365 сказок

Если наблюдать только краем глаза, то даже в самой спокойной тени заметишь что-то странное. Но сегодня нет необходимости приглядываться или стараться обмануть их, чтобы рассмотреть истинную сущность — тени и без того сошли с ума, выросли лесом вокруг, мешая пройти от спальни до кухни. Нужно выбираться из дома, пока он полностью не сломлен тьмой, мраком, вышедшим из-под контроля. Вырваться, пока тени не изменили его суть… Мне не нужно долго собираться, я выхожу под потоки лунного света и оглядываю город, точно не узнаю. А может, его действительно не узнать — тени выплёскиваются из окон, выглядывают из стен, тянут щупальца, безглазо таращатся из каждого угла. И как ни старается луна, а их всё больше, так много, что даже ветер поймался в их сети и больше не может вдохнуть. Целое нашествие, река, сменившая русло и теперь плеснувшаяся на улицы. Деревья тревожно звенят оледеневшими ветвями, фонари вдоль дороги кажутся свечами, и вот я уже иду зеркальным коридором, удаляясь от самого себя, от дома, в пространство, сотканное из мрака и огня разом. Я сам тоже соткан из огня и мрака, во мне сейчас нет ни капли воды, и это удивительно — считать себя принадлежащим стихии воды, а потом отказаться от неё разом и будто бы почти навсегда. На самом деле в эту ночь нет никакого времени, и она будет длиться бесконечно, пока я не найду, где именно должен кончаться и начинаться путь. Где должны возникать и разрушаться тени. Началось ли всё прямо сейчас? Сказать точно нельзя, но я иду вперёд, потому что это единственное ясное направление. Города вокруг уже нет, только морок, туман, свечи в человеческий рост высотой, роняющие тяжёлые горячие капли воска прямо на мостовую. Влажный камень принимает воск и едва не проглатывает, и это так странно и так понятно, что не хочется даже останавливаться, чтобы рассмотреть получше. Луны тоже не стало, всюду бликует пламя, от него и светло, и темно сразу. Это неверный свет, слишком живая тень, и, может, даже стоило бы разозлиться, но я иду спокойно, дорога зовёт и тянет меня, некогда воевать. Может быть, изменилась сама материя мира, в очередной раз пропустив меня на изнанку, за стенку, в щель между тем и этим. И конечно, я не могу отказать, это приглашение слишком интересно, чтобы отбрасывать его или отвлекаться попусту на игры с изменчивой тьмой. Выдыхая огонь, рассматривая здешний мир сквозь пламенные очертания собственных рук, я продвигаюсь дальше по дороге, что причудливо вьётся между свечей. Мне кажется, что совсем рядом я слышу шорох зеркал. О, зеркала умеют шуметь так же звонко, как осиновая роща в час особенно сильного ветра. Просто звук этот слишком привычен, чтобы находить его в обычной суете. И люди никогда не обращают внимания, признаться, люди вообще мало на что обращают внимание, так уж странно они устроены. Но сейчас я уже не совсем человек, а может, и совсем не… Кто уж поручится за меня в мире, сотканном из пламени и сумрака?.. Вдруг дорога выгибается мостом. Я замираю в верхней точке и перегибаюсь через перила. Они горячие, почти раскалённые, но что за дело тому, кто сам есть огонь? Вглядываюсь в темноту, влажно ловящую отражения свечей. Это влага? Вода ли? Настоящая вода? Призыв этой стихии, некогда бывшей мне столь же родной, как пламя, нельзя игнорировать, и я встаю на перила, снова глядя вниз. Ещё секунда — и сорвавшимся огненным сгустком я падаю в объятия воды, чтобы на миг удивиться тому, как она вскипает, обращаясь в пар. Долго я погружаюсь, теряя кусочки собственного пламени. Полная темнота, что обступает меня, душит, не давая ни глотка воздуха, она непроницаема для свечей, что горят где-то наверху. Я погружаюсь в чернильный мрак, в ледяной его холод, в остывшее нутро, которое с радостью поглощает даже намёк на тепло. А потом вдруг вижу под собой что-то. Нечто. И понимаю, что на самом деле в этой темноте потерял способность видеть. Наверное, это ощущение, а скорее, даже предчувствие, похожее на удивление, на мельчайший всплеск понимания. Это ничуть не работа зрения, только лишь воспоминание о нём, а на деле — это внутреннее чутьё, которое радостно заменяет мне всё в этот миг. Секундой спустя мои ступни касаются чего-то удушающе жаркого. Странно. Я падал в холод, но обнаружил на дне его нечто горячее. И пусть я ничего не вижу, но опускаюсь на колени и касаюсь ладонями — жар обнимает каждый палец, а затем проникает внутрь меня, бежит по остывшим венам, заменяя прежнюю пламенную кровь собой — тягучим жадным жаром, который не бежит весело, не сияет голодно, а медленно разгорается, неотвратимый как… магма. Зрение возвращается ко мне в тот же миг, когда огненная плазма растекается внутри. Теперь я состою из огня и воды разом. Мир вокруг обретает цвета и краски, начинает сиять, раскрывается, как гигантский цветок. И я вижу, что тени, те самые, из-за которых я отважился на это путешествие, вдруг отступают. Чего-то во мне они теперь отчаянно страшатся. Вырываясь из-под толщи ледяной влаги, взрывая её раскалённым паром, я поднимаюсь к мосту и встаю на его хрупкую спину. Передо мной захваченный тенями город, в котором только фонари ещё пытаются сражаться с тьмой. Но во мне течёт другой огонь, жаркий и стойкий, и теперь уже я бегу по улицам, таща за собой луну, как собачку на поводке. Наш общий свет развеивает мглу, тени собираются комками, клубятся, недовольно ворчат, но убираются прочь. Больше их тонкие руки, их щупальца не будут хватать сердце города. Не станут его сдерживать. Их можно выметать прочь, как мусор, как палую листву, как стылый пепел. Город дышит спокойно, и тихо горят фонари. Проснулся ветер, удивлённо заглядывает в освобождённые от теней окна. Стало так светло, хотя до рассвета ещё далеко, да ночь всё ещё лежит в пространстве-вне-времени. Останавливаюсь на собственном крыльце и бросаю взгляд на круглую луну, довольно взирающую на то, что мы сотворили вместе. Во мне мешаются огонь и вода, я смеюсь этому странному чувству, хотя знаю, что скоро ощущение стихий ослабнет, уснёт на самом дне моей души, чтобы пробудиться лишь в тот час, когда особенно нужно. В конце концов, пора возвращаться в физическое тело. Луна улыбается. Ей понравилась наша прогулка, она ценит мою помощь. А город свободен, он спит, даже не зная, что было с ним этой странной ночью. И в этот миг мы прорастаем друг в друга.