Всё было понятно как день: он ушёл бы из клуба не сегодня, так завтра. Разница была только в том, что это было бы его выбором, долгожданным решением, о котором он мечтал втайне даже от себя. А теперь мечта отправилась в мусорку вместе с решением, выбором, памятью и деньгами, оставив снова только долги и проблемы. Как и в тот раз, когда умерла Мицуба. Руку снова прострелило болью. – Возможно, – равнодушно согласился с ним Такасуги. – И – возможно – нам стоит сделать всё так, как должно было быть с самого начала. Свободной ладонью он проскользнул под футболку Хиджикаты и ловко расстегнул пуговицы на ширинке – одной за другой. – Что ты… – непонимающе начал Хиджиката, дёрнулся, когда ладонь походя задела член, а брюки оказались бесцеремонно спущены на бёдра. – Нахуй иди, ублюдок. Это было так внезапно, так нелогично и неуместно, что Хиджиката на мгновение почувствовал растерянность. – Ты это мне говоришь? – ласково переспросил Такасуги, прикладывая его лбом об и без того заебавшую стену. – Да что, блядь, с тобой не так… Футболка затрещала, когда Такасуги потянул её в сторону, разорванный ворот сполз с плеча, на котором тотчас же сжались зубы. Зашуршала фольга, колено вклинилось меж бёдер. – Так ты себе это представлял, не правда ли? – уточнил Такасуги сухо, прижимаясь головкой ко входу. Это было тянуще, унизительно и болезненно, хоть резинка и была покрыта тонким слоем смазки. – Пожалуй, нет. Такасуги отодрал его от стены и швырнул животом на спинку дивана. Хиджиката закашлялся, чувствуя подступающую к горлу тошноту. Сустав выламывало болью, ботинок Такасуги ударил по щиколотке, заставляя развести ноги. – Сука, – выдохнул Хиджиката, когда член втиснулся в него и начал короткими рывками продвигаться вперёд. – Не дави на меня так, если не хочешь, чтобы я блеванул на твой обожаемый столик. Такасуги отстранился, прерывая не только лишнее давление, но и контакт, и это ощущалось странно. Хиджиката привык к тому, чтобы вжиматься в него всем телом, плотно обнимать по ночам и даже если стоять – то рядом, так близко, чтобы прикосновение было лишь делом времени. Он попытался повернуть голову, но ладонь грубо пихнула его в затылок. – Не хочу видеть твоё лицо, – без выражения пояснил Такасуги, и Хиджиката наконец начал понимать, что происходит. – Ты… так… и блондинчика своего трахал? – вытолкнул он сквозь нервный смех. Такасуги вбивался в него так, словно наказывал, впечатывая всю накопившуюся злость. Жжение в заднице утихало, ослабевала и хватка на онемевшей руке. Хиджиката расставил ноги чуть шире и заставил себя расслабиться. – Или пытаешься доказать, что если бы ты тогда трахнул меня, а не дал, всё сложилось иначе? Такасуги вдруг щекотно прошёлся кончиками пальцев по рёбрам, и это было так обыденно, так привычно, что Хиджиката опешил. Но затем пальцы с силой сжались на бедре, нарочно причиняя боль. – Подумай сам, – произнёс Такасуги, и голос его был по-прежнему холоден и далёк. Хиджиката чуть прогнулся, заставляя сменить угол, и, уткнувшись лбом в обивку, представил. Глянцевая картинка с айфона; хлещущее через край раздражение, встреченное жёсткими интонациями, автоматизмом, равнодушной грубостью манер. Обращением человека, привыкшего использовать других людей вместо секс-кукол и ставящего их на ту же ступень. Бешенство, возможную драку, кончившуюся скандалом Такасуги и руководства, или механически-грубым процессом, так похожим на этот – бездушным, порой намеренно унижающим. Не то дерьмо, что вышло – и вышло бы с Нобунобу – но максимально к этому близко. Они бы или никогда не встретились снова, или выполняли контракт, ненавидя друг друга, словно находясь под прицелами видеокамер. И ничего бы не было. Ничего. Никогда. – Дай мне встать, – попросил Хиджиката хрипло. Такасуги осторожно поднял его – видимо, помня про возможность загадить столик – но держал всё так же крепко. Возбуждения не было, но тепло, медленно скапливаясь внизу живота, распространялось по телу. Когда Хиджиката двинул бёдрами навстречу, Такасуги в отместку стиснул пальцами его горло. – Что ты делаешь? – поинтересовался он мрачно. – Думаю, – с трудом проговорил Хиджиката. – Сам. – О, – пальцы сжались ещё крепче, ненадолго расслабились, позволяя вдохнуть, и сжались снова. – И к какому выводу ты пришёл? Хиджиката поднял свободную руку и положил её поверх его пальцев. – Я тебя не винил, – сказал он, гладя напряжённые фаланги, но Такасуги за его спиной не расслаблялся, а, казалось, застывал ещё больше. – Но ты всё равно прав. – Это значит, – спросил тот, помолчав, – мне пора остановиться? Хиджиката медленно откинул голову назад, упираясь затылком в его плечо, и пальцы на горле вновь сжались так, что потемнело в глазах. – С ума сошёл? Только попробуй. Воздуха не хватало; губы Такасуги вдруг коснулись угла его приоткрытого рта. Язык скользнул внутрь, коротко толкнулся в нёбо. – Запомни эти слова, Хиджиката, – вкрадчиво сказал Такасуги тем тоном, возражать которому было опасно. Хиджиката вцепился ему в волосы, не позволяя отодвинуться, и процедил: – Блядь. Двигайся. Пока я не уснул от твоих воспитательных мер. Ногти впились в горло, вспарывая кожу. – Ты об этом ещё пожалеешь, – пообещал Такасуги с тягучей нежностью, провёл носом вдоль его щеки. Да плевать, – хотел сказать Хиджиката и не смог, разрываясь между желанием вдохнуть и застонать. Жёсткий механический ритм толчков стал резким и беспорядочным, рваным. Хиджиката опустил было руку на собственный член, но зубы Такасуги тут же предупреждающе сжались на его плече. – Сам кончишь, – сказал тот с каким-то мстительным удовлетворением. Хиджиката беззвучно рассмеялся. – Я… тебе… это припомню, – просипел он. – Обязательно, – согласился Такасуги тем же недобрым, несдержанным тоном, и это не было больше похоже на обещание или признание факта. Это был договор, их самый последний финальный контракт. Он знал, что им нужно будет поговорить об этом, хоть раз обсудить всё прямо и вслух, но долгое болезненное удовольствие изматывало его, размывая мысли, и ему так мучительно надоело сопротивляться. На часах было шесть, когда в настойчивый шелест дожды впёлся новый раздражающий звук. Хиджиката приоткрыл глаза, машинально отмечая за окном тёмные низкие тучи, нечёткие от потоков воды, сползающих по стеклу, и потянулся за телефоном. – Что? – просипел он и закашлялся, проклиная Такасуги и его спонтанные игры в асфиксию, от которых он теперь почти не мог говорить. Тот издал сонный и едкий смешок, придвинулся ближе, обхватывая его поперёк груди. В трубке молчали. – Вы сегодня свободны? – и Хиджиката, уже собиравшийся сбросить, чуть не уронил телефон. – Во сколько? – быстро спросил он, приподнимаясь на локте. Рука Такасуги соскользнула, но осталась у поясницы умеренным спокойным теплом. – Через пару часов было бы в самый раз. Хиджиката прикрыл глаза и досчитал до трёх. – Хорошо. – Это удачно, – произнёс Такасуги минуту спустя. Его пальцы рассеянно и щекотно поползли по позвоночнику вверх. Хиджиката повёл плечом. – Почему? – Мне надо вернуться на работу, – пояснил тот, гладя его лопатку. – Но… – Если ты сейчас скажешь, что не хотел бы оставлять меня одного… – угрожающе начал Хиджиката и вздрогнул, когда затылка мягко коснулись губы. – Я тебе не нервная суицидальная барышня. Такасуги рассмеялся. – Я могу не хотеть только поэтому? – уточнил он, сдвигая ладонь на живот. – Иди нахуй, – ответил Хиджиката сквозь зевок. – Ты меня вчера едва не порвал, уёбок. Такасуги перевернул его на спину и обхватил член. – Как же мне исправить положение? – спросил он задумчиво, потирая пальцем уздечку. Хиджиката закатил глаза и надавил на его плечо. – Да, а то так много вариантов. – Ты скучный, – усмехнулся Такасуги, устраиваясь между разведённых ног и проводя головкой по своим губам. – Зато ты вот пиздец весёлый, – согласился Хиджиката, глядя на то, как привычно и умело тот вбирает член до конца. Он любил этот бездумный и безыскусный утренний секс, неизобретательный и будничный, быстрый. Дни после него, какими бы паршивыми они ни были, всё равно проходили гораздо приятнее. – Выберешься вечером? – поинтересовался он, когда Такасуги, отошедший от собственного оргазма, с видимым усилием поднялся с постели. – Разве что сюда, – в глазах у него явственно сквозило сожаление. – В любом случае, уже недолго осталось. Хиджиката потёр переносицу, обдумывая вопрос, но когда он отнял руку от лица, Такасуги уже не было в спальне, а за закрытой дверью ванной шумела вода. – Что за ублюдок, – пробормотал он и откинул в сторону простынь. Ему тоже не помешал бы долгий обстоятельный душ. Безнадёжно порванную футболку он отправил в мусорку и заменил одной из редких не пижонских рубашек Такасуги с пуговицами на манжетах вместо запонок. Тот провожал его сборы ироничным взглядом, прижимая к уху айфон и пытаясь одновременно застегнуть ремень брюк и выпить кофе. Ремень ему, не выдержав, застегнул Хиджиката, а в отместку начал закатывать рукав позаимствованной рубашки к локтю, зная, как Такасуги раздражает такое обращение со своими вещами – если это делает не он сам. Но тот, вместо того, чтобы возмутиться, прожал мьют и быстро одёрнул рукав обратно. – Не стоит, – пояснил он и с намёком провёл пальцами по запястью правой руки. Хиджиката недоумённо посмотрел на него, прежде чем приподнять ткань. – Блядь, да ты издеваешься, – прошипел он, увидев широкий тёмный кровоподтёк на половину предплечья. Как будто не хватало синяков на шее, едва прикрываемых воротничком. Такасуги ухмыльнулся ему поверх кружки и одними губами, но очень едко, пожелал приятного дня. Пока он ехал, дождь кончился, и с неба срывались только короткие прохладные капли. У входа в кофейню Хиджиката на мгновение остановился, но, не позволяя себе передумать, поскорее толкнул дверь и пробежался глазами поверх чужих голов. Сого, сидящего у окна, он узнал моментально – тот почти не изменился, только немного раздался в плечах. – Хиджиката-сан, – приветственно кивнул он. – Я заказал вам кофе. Он кивнул на чашку; на маслянисто-чёрной поверхности неспешно таяли какие-то белые гранулы. – И что это? – с вялым интересом полюбопытствовал Хиджиката, одёргивая себя, чтобы совсем уж неприлично его не разглядывать. – Крысиный яд? У Сого дёрнулись уголки губ. – Сахар, – покладисто сообщил он. Хиджиката хмыкнул. – Да, конечно, сахар, – и вскинул руку, подзывая официантку. Они молчали, пока недоумевающая официантка меняла чашку. Молчали и после; Сого смотрел в окно и, раздражающе постукивая ложкой по бортикам, мешал свой несладкий чай, а Хиджиката смотрел чуть выше его плеча. На картинке, состаренной и измятой, девочка шла куда-то с большим рыжим котом и вокруг осыпались листья. – Я собираюсь выплатить долг, – сказал Сого. Так просто, сказал и всё. Хиджиката склонил голову к плечу. – Ты ёбнулся? – очень вежливо спросил он. – Ты правда думаешь, что я позволю тебе это сделать, зная, что ты там где-то лезешь под пули? Тянуло рассмеяться, но в горле пересохло от того, какое серьёзное и усталое у Сого было выражение лица. – Мне нравится то, что я делаю, – просто ответил он, помолчав. – Это больше, чем можно сказать о вас. – Нет, – отрезал Хиджиката. – Я знаю, что произошло в клубе, – Сого опёрся локтями на стол, сцепил пальцы. Манжет рубашки соскользнул вниз, открыв длинный белёсый шрам вдоль предплечья. – Кондо-сан, – с досадой догадался Хиджиката. Сого заторможенно кивнул, не открывая глаз от окна. Куда-то спешила девушка в красном дождевике, следом за ней шёл скучный, затраханный клерк, запарившийся в костюме, и на его зонтике были маленькие годзиллы. – Хотя я всё равно собирался это сделать. Даже если бы у вас всё было, – он повёл рукой, загребая воздух, – нормально. – Нет, – повторил Хиджиката. – Хорошо, – пожал плечами Сого. Встал, вытащил из бумажника деньги, бросил на стол. Хиджиката настороженно наблюдал, поэтому не удивился, когда тот обернулся на пороге. – Ах да, – бесцветно сказал Сого. – На самом деле я уже всё оплатил. Колокольчик звякнул, когда он захлопнул за собой дверь. Хиджиката выругался и выскочил за ним следом. – Эй, – окликнул он, догоняя, поймал его за рукав. Рядом была широкая лужа и снующие туда-сюда люди обходили её, не обращая на них никакого внимания. – Какого чёрта? Глаза Сого вспыхнули злым, потом погасли. – Хиджиката, – утомлённо сказал он. Ветер шевелил его волосы, на обветренных губах треснула корочка, и в холодном утреннем свете было особенно чётко видно, какие тёмные под его нижними веками залегли тени. – Я не дам тебе этого сделать, – тихо произнёс Хиджиката. – Я же сказал, – криво улыбнулся Сого. – Всё уже сделано. И я не врал. Повисло молчание. Хиджиката хлопнул себя по карману, находя сигареты, но так их и не достал. – Ты не должен был, – заметил он наконец. В этом не было упрёка, просто… – Это всего лишь деньги, – равнодушно сказал Сого. – А её уже нет, Хиджиката, и ничем её не вернёшь. Ни ты, ни я. В груди затянуло сильно и страшно. Хиджиката сжал зубы, так крепко, что отдало в челюсть. – Я просто хотел… – начал Сого, скривился, замолкая, сощурил глаза. Добавил с холодной жестокостью. – Чтобы всё кончилось. Давно было пора. Нет, – шептал какой-то голос внутри. – Нет, нет, нет. Хиджиката открыл рот, чтобы повторить это вслух, не смог выдавить из себя ни слова. Он тоже хотел. Сильнее всего на свете. «Давно было пора», так Сого сказал. Слишком давно, Хиджиката уже с трудом мог сказать, сколько лет прошло с похорон, хотя когда-то считал дни и месяцы. Хиджиката любил её, любил очень долго, но она была мертва, а он жив, и так просто больше не могло продолжаться. – Я всё равно отдам тебе свою половину, – хрипло сказал он. Сого посмотрел на него и рассмеялся, запрокинул голову, давясь хохотом. Хиджиката шагнул ближе и сжал его плечо, встряхивая. – Нормально, – буркнул Сого, сбрасывая его руку. Ресницы слиплись от влаги, но взгляд был здоровым, здоровым и злым. – Делайте, что хотите. Хиджиката усмехнулся. Потом сказал: – Там вышла новая дорама с Тои-чан. Развернулся и пошёл прочь, вместе с толпой огибая широкую лужу. Сзади раздался сердитый выдох и шумные, с силой впечатывающиеся в асфальт шаги. – Эй, Хиджиката, ублюдок, я даже не помню, где здесь кинотеатр. Хиджиката посмотрел на серое небо, которое вовсю золотили лучи. На обед они вытащили Кондо, который, шумно втягивая в себя лапшу, разрыдался и всё пытался приобнять одного из них масляными руками. Сого, вежливо улыбаясь, отодвигался подальше, одновременно с самым невинным видом пиная Хиджикату под столом. Время не то повернулось вспять, не то, словно ручей, обогнувший валун, вливалось в верную колею. – Вот видишь, Тоши, не так это было и сложно, – радостно заметил Кондо, когда они распрощались с Сого на вокзале пару часов спустя. – Я бы с этим поспорил, – проворчал он, безуспешно пытаясь отряхнуть перепачканные до колен брюки. – Он же в армии, неужели никто там не может приучить его к дисциплине. Кондо расхохотался и от всей души похлопал его по плечу, которое послушно отозвалось тупой болью. Хиджиката постарался зашипеть как можно тише, но, не сдержавшись, всё-таки улыбнулся. Веселье Кондо могло быть потрясающе заразительным. – Хотите выпить? – спросил он, распрямляясь. Кондо покачал головой. – Надо вернуться, пока старик там не зашился один. А ты сходи, Тоши, развейся. – В другой раз, – кивнул Хиджиката, совершенно не чувствуя разочарования. Ему было о чём подумать в одиночестве за стаканом-другим. Кондо внимательно посмотрел на него, прищурившись, и снова положил ладонь на плечо, ободряюще сжал – так, что Хиджиката с трудом удержал лицо. – Не пропадай, Тоши, – серьёзно сказал он. – Не буду, – выдавил из себя тот. – Тогда увидимся. Дождь, кончившийся ранним утром, занялся только к вечеру, медленно и словно неохотно. Хиджиката петлял среди узких улиц, никуда не спеша. – Эй, ты, – окликнули его вдруг. Хиджиката обернулся, недоумевая, а потом вспомнил её. Старуха из бара, в котором он пил после Нобунобу. Кажется, он даже с ней разговаривал. – Нормально добрался до дома тогда? – спросила она с не самой приятной усмешкой, выдохнув в его сторону густую струю дыма. – Терпимо, – ответил Хиджиката. – По крайней мере, не проснулся в канаве. – Уже неплохо, – хмыкнула она и щелчком отправила окурок в полёт. – Зайдёшь? Хиджиката задумчиво посмотрел на небо, чернеющее от туч и обещавшее скоро прорваться ливнем. – Да, – сказал он рассеянно. – Почему бы и нет. Он сел на то же самое место – в конце стойки, у самой стены, облокотился на ту плечом. Непогода потихоньку загоняла народ внутрь, но ему нравился этот негромкий неразборчивый гул, не перешедший ещё в пьяные завывания или общий угар. – Виски, – сказал он. Старуха молча придвинула ему пепельницу. – Как вы вообще меня узнали? – спросил он позже. По его ощущениям прошло больше часа, места за столиками спешно заканчивались, а прибывавшие люди становились всё мокрее и громче. – Приметный ты, – ответила она, ничуть не удивившись вопросу. – Такие тут обычно не ходят. Хиджиката неопределённо хмыкнул, благодарно кивнул, когда она поставила перед ним новую порцию. Снаружи вдруг раздался грохот, будто кто-то врезался в мусорный бак, и отборный мат. Завсегдатаи понимающе засвистели. – О, – пробормотала старуха кисло. – А вот и Гинтоки принесло. Хиджиката нахмурился. Такой тон обычно сулил проблемы, а имя и вовсе казалось каким-то знакомым. Гинтоки, Гинтоки… кто-то из тех, кто оканчивает вечер под стойкой? Тогда о нём, возможно, травили байки в тот раз. Внезапно на табурет рядом плюхнулись, обдав его брызгами. Кудрявый светловолосый парень, выглядящий немного как бомж и ещё больше – как полный придурок – завертел башкой, отряхиваясь, как собака. – Эй, карга, налей как обычно, – бросил он. – Деньги-то у тебя есть, бездельник? – Ну что ты как в первый раз? – скривился Гинтоки. Поёрзал, задев бедро Хиджикаты коленом, но ногу не убрал. – Мы же с тобой сто лет знакомы! – И все сто лет ты не платишь, – ехидно заметила старуха, толкая к нему сакэ. – Ты моя спасительница, – выдохнул он с обожанием, скосив тупую и страшную рожу. – И не мешай посетителям, – бросила она напоследок, прежде чем отойти. – А кому я мешаю? – изумлённо спросил тот, оглядываясь, и тут внезапно наткнулся глазами на Хиджикату. Глупо моргнул, уставившись на него так, будто только заметил. – Это тебе-то? – Заткнись, – поморщился Хиджиката. – От твоей трепотни мигрень начинается. Гинтоки, только открывший рот, чтобы заорать, внезапно закашлялся. – Да бля, – тоскливо сказал он, растекаясь по стойке. – Что за день сегодня. – День как день, – пожал Хиджиката плечами. – Не более хуёвый, чем обычно. – О, точно, «хуёвый»! – обрадовался Гинтоки. – По-другому и не скажешь. Хотя нет, знаю. Можно ещё сказать «отвратительный». Или «фрустрирующий». Или… – Ещё скажи, что ты эти слова пояснить можешь, а не прочёл на этикетке освежителя в сортире. Гинтоки оскорбился. – Конечно, могу! – тепло и сакэ заставили его раскраснеться и разомлеть, но руками он всё ещё махал как мельница. – Я же этот… директор! Шишка! Стартап! Высоко… бля… высокоте… да не столько я пил, ну… Хиджиката заржал. Что за тупой и нелепый придурок. – «Ёрозуя» называется, – обиженно прогудел Гинтоки. – У меня старик знаешь, какие классные штуки собирать может, ух! – Отец твой? – спросил Хиджиката, фыркая, и уже собирался заметить, что яблочко из него как из картошки, но Гинтоки неожиданно рассмеялся. – Да что ты, – смущённо сказал он, ероша волосы на затылке. – Какой отец. То есть, Генгай, конечно, отец… правда сынок его работает не с нами, а у этого засранца. На самом деле с сынка-то всё и началось! У Хиджикаты перед глазами рябило от его тряпок, жестов и мимики, и он постепенно терял нить разговора. – …я-то, – рассказывал Гинтоки, – хотел маленькое агентство. Ну, знаешь, такое, чтоб на все руки. Котята с дерева там, пропавшие пудели, отвезти что куда, помочь доставить. Съесть на спор десяток парфе, – голос его на мгновение стал мечтательным. – А в итоге… в итоге столкнулся с этим козлом, мало мне его в детстве было, что ли – а ведь я просто на выставку пришёл, просто на выставку, потому что замёрз, а там давали бесплатный чай! – и всё закрутилось. Так и крутится до сих пор. – С каким козлом? – голова казалась тяжёлой и набитой ватой, мягкой и белой ватой. Не опьянение, а ощущение, которое бывает, когда долго-долго работаешь на пределе, а потом берёшь долгожданный выходной. – Да… – Гинтоки замялся, потом решительно выдохнул. – Друг мой. Лучший. Скотина. И показушник. И скотина. И тогда вот, в начале, и щас. – Нихрена не понял, – честно сказал Хиджиката. Гинтоки, прикрыв глаза, странно улыбнулся. – Он, помню, был такой решительный, – продолжил он, кажется, совсем не обращая на Хиджикату внимания. – Смогу, хочу, вижу, сделаю. Будто вечно доказывал что-то, хоть и некому было, кому бы мы вдруг стали нужны. Это ведь после было, – Гинтоки запнулся на мгновение, помрачнев. – А потом успокоился, словно поверил. Странно это всё. Хиджиката знаками показал старухе, что им не помешает ещё выпивка. Он правда понимал мало из того, что нёс этот олень, но отчего-то казалось важным дослушать. Хорошее настроение всегда творило с ним дурацкие вещи. – Пей, – посоветовал он неласково, заметив, что Гинтоки замолк, глядя куда-то в одну точку. – Пока не простыл. Гинтоки махнул рукой. – Да теперь можно. Просрал я всё-таки, этому показушнику и просрал. Столько времени коту под хвост, и старик теперь злится. Его-то, понятно, сынок обскакал. Вот же сволочь. И волосы у него прямые, – буркнул Гинтоки совсем расстроено. Покосился на Хиджикату и обвиняющее ткнул в него пальцем. – И у тебя, кстати, тоже. – Купи себе эту хрень, которой девчонки волосы выпрямляют, и будет тебе счастье, – равнодушно сказал Хиджиката, но Гинтоки, услышав его комментарий, аж подскочил на месте. – Вот, и даже звучишь ты так же, как он! Почему меня окружают самовлюблённые мерзавцы, – простонал он и снова лёг грудью на стойку. – Рассказать? – вкрадчиво поинтересовалась подошедшая незаметно старуха. Гинтоки посмотрел на неё взглядом раненого в самое сердце и помотал головой. Тихо прожужжал телефон, уведомляя о новом сообщении. Хиджиката провёл по экрану. «Скоро освобожусь. Жду у себя через час» Хиджиката ухмыльнулся и написал: «Я на тебя не работаю, помнишь?», и тут же добавил: «Буду». – А теперь ты ещё и уходишь, – проницательно заметил Гинтоки, глядя на него из-под спутанной чёлки. – И этот козёл со мной пить не стал, сказал, что у него на сегодня другая компания. – Поплачь, – предложил Хиджиката насмешливо. Гинтоки насупился и попытался наподдать ему на прощание, но чуть не сверзился с табурета и пролил по всей стойке сакэ. Когда Хиджиката закрывал дверь, то услышал гневные возгласы старухи и такие звуки, как будто кого-то со всей души лупят мокрой тряпкой. – Не думал, что ты сегодня освободишься, – сказал Хиджиката. Такасуги полулежал в кресле, забросив ноги прямо на столик, и качал в ладонях бокал. – Я тоже, – признался он, смежив веки. – Когда я утром говорил «скоро», я совсем не такие сроки имел в виду. Потом приоткрыл глаза и внимательно посмотрел на него из-под ресниц. – Что-то мне подсказывает, что ты провёл свой день веселее, чем я. Хиджиката хмыкнул, устраиваясь напротив него на диване. – Сомневаюсь, что тебя пытались забрызгать лапшой в порыве любвеобилия и при этом оттоптать ноги. – Меня попытались обрызгать какой-то сладкой дрянью в припадке идиотизма, – признался Такасуги, забавно сморщив нос. – Друзья – ужасная штука, да? – Отвратительная, – согласился Хиджиката, опуская ладонь ему на колено. Такасуги лениво посмотрел на неё. – А что, если бы я сказал тебе, что слишком хочу спать? – Я бы безмерно удивился. – Да, – протянул Такасуги и вдруг подался вперёд, увлечённый какой-то идеей. – Закатай рукав. – Что? – Закатай рукав, – терпеливо повторил он. – Как собирался с утра. Хиджиката нахмурился, но послушно вытолкнул пуговицу из проймы манжета и закатал рукав к локтю. Кровоподтёк, и днём выглядевший неважно, к вечеру казался совсем безобразным. – Любуешься делом рук своих? – спросил Хиджиката, заметив, как у Такасуги побелели костяшки. Тот молча опустил бокал прямо на пол и притянул его к себе, заставляя пересесть с дивана на подлокотник кресла. Хиджиката выдохнул сквозь зубы, когда Такасуги бережно коснулся запястья губами, мягко провёл по предплечью вдоль тёмного следа. У Такасуги был такой сосредоточенный, такой серьёзный вид, будто происходило что-то безмерно важное, и сердце заходилось в горле – не то от этого вида, не то от того, как осторожно и невесомо он прикасался. – Перестань, – попросил Хиджиката сорванным шёпотом. Такасуги, не говоря ни слова, покачал головой, и свободной рукой потянулся к его рубашке, отгибая ворот. – Расстегни, – сказал он, следя за ним расширившимися зрачками. Пальцы казались онемевшими. Наконец Хиджиката распахнул рубашку, открывая следы на горле. У Такасуги хищно дрогнули крылья носа, а потом он рывком сдёрнул Хиджикату к себе на колени. Хиджиката ожидал жёстких укусов прямо поверх, засосов, перекрывших бы отпечатки пальцев, но Такасуги замер, словно не зная, чего больше хочется – быть нежным или по-вчерашнему жестоким. – Сделай уже хоть что-то, – сказал Хиджиката яростно. – Не могу, – ответил Такасуги едва слышно, покрывая шею быстрыми горячими поцелуями. Хиджиката вцепился в его плечо свободной рукой и сомкнул веки до боли, пытаясь прогнать очередной виток ощущения, что всё рушится и их поезд на всей скорости несётся в пропасть. После этого и в самом деле ничего не было; они, ещё долго просидев так, в конце концов, расцепились и почти на ощупь добрались до спальни, где провалились в глубокий спокойный сон. Хиджиката даже не жалел – там, во сне – а потом сон внезапно кончился, не сменившись другим, и Хиджиката открыл глаза. В комнате разливалась густая чернильная темнота, но он точно помнил, что жалюзи никто из них не закрыл, значит, была ещё глубокая ночь. Такасуги рядом не оказалось. Хиджиката тихо встал и приоткрыл дверь. Такасуги, прислонившись к окну, курил, глядя на город, и его не смущала ни нагота, ни яркий свет баннерных реклам. Хиджиката подошёл, стараясь ступать как можно тише. – Не спится, – коротко пояснил Такасуги, не дожидаясь вопроса. Улыбнулся ему в отражении, снова прижался лбом к стеклу. Хиджиката обвил руками его талию и поставил подбородок на плечо. – Работа не отпускает? – уточнил он. Такое состояние тоже было знакомо: когда когда долго-долго работаешь на пределе, но после финишной черты напряжение не отпускает, заставляя двигаться вхолостую. Такасуги вздрогнул. – Ты знаешь, – поинтересовался он медленно. – Почему мне и в голову не приходило ничего тебе рассказать? Это было неожиданно. Хиджиката отрицательно качнул головой. – Потому что это было последнее, чего ты хотел. Хиджиката на секунду прикрыл глаза. – Я… – Не знаю почему, – добавил Такасуги бесцветно. – Может, опять твои загоны про клиента, может, что-то ещё… – Я давно не считаю тебя клиентом, – возразил Хиджиката тихо. – Почти с самого начала. Он всё ещё помнил тот первый поцелуй у окна его спальни и стеклянную стену, возведённую между «до» и «после» – не разбить и не пройти сквозь. – Какое облегчение, – отозвался Такасуги с едва прикрытым сарказмом. – Это… – начал было объяснять Хиджиката и замолчал, понимая, что не знает правильных слов, и не хочет ни искать их, ни произносить. – Это неважно. Ты сам говорил – прошлое не имеет значения. Лицо Такасуги застыло, бледное и нечёткое в отражении – и Хиджиката никак не мог ухватить, что именно оно выражало. Лишь потом заметил горькую складку у губ и, прижавшись к его уху, мягко выдохнул: – Мне жаль, – не зная точно, о чём на самом деле жалеет, но Такасуги будто бы его понял. Где-то внизу шумели люди, шуршали об асфальт шины, звенели рингтоны, но они словно были заключены в непроницаемый стеклянный шар, заполненный тишиной. Хиджиката с трудом мог сказать, сколько времени прошло к тому моменту, когда она прервалась. – Я не планировал оставаться, – произнёс Такасуги отрешённо. Добавил, заметив непонимающий взгляд: – В интернате. Я к тому времени неплохо устроился на улице и не собирался всё это проёбывать только потому, что однажды попался. Там был забор с колючей проволокой, хоть и без напряжения, высокий, но мне было плевать на такие мелочи. – Там тебя ждали? – тихо спросил Хиджиката, думая о том, сколько охранников бы потребовалось, чтобы скрутить бешеного подростка, но Такасуги улыбнулся так, словно вспомнил о чём-то хорошем. – Да. Я пришёл под утро, а он уже сидел там, под деревом, и дремал. Но я всё равно попробовал забраться наверх, а он, не открывая глаз, посоветовал делать это подальше, а то, – в голосе Такасуги засквозила усталая ломкая нежность, – неловко будет, если я рухну на него и что-нибудь сломаю, ведь днём столько дел. Хиджиката прижался щекой к его шее, всем телом чувствуя ровный уверенный пульс. – Мы говорили, пока не рассвело, и я даже не помню о чём, но точно ни о чём важном. А потом он проводил меня обратно до спален, минуя охрану и прячась от неё так, будто его тоже могли наказать, и попросил не убегать до обеда, потому что на обед будут пончики, которые я обязательно должен попробовать. – И как? – Что? – недоумённо переспросил Такасуги. – Понравились пончики? Такасуги издал короткий смешок. – Нет, конечно, никогда не любил сладкое. А второй пончик у меня и вовсе стащил один идиот, и мы с ним потом подрались прямо за столовой, у мусорных баков, и дрались до самого ужина. – А потом? – А потом на ужин нас не пустили, – едко заметил Такасуги, и Хиджикате показалось, что всё, пронесло: и слишком острая, болезненная, торчавшая, как край кости в открытом переломе, нежность ушла. – Потому что мы посносили баки и все изгваздались в старых очистках. Потом нас оставили убирать, и мы в процессе подрались снова, и доделали всё только к утру. Хиджиката задумался. – Было бы досадно тогда не позавтракать. – Я решил так же, – хмыкнул Такасуги. – И остался на завтрак. Чуть не отрубился прямо там – я не спал к тому моменту то ли третьи, то ли четвёртые сутки. А тот придурок, с которым я переругивался всю ночь, не сказав ни слова дотащил меня до кровати. – И ты не смог уйти? Такасуги прикрыл глаза. – Я ему продул, – признался он со смешливой досадой. – Знаешь, как позорно было? Я был сильным и ловким, я выжил на улице, а тут какой-то белобрысый пацан с глазами, как у дохлой рыбы, тупой и нудный. Как я мог уйти, не надрав ему задницу? – он помолчал. – Да и про пончики надо было спросить. – Почему они не были вкусными? – Что-то вроде того. Хиджиката неплохо представлял Такасуги подростком: задиристый, злой, слишком красивый, не приобретший ещё этих спокойных плавных манер, которые беззастенчиво выдавали в нём опасного и самоуверенного мудака. Почему-то вспомнились слова того парня из бара, Гинтоки, о своём лучшем друге: «Он был такой решительный, будто вечно доказывал что-то». Да, легко было представить его таким. Хиджиката поцеловал его в шею и всё-таки спросил. – И что было дальше? И Такасуги посмотрел на него через размытое отражение в стекле и просто сказал, будто это больше ничего для него не значило: – Сэнсэй погиб. В год перед выпуском. Нам так и не рассказали как, только что был пожар. Дипломы вручали уже без него; другого директора так до самого конца и не нашли. Слышал, интернат закрыли через несколько лет… Я получил стипендию, потом, познакомившись ещё с парой студентов, выиграл несколько выставок, потом открыл «Луну»… Он безразлично пожал плечами, словно говоря «и так шло до сегодняшнего момента». – Странное название ты выбрал для биотехнологического стартапа, – заметил Хиджиката. – «Чёрная Луна». Давно хотел сказать. Такасуги нахмурился. – Нормальное название, – сказал он уязвлённо. – И не надо мне рассказывать, что оно «неоптимистичное» и «не вызывает доверия», как будто этого кретина мне мало. В конце концов, – он самодовольно фыркнул. – Мы с ней сегодня выиграли, и проблем с доверием что-то ни у кого не возникло. – Кто бы сомневался, – пробормотал Хиджиката, не сдержавшись. – У тебя такое лицо, будто ты раздумываешь над тем, скольких я обаял и подкупил, – заметил Такасуги неодобрительно. – Хиджиката, когда я говорил, что был бы тем, кого ты ловил в каком-то извращённом параллельном мире, то вообще-то шутил. Хиджиката хмыкнул. – Если ты в этом уверен, – он выдержал паузу, собираясь с мыслями, а потом неохотно продолжил: – Так с этим был связан твой звонок? Я заметил фотографию у тебя на айфоне в тот вечер, ты явно долго разглядывал её, пока я не приехал. Смазанный скрин с камер видеонаблюдения: светловолосый мужчина в тёмных одеждах и лицо, неразличимое в тени. Длинная прядь, вздёрнутая ветром, золотилась в фонарном свете. Такасуги застыл, выражение его лица стало невыразительнее и злее. – Ты слишком проницателен, – сухо заметил он с ощутимым неудовольствием, на этот раз не шутливым. – И слишком много замечаешь, правда, когда тебе это нужно. – Если продолжишь говорить так, – произнёс Хиджиката ему в тон, – тебе придётся заканчивать монологи фразой «Теперь мне придётся тебя убить». Такасуги запнулся, сжал зубы, явно борясь с накатившим раздражением, медленно выдохнул. – Как же ты иногда бесишь, – сказал он. – Да. Да, ты прав. Теперь тебе легче? Хиджиката коротко покачал головой. – А тебе? Такасуги напряжённо всматривался в него сквозь отражение и взгляд его казался заледеневшим. – Мне было бы легче, если бы ты сделал то, зачем пришёл сюда, и трахнул меня у чёртового окна, любуясь на город, а не устраивал допросы с пристрастием. Хиджиката послушно расцепил руки, до того спокойно лежавшие на его животе, коснулся вялого члена, И Такасуги прикрыл глаза. Потом они долго трахались; Такасуги вжимался лбом в сгиб локтя, упёртого в стекло, оставляя на нём мутные следы от дыхания, и почти не двигался, позволяя Хиджикате задавать собственный темп. Перед глазами, сливаясь рваными узорами, мелькали дорожки огней, а отблески баннеров обжигали сетчатку. А после, когда Такасуги, не произнеся больше ни слова, ушёл в душ, Хиджиката нашёл в череде входящих сообщений то единственное и позвонил на приславший его номер. Звонок приняли сразу, но на другом конце провода была тишина, плотная и вязкая, и она казалась Хиджикате зверем, готовым сожрать. – Считай, что подробности меня интересуют, – произнёс он наконец. – Я свяжусь с вами позже, – прохладно ответил Сасаки. Голос его не был заспанным, хотя на часах было четыре утра. Хиджиката уже собирался извиниться, но в трубке раздались гудки. К утру настроение у Такасуги улучшилось, и завтрак, как долгое время до него и короткое – после, прошёл вполне обыденно. Но когда Хиджиката небрежно поинтересовался, где они вчера бросили одежду, Такасуги ничего не сказал – только меланхолично посоветовал поискать в спальне. Подумав, добавил: – На твоем месте я бы выбрал себе другую рубашку. – Там жарко, – возразил Хиджиката, а потом вспомнил про безобразный кровоподтёк на руке и, на ходу закуривая, ушёл одеваться. Когда он вернулся, Такасуги механически листал почту, но, кажется, не видел ни строчки. – Тебе бы ещё поспать, – произнёс Хиджиката, хмурясь. – Возможно, – безо всякого энтузиазма отозвался Такасуги и, вздохнув, отложил телефон. – Вернёшься вечером? – Если ты не свалишь в офис, потому что кого-то из твоих гениев озарила очередная идея. Такасуги усмехнулся. – Я тебе напишу. – Напиши, – согласился Хиджиката. Постоял рядом, постукивая костяшками по столу, затем в два шага преодолел разделявшее их расстояние и, схватив за волосы, заставил откинуть голову, чтобы поцеловать. Такасуги ответил на поцелуй нетерпеливо и жадно, а потом оттолкнул. – До вечера, – попрощался он, обводя языком губы, и Хиджикате почти захотелось остаться. Солнце светило вовсю, но лавочки в парке, напитавшиеся водой, всё ещё были сырыми. – Хиджиката-сан, – поздоровался Сасаки, появляясь словно из ниоткуда. Хиджиката скрипнул зубами. Что за раздражающий человек. – Что ты хотел мне рассказать? – спросил он. Сасаки взглянул на него с полуулыбкой. – Так сразу и к делу. Вы чрезвычайно невежливы, знаете? – Понятия не имел, – ответил он, нащупывая сигареты в кармане, но, вспомнив о нотациях, так их и не вынул. – Занятно, – скучающе заметил Сасаки, отворачиваясь и закладывая руки за спину. – Ради информации вы способны отказаться от своей неприятной привычки постоянно курить, несмотря на законность, уместность и элементарный такт, но не способны на банальное приветствие. Должен признать, вы крайне занимательно устроены. – А из тебя бы получился идеальный серийный убийца из тех, что собирают хирургические трофеи, – парировал Хиджиката и всё-таки достал сигареты. – На этом закончим обмен любезностями? – Если вам будет угодно, – сказал Сасаки с издёвкой, едва различимой за его обычными равнодушными интонациями. Хиджиката прикрыл глаза. Сейчас, при свете дня, он с трудом мог вспомнить причины, объяснявшие его внезапный ночной порыв. Сасаки молчал, идя чуть впереди с идеально прямой спиной и расправленными плечами. Под ногами его тихо и мерно шуршал гравий. Хиджиката выбросил в урну недокуренную даже до половины сигарету и ускорил шаг, нагоняя его на очередном повороте. – Так ты расскажешь мне, в чём дело, или нет? – хмуро поинтересовался он, пиная попавший под ботинок камушек. – Полагаю, за этим я и пришёл. – Тогда какого чёрта ты молчишь? – взорвался Хиджиката и с трудом заставил себя успокоиться. Сасаки покосился на него с вежливым, идеально отмеренным недоумением. – Мне было бы гораздо удобнее ликвидировать ваше прискорбное… неведение, если бы я знал, каким объёмом информации вы уже обладаете. – В прошлый раз ты говорил про акселератор, – напомнил Хиджиката. – Можешь начать с него. – Благодарю, – кивнул Сасаки невозмутимо, и Хиджикате невыносимо захотелось ему врезать. – Вы ведь в курсе, какой профиль у компании, которую основал ваш… Повисла пауза, исполненная самых неприличных оттенков и смыслов. – Ты мог бы просто говорить «Такасуги», – подсказал Хиджиката сухо. – Мог бы, – согласился Сасаки. Блядский ублюдок, играющий на чужих нервах. Хиджиката с силой потёр правое предплечье, тут же стрельнувшее болью, и почувствовал себя спокойнее. – Страстью Такасуги-сана, начиная с университетских времен, была бионика, в основном техническая. Не буду утомлять вас перечислением его достижений – несомненно, впечатляющих – полагаю, с нахождением этой информации вы способны справиться самостоятельно. Сасаки недолго помолчал, словно обдумывая это своё решение, прежде чем закончить: – В любом случае, не так давно он пополнил свою команду талантливым единомышленником, решившим покинуть семейный бизнес в этом направлении. В сочетании с другими его выдающимися коллегами, до этого момента, впрочем, больше интересовавшимися биоинформатикой… Хиджиката пнул очередной камень и задумался о том, что было проще – собрать по кусочкам обрывки из рассказов Такасуги или вычленить полезную информацию в ворохе высокопарных заявлений Сасаки. – Вы не слушаете меня, Хиджиката-сан, – укорил его тот. Хиджиката коротко взглянул на него исподлобья. – Напротив. – Как скажете, – легко признал Сасаки и продолжил. – Последний проект, который заинтересовал Такасуги-сана, относится к разработке протезов с помощью технологий 3D-печати. Как вы, возможно, осведомлены, создать модель человеческой руки нетрудно, но мелкая моторика и проблемы осязания – даже на данном этапе значительно менее выполнимые задачи. – Ближе к делу, – выдохнул Хиджиката утомлённо. Сасаки покосился на него с неудовольствием, а потом тонко улыбнулся. – Возможно, вам было бы понятнее, если бы вы дослушивали до конца. – Мне всё понятно, – отозвался Хиджиката. – Кроме того, что мешает тебе наконец перейти к сути. – Вынужден с вами не согласиться. Я как раз до неё дошёл, – Хиджиката подавил навязчивое желание снова потереть предплечье. – Мурата-сан, новое приобретение Такасуги-сана, при поддержке его команды сумел создать несколько крайне удачных образцов протезов. Данные образцы было решено презентовать в рамках акселерационной программы EDO. По предварительным прогнозам считалось, что у их изобретения в соответствующем треке был всего один конкурент, но под самый конец подачи заявок произошёл ряд небольших, но крайне досадных происшествий, ставящих под угрозу саму возможность участия. Пока всё сходилось. Или не всё. – Если конкурент был один… – То, безусловно, на него первого и пало подозрение, – продолжил Сасаки снисходительно. – Но, поскольку конкурентом была компания, принадлежащая его другу со старых, ещё доуниверситетских времён, Такасуги-сан… – Стоп, – прервал его Хиджиката, резко останавливаясь и чувствуя себя беспощадным, клиническим, слепым идиотом. – Как, ты говоришь, называлась эта компания-конкурент? – «Ёрозуя», – сообщил Сасаки недоумённо. Хиджиката запрокинул голову и расхохотался. – С вами всё в порядке, Хиджиката-сан? – скучающе поинтересовался Сасаки, явно недовольный тем, как бесцеремонно его прервали. – Да, – ответил Хиджиката, задыхаясь, на автомате сунул в рот сигарету, потом, вновь вспомнив о щепетильности собеседника, смял её и сунул обратно в карман. – Я в полном порядке. Друг, насколько я понимаю, оказался ни при чём. – Совершенно верно. Хотя коллеги Такасуги-сана долго время были уверены в обратном и, насколько я понимаю, усиленно пытались убедить и его. Хиджиката вспомнил ночной звонок и холодный голос Такасуги, произносящий «Я не отмахиваюсь от фактов. Я просто знаю, когда они не верны». – Впрочем, Такасуги-сан известен своим… упорством. – Он не поверил. – Нет, – кивнул Сасаки. – И начал самостоятельно изучать факты, в чём добился определённых успехов. Но его неверие, как и организованное им расследование, и вызвало такой интерес со стороны его оппонентов. В том числе и к вам, Хиджиката-сан. – Крайне занимательно, – пробормотал Хиджиката. – Вы так считаете? – вежливо уточнил Сасаки. – Что ж, в таком случае, не буду с вами спорить. Когда было отмечено, что попытка настроить Такасуги-сана и Сакату-сана друг против друга не увенчалась успехом, относительно «Ёрозуи» также произошёл ряд досадных недоразумений, грозящих дисквалификацией. Что… – Что, зная Такасуги, идеально соответствовало его плану, – дополнил Хиджиката. Сасаки бросил на него короткий косой взгляд. – Я намеревался сказать, что с их стороны было чрезвычайно неумно, но, в определённом смысле, вы правы. Это и в самом деле соответствовало плану Такасуги-сана и привело к их раскрытию. Он, кажется, собирался продолжить, но Хиджиката вновь прервал. – Кто это был? Судя по лицу Сасаки, тот с трудом подавил вздох, и Хиджиката почувствовал смутное удовлетворение. – «Нараку Текнолоджис». Дочерняя компания одного американского конгломерата. Благодаря недоразумениям, произошедшим с «Ёрозуей», Такасуги-сану удалось собрать достаточно доказательств, чтобы «Нараку» исключили из списков программы. А Такасуги-сан и его проект всё-таки получили место в акселераторе, но, думаю, об этом вы уже осведомлены не хуже меня. Хиджиката машинально кивнул, поглощённый анализом информации, поэтому не сразу заметил, что Сасаки умолк. – Полагаю, это всё, – сказал тот, замедляя шаг. Они остановились друг напротив друга. Тёплый ветер ерошил волосы на затылке, но по позвоночнику вдруг пробежал холод. – Почему ты рассказал мне всё это? – спросил Хиджиката. – Считаете, мне не стоило? – спросил Сасаки в ответ, не скрывая иронии. – Не знаю, – отозвался Хиджиката, чувствуя странный ком в горле. – И ты так и не назвал цену. Сасаки склонил голову к плечу и едва заметно улыбнулся. – Вы прекрасно знаете, что то, что мне нужно от вас, Хиджиката-сан, едва ли имеет цену, которую можно было бы с лёгкостью занести в прейскурант, а я столь же прекрасно знаю, что вы не способны мне этого предоставить. Поэтому давайте не будем утомлять друг друга искусственной вежливостью и простимся на сегодня. – Ты так уверен? – спросил Хиджиката с удивительной даже для себя жёсткостью. Сасаки тонко отточенным движением приподнял бровь. – Вы бы не позвонили мне, – спокойно сказал он, – если бы эта информация не показалось вам важной. А если так, то да. Я уверен. С его логикой сложно было поспорить. Хиджиката на мгновение прикрыл глаза. Если бы он всё ещё относился к Такасуги по-прежнему, да блядь, нет, не то – если бы он всё ещё продолжал делать вид, как месяц-другой назад, то просто не обратил бы ни на что внимания. И уж точно не стал бы связываться с Сасаки, чтобы что-то узнать, да он бы скорее отрезал себе язык. – Тогда… – начал он, но Сасаки прервал его вежливым плавным взмахом ладони. – Всего доброго, Хиджиката-сан, – произнёс он ровно, и солнце заиграло бликами на поверхности его монокля, когда он вздёрнул подбородок. – Мой номер, я полагаю, у вас остался. – Всего доброго, – эхом повторил Хиджиката, тупо глядя в его удаляющуюся спину – всё ещё идеально прямую, с расправленными плечами и руками, сомкнутыми в замок на пояснице.

***

– Чем собираешься теперь заняться? – спросил Такасуги. Рассвет постепенно расчерчивал комнату красками, а Хиджиката чувствовал себя пустым и лёгким, приятно усталым. К потолку, изгибаясь, тянулся дым сигарет. – Подумаю, – пожал он плечами без особого интереса. События разворачивались быстро и беспощадно, сменяли друг друга со скоростью современной новостной ленты, не давая ему времени остановиться и собраться с мыслями. Такасуги неспешно перевернулся на живот, заглядывая ему в лицо, и Хиджиката подавил недостойное желание отодвинуться – вид у того был самый что ни на есть увлечённый. Он верил Такасуги, но предпочёл бы по возможности не быть частью его планов. – Что, – начал Такасуги, усмехаясь и щурясь сквозь тонкую сизую пелену, – если я подброшу тебе предложение? – Не интересует, – немедленно ответил Хиджиката. – Ты ещё не знаешь, что я хочу тебе сказать. – Не интересует, – повторил Хиджиката. – Я не предлагаю тебе работать на меня, – заметил Такасуги. Хиджиката досадливо прикусил щёку. Изобретательность Такасуги, подкреплённая его настойчивостью, не зря слыла легендарной. – Какое облегчение, – пробормотал он, просто чтобы что-то сказать. Такасуги потянулся через него к тумбочке, подцепляя айфон. – Я знаю компанию, которой требуется начальник безопасности, – произнёс он, листая что-то быстрыми уверенными движениями. – И я знаю тебя. – Что, всё-таки сделал домашнее задание? – язвительно поинтересовался Хиджиката. – Можно сказать и так, – коротко улыбнулся Такасуги, на мгновение поднимая взгляд от экрана. – А что случилось с прошлым начальником? Отправился на корм рыбам? Такасуги поморщился. – Ну что у тебя за фантазии, в самом деле. Мой бизнес совершенно легальный, и его кстати тоже. К прошлому начальнику просто вернулась жена, и он на радостях решил, что лучше быть женатым подчинённым, чем неженатым руководителем. – Что за ситком… – фыркнул Хиджиката, уже было расслабляясь, но потом кое-что вспомнил. – Так что, ты говоришь, это за компания? – спросил он небрежно. – А… вот, – сказал Такасуги, пихая ему под нос айфон, на экране которого была волнистая голубая эмблема на белом фоне. Хиджиката быстро промотал страницу, находя фото гендира, и на секунду зажмурился. Ну всё. Этот козёл его реально достал. – И почему ты вдруг ему помогаешь? – поинтересовался он сдавленным голосом, откладывая айфон обратно на тумбочку. – Кто сказал, что я ему помогаю? – усмехнулся Такасуги, туша сигарету в пепельнице и садясь. – Но это не самый плохой вариант для вас обоих. На лице у него промелькнуло колючее, полное скрытого ехидства удовлетворение, как будто он знал что-то особенное, но делиться этим не собирался, и продолжил: – Правда, он может быть совершенно невыносим, но ты, Хиджиката, тоже не пода… Хиджиката замахнулся, насколько позволяло положение, и с наслаждением засветил ему в челюсть. Такасуги приподнялся и стёр кровь с нижней губы. – Неслабо, – одобрительно заметил он. – В прошлый раз ты так не бил. – А зря, – отрезал Хиджиката, потом зло ощерился. – Или ты думал, я порадуюсь, когда узнаю, что ты пристроил меня в компанию к своему лучшему другу, траханная ты мать Тереза? Такасуги снова сел, выцепил сигарету из пачки. – Не вижу никакой проблемы, – пожал он плечами, даже не скрывая усмешки. – Ему нужен кто-то, кто наведёт там порядок – этот его Хасегава тот ещё идиот. А тебе нужна работа и, – тут он усмехнулся паскуднее, – отряд ленивых кретинов, которых можно было бы гонять строевой и ебать отчётами. – Благодетель, – хмыкнул Хиджиката недовольно, выдёргивая сигарету у него из пальцев. Такасуги проводил её взглядом и потянулся за новой. – И кстати, мы знакомы, так что твоя затея провальна. Такасуги задумчиво выдохнул дым, с шутливой досадой щёлкнул языком. – Дьявол в деталях, – отметил он, не выглядя особенно опечаленным. – Когда вы успели? – Я мог бы поступить как ты и ничего тебе не сказать, – пробормотал Хиджиката въедливо, но Такасуги посмотрел на него, скептично приподняв бровь, и он сдался. – Когда ты победил. Такасуги сомкнул веки, словно так удобнее было сопоставлять факты, затем кивнул. – Ты вернулся из бара, – сказал он уверенно. – А этот придурок собирался, как обычно, заливать горе сакэ и ужасно обиделся, что я не пошёл с ним, но потом ничего не сказал. Вот же трепливое чучело. Такасуги нахохлился, сразу начиная казаться моложе и неуравновешеннее, и Хиджиката не сдержал смешок. – Зато со мной он про тебя не затыкался, – поделился он. – Мне уже стоит считать, что у вас что-то было?.. – Ты ещё поревнуй, – кисло посоветовал Такасуги. – Зря ты не хочешь с ним работать, были бы как два сапога пара. – Я не не хочу, – возразил Хиджиката лениво. – Я не могу. Ему не нравятся мои волосы, и что я слишком похож на тебя. – Неужели ты тоже посоветовал ему купить утюжок? – уточнил Такасуги с любопытством. – Это довольно дежурная шутка, но он мне за неё недавно чуть было не врезал. – Ну прости, – извинился Хиджиката без какого-либо раскаяния, придвигаясь ближе. – А вот если бы ты рассказал мне всё с самого начала… – Знать всё с самого начала не интересно, – возразил Такасуги, стряхивая пепел. – Значит, ты не говорил мне ничего ещё и потому что не хотел сам? Такасуги улыбнулся – медленно и очень насмешливо. – Я уже говорил? Ты можешь быть так проницателен, когда хочешь. – Ты не это мне говорил, – улыбнулся Хиджиката в ответ, а потом снова ударил, вкладывая всё невысказанное «как же ты заебал меня со своими загадками, хуев конспиратор», но Такасуги увернулся и удар прошёл вскользь. – Давай, – позвал Такасуги, упираясь раскрытой ладонью в постель; глаза у него блестели совсем сумасшедше и жадно. – Давай, Хиджиката, на этот раз покажи всё, что можешь. И Хиджиката бросился на него, метя коленом под рёбра. Звонок раздался через пару недель. Синяки к этому моменту почти сошли, и Хиджиката пребывал в благодушном настроении, имея возможность дышать, трахаться и курить без боли, но зная, что они в любой момент могут это повторить. Спальня к концу их драки напоминала место преступления: смятые рваные простыни, покрытые пятнами, осколки разбитой прикроватной лампы по всему полу, дверь шкафа с дырой по центру в форме человеческого тела, вывалившиеся наружу вещи, трещина через всю стеклянную стену, служившую Такасуги окном. Такасуги ухмылялся, прислонившись к стене и сунув в рот сигарету, точно так же, как до – и ухмылка на его залитом кровью лице смотрелась донельзя уместно. Под всем этим рассудительным и напускным он был ёбнутым психом, любящим драки, победы и силу, тем самым мальчишкой, который променял скучных, бесящих его предков на опасную уличную жизнь. И Хиджикате он нравился. Таким, обычным, любым. – Что ты собираешься делать с Нараку? – спросил он, садясь рядом, пнул подальше кусок стекла. Такасуги не торопясь повертел сигарету, роняя пепел на пол между ними, и протянул ему, позволяя докурить из своих пальцев. – Узнаю всё о том кто они, на кого на самом деле работают и зачем им понадобился этот маскарад. – Думаешь, та фотография ненастоящая? Такасуги с сосредоточенным видом раскурил новую сигарету. – Без разницы. Настоящая, ненастоящая, старая или новая, шутка, вызов, провокация или приглашение – это уже неважно. Человек на фотографии мёртв, а кто бы ни притворялся им, или ни использовал память – даже если это он сам – не имеет значения. Хиджиката кивнул, задумавшись, машинально обхватил губами фильтр, вновь подсунутый прямо ко рту. Пожалуй, на его месте он поступил бы так же. За прошлым гонялись только слабаки или идиоты, Такасуги не был ни первым, ни уж точно вторым. – Хей, Тоши, – поздоровался Мацудайра. Голос у него был полон несдерживаемого довольства. – Приезжай выпить. – Последнее время твои приглашения ничем хорошим не заканчиваются, – заметил Хиджиката нарочито мрачно. – В прошлый раз ты притащил Сасаки, а в этот раз кого, цирковую труппу? Мацудайра хрипло рассмеялся. – Да будет тебе, Тоши. В этот раз, обещаю, никого лишнего, только ты, я и Кондо. – Что-то не обнадёживает. – Так придёшь? – А у меня есть выбор? – вздохнул он. – Нет, – отрубил Мацудайра. – Так я и думал. Труппы не было, девочек, что самое удивительное, тоже. Мацудайра развалился на диване, доброжелательный, как досыта накормленный тигр. Сбоку расслабленно сидел Кондо и широко улыбался. – Тоши! – Садись давай, у меня в кои веки хорошие новости. Хиджиката послушно опустился напротив Кондо и закурил, уставившись на Мацудайру в упор, но тот и не собирался тянуть. – В городе произошли некоторые… перестановки, – под городом в данном случае имелся в виду раздел влияния, выходивший бесконечно далеко за рамки формальных законов. Хиджикату это соотнесение каждый раз забавляло до глубины души, особенно из уст бывшего шефа полиции. – Благодаря чему мне теперь не хватает людей. – Это что-то новенькое. Мацудайра закусил фильтр. – Нет, всяких драчливых щенков, конечно, хватает. А вот кого-то, кто собрал бы весь этот сброд и сбил его в приличн… – Приличный сброд, – буркнул Хиджиката. Мацудайра недобро на него покосился и выдохнул дым через нос. – Клубов теперь будет пять, – сказал он. – Для начала. Я должен полагаться на своих парней и знать, что никто из них в нужный момент не зассыт и не попросится к мамочке. Вот вы с Кондо этим и займётесь. Договорив, он откинулся обратно на спинку, вновь демонстрируя сытое дружелюбие. – Они не будут мне подчиняться, – равнодушно пожал плечами Хиджиката. Он бы на их месте… нет, на самом деле он бы наплевал, если бы чувствовал авторитет и уверенность, непоколебимую ни прошлым, ни настоящим, ни будущим. – Тоши, – Мацудайра с иронией посмотрел на него поверх очков. – Что-то мне подсказывает, что ты прекрасно разберёшься с этим вопросом. – Доктора им сразу обеспечишь, – буркнул Хиджиката, представив итоги такого разбора. – Чтобы не приходилось бегать туда-сюда. Мацудайра отмахнулся. – Доктор не проблема, хоть двух. Так что, Тоши, ты в деле? – Соглашайся, Тоши, – добавил Кондо, так и не прекративший улыбаться. – Тебе же нравилось возиться с новичками! – Что-то я такого не припомню. – И нравилось, когда у них что-то получалось! – Это когда это у этих криворуких что-то получалось. – И мы снова будем работать вместе! Хиджиката вздохнул. – Это было да, да же? – просиял Кондо. Хиджиката с трудом боролся с желанием прикрыть лицо рукой. – Теперь, – продолжил тот, в мгновение становясь серьёзным, и Хиджиката подобрался: – всё будет правильно, Тоши. Он помолчал, обдумывая, потом неторопливо кивнул. – Да. Пожалуй, да. Мацудайра, безмолвно наблюдавший за ними, звучно хлопнул себя по коленям. – Вот и решили. А теперь будем праздновать! – непререкаемо заявил он, и Хиджиката всё-таки прикрыл лицо рукой, представляя масштабы. С масштабами он не ошибся. Когда за Мацудайрой всё-таки приехал шофёр, забравший его и Кондо, было позднее утро. Вокруг сновали люди, спешившие на работу, а Хиджиката, задавивший подступающее похмелье таблетками, всё думал о том, что пора прекращать так пить. И на приглашения старика больше не отзываться, что бы тот ни говорил. Голова гудела, асфальт периодически норовил ускользнуть из-под ног. Город постепенно заливала жара. Что за ним следят, он почувствовал, уже подходя к дому Такасуги, но поблизости как назло не было ни зеркал, ни витрин. Позади вдруг раздался странный сухой щелчок, и Хиджиката резко развернулся, уходя вбок, мигом забывая и про головокружение, и про похмелье. – Ты? – изумлённо спросил он, вытаращившись. В пяти шагах от него с решительным видом стоял Киджима, держащий в некогда сломанной руке револьвер. – А кого ты ожидал увидеть? – истерика в его голосе с каждым словом набирала обороты. – Кого угодно, – буркнул Хиджиката, покачиваясь на пятках. Дуло было направлено ему в живот, обещая долгие, мучительно болезненные часы в случае выстрела, и совсем не дрожало. Не лучшее было утро для такой встречи. – В чём дело-то? – А ты не понимаешь? – протянул он, хохотнул, слишком высоко и слишком похоже на всхлип, машинально прикрыл рот рукой. – Такасуги-сан. Ты. Хиджиката едва не закатил глаза. – Опять? – спросил он со вздохом. – Ну прекратил он твой контракт, и что. Насколько я в курсе, без клиентов ты не сидишь и не бедствуешь. – Да плевал я на клиентов, – заорал Киджима. – Я бы и без контракта… – А, – сказал Хиджиката, прищуриваясь. – Вот оно что. Это и в самом деле всё объясняло. Хорошо оттраханная довольная блядь оказалась всего лишь глупым влюблённым мальчишкой. Мальчишкой, который не заполучив объект любви, теперь целился пушкой Хиджикате в живот. – Всё было хорошо, – повторял Киджима бесцветным и пустым тоном, – до тебя, до того перелома, всё было хорошо. – Я-то тут причём, – не выдержал Хиджиката. Кажется, что-то похожее он уже спрашивал – ещё в тот, предыдущий раз. Невыносимо хотелось курить, но кто знал, как этот придурок отреагирует на попытку достать сигареты. – Ты говорил, что больше с ним не встретишься. – Я говорил, что не будет никакого контракта, – поправил его Хиджиката. – Я звонил ему. Я писал, я просил дать мне шанс. Хиджиката мог легко дорисовать в воображении всё произошедшее дальше. – Но он не хотел со мной разговаривать. Не хотел. Больше, – глаза у Киджимы блестели, голос срывался, но вытянутая рука по-прежнему была тверда. – А потом я увидел вас вечером, прямо посреди улицы. Хиджиката нахмурился, пытаясь вспомнить. Они редко встречались на людях, не потому что существовала необходимость в какой-либо конспирации, а скорее потому, что проще было сразу ехать домой, чем потом спешно искать лав-отель – в то, что они смогут удержаться достаточно долго, никто из них прозорливо не верил. Но, кажется, он подозревал, о чём говорил Киджима. Дело было в начале весны. Такасуги тогда позвонил и сказал – сдавленно от едва сдерживаемого смеха: – Это пиздец. Они виделись постоянно всего пару недель, и Хиджиката ещё не привык, поэтому переспросил заторможенно: – Что пиздец? – Этот детский сад, – пояснил Такасуги. Хиджиката слышал, как старательно он дышит, пытаясь успокоиться. – Серьёзно тебе говорю, детский сад. Я собирался в кино с другом, недавно приехавшим в город, но, оказалось, тот уже уехал – в другой город – с другим моим другом, и судя по голосам, они не вернутся оттуда до следующей недели, не то что до начала сеанса. – И?.. – И вот я стою, – пожаловался Такасуги со всем старанием, и в тоне его слышалось очевидное подтрунивание над ситуацией, да и в общем-то над собой. – Между прочим, красивый. Готовый. Посреди города с этими дурацкими билетами, и мне совершенно не с кем пойти. Ты всегда красивый, – хотел сказать Хиджиката. – Ты, ты, ты. Сердце заполошно колотилось в груди, и он теперь тоже чувствовал себя как в детском саду. Он откашлялся и хрипло выдавил: – Посреди города – это где? – Что удивительно, не так далеко от тебя, – сказал Такасуги. Голос у него был тёплым и вязким, как поздний июльский вечер, и Хиджиката тонул. – Дойдёшь пешком. – Дай мне десять минут, – произнёс он. – Опоздаешь – уйду, – шутливо бросил Такасуги. – Не опоздаю, – пообещал Хиджиката – уже не ему, а гудкам. Он успел впритык – на секундомере, начавшем отсчёт сразу после звонка, застыло укоризненное «09:56». Такасуги ждал на перекрёстке у самого светофора, застывший яркой лиловой тенью посреди чёрно-серого моря. Хиджиката шёл к нему, будто на плаху, замедляя шаги, а Такасуги смотрел, не говоря ничего и не двигаясь навстречу, будто это было испытанием, пройти которое Хиджиката должен был сам. – Ты не опоздал, – хрипло заметил он наконец, когда между ними оказались сантиметры, спешно сокращавшиеся, срезаемые прочь холодным мартовским ветром. – А ты не успел уйти, – ответил Хиджиката, касаясь лбом его лба, накрывая губами губы; тот душный и вязкий июльский жар заполнял его, вытесняя всё остальное, и остановиться было решительно невозможно. Если Киджима слышал тот разговор, если Киджима следил за ним и видел всё это, неудивительно, что его так задело. Непонятно было одно – почему он решился объясниться спустя столько времени. Хиджиката распахнул глаза. – Это был ты, – сказал он. Промелькнувшую на краю сознания жалость смело обжигающей струёй гнева. – Все эти накладки, проблемы с клиентами, невыполненные заказы, перепутанные встречи – всё это был ты. Киджима рассмеялся, но смех его звучал ни капли не весело. – Конечно, это был я, – горько произнёс он. – Но ты, знаменитый демонический ты, славившийся вниманием и умом, был настолько влюблён, что не замечал ничего вокруг. Хиджиката недобро улыбнулся, глядя на него исподлобья. – И тогда ты подсунул мне Нобунобу. – Он был большой удачей, – не стал отрицать Киджима. – На самом деле, он приходил, чтобы показать Мацудайре, что тому стоит сидеть у себя, не высовываясь, и быть благодарным даже за это. Он должен был изуродовать кого-то из наших, но… – Но вместо этого попал на меня, – кивнул Хиджиката. – Получил пару переломов и оказался вышвырнут на улицу. Киджима согласно дёрнул подбородком. Слёзы высохли; его лицо без обычного яркого мейкапа казалось беззащитным. Хиджиката вздохнул и сунул руки в карманы. – Опусти ты уже пистолет, – сказал он устало. – Всё равно не выстрелишь. – С чего ты взял?.. – удивлённо спросил Киджима, и в его голосе прорезался металл. – Потому что если бы действительно хотел, то давно это сделал, – равнодушно заметил Такасуги, стоявший у него за спиной. Киджима резко обернулся, снимая палец с курка. – Такасуги-сан… Хиджиката едва слышно фыркнул. Такасуги выглядел как персонаж кинофильма: расслабленно прислонившийся к стене, согнувший одну ногу в колене, с сигаретой, качавшейся в углу губ. Его тёмная фиолетовая рубашка была закатана до локтей, ворот распахнут, открывая горло и багровый край длинной царапины, спускавшейся до лопаток. Он вдоволь насладился произведённым эффектом и неторопливо отлепился от стены, подходя к Киджиме. – Мне жаль, – мягко сказал он, глядя ему в глаза, и одновременно накрывая ладонью его кулак, стиснутый вокруг рукоятки револьвера. – Мне так жаль. Хиджиката сдвинулся вбок, чтобы видеть лицо Киджимы: тот, стиснув зубы и до боли зажмурившись, кажется, изо всех сил пытался не всхлипывать. Его рука дрожала, и Такасуги надавил, заставляя уронить револьвер на асфальт. – Прости меня, – добавил Такасуги, привлекая Киджиму к себе; Хиджиката слышал сорванный вздох, с которым тот расслабился, прижимаясь щекой к его плечу. – Я не знал, что всё так серьёзно. Его пальцы вплелись в светлые волосы, успокаивающе помассировали затылок. Хиджиката достал сигареты, с тоской ощущая, как снова накатывает прошедшая было головная боль. – Я не хотел, – произнёс Киджима неожиданно внятно. – Я никогда не хотел вам навредить, я… я просто… не мог. Вы были так… смотрелись вместе, что я не мог… – Я знаю, – сказал Такасуги, касаясь губами его виска. – И знаю, что теперь ты сможешь остановиться. Киджима поднял голову. – Вы правда так думаете? Такасуги улыбнулся ему, взъерошивая волосы, и уверенно повторил: – Я знаю. Они шли нога в ногу, соприкасаясь плечами; а улицу заливало яркое полуденное солнце, заставляя город сиять. – Вот это неожиданный поворот, – вздохнув, признал Хиджиката. – Ты правда был так влюблён в меня, что ничего вокруг не замечал? – спросил Такасуги с любопытством. – Мечтай больше, – буркнул Хиджиката. – Скажи ещё, что я совсем тебе не нравлюсь. – Что в тебе может нравиться? – разозлился Хиджиката. – Наглый, самоуверенный, скрытный… Такасуги вдруг оказался совсем близко, сжимая ладонью горло; кожу обжигало дыхание. – Мы совсем друг другу не нравимся, Хиджиката, – сказал он низким тягучим шёпотом, отдающимся жаром внизу живота. – Пусть так остаётся и дальше. – Пусть, – согласился Хиджиката и положил ладонь ему на поясницу, притягивая ближе. Рядом возмущённо засигналили. – Какого чёрта вы встали посреди дороги, придурки! – крикнул проезжавший мимо велосипедист и с удвоенной силой закрутил педали. Они проводили его взглядом и одинаково усмехнулись. – Пошли, – сказал Такасуги. – Не будем создавать пробку. – И всё же одного не пойму. Хотя нет, постой, не одного, – произнёс Хиджиката, когда они миновали парковку. – Почему протезы, если ты мог заняться чем угодно, и почему из всех парней в клубе ты выбрал его. – Так уж и чем угодно, – фыркнул Такасуги. – Оказывается, у тебя не только обо мне забавные представления. – Ближе к делу, – не купился Хиджиката на подначку. Такасуги недовольно дёрнул плечом, потом вздохнул. – Один мой приятель с университетских времён недавно лишился руки, – пояснил он неохотно. Хиджиката фыркнул. Это было так на него похоже – упорно пытаться помочь своим людям, по пути собираясь наебать человечество. Такасуги подозрительно покосился, будто зная, какие мысли бродят у Хиджикаты в голове. – А с этим что? – быстро спросил он, не давая ему возможности поразмыслить. – А кого я должен был выбрать? – поинтересовался Такасуги. – У меня тогда было сразу два сложных проекта и совсем не было времени. Нужен был кто-то, кто не создавал бы проблем и не был бы слишком, – он повёл пальцами в воздухе, подбирая выражение, – приторен. В целом, всё было неплохо, пока он не начал в меня влюбляться. – Ты поэтому расторг контракт? – Поэтому, – кивнул Такасуги, нажимая кнопку лифта. Повернулся, не отрывая ладони от хромированной панели. – И потому что был ты. Двери лифта открылись, и они синхронно шагнули внутрь. – Погоди, – припомнил Хиджиката. – Тогда меня ещё не было. – Ну не было, – согласился Такасуги с иронией. – Но даже если бы мы никогда больше не встретились, я всё равно не стал бы с ним спать. Его было… – Недостаточно, – закончил за него Хиджиката, рассматривая сенсорные кнопки. В лицо ударил поток прохладного воздуха и Хиджиката вспомнил один последний вопрос. – Почему ты тогда подошёл ко мне в клубе? Такасуги посмотрел на него через плечо; на фоне однотонно-графитовых стен он казался таким же необычным и ярким, каким казался в монохромном людском потоке в марте, каким казался на экране айфона Киджимы далёкой осенью, и Хиджиката почувствовал, как привычно заложило под сердцем. – А ты бы не подошёл? – серьёзно спросил Такасуги, глядя ему в глаза. Другого выхода не было: он неделями последовательно отнимал их сам у себя. Поэтому Хиджиката собрался с духом и наконец признал, не позволяя голосу скатываться в позорный шёпот: – Столько, сколько бы ни пришлось. И на этот раз Такасуги всё-таки протянул ему руку.