Все во благо

1. Впервые Джим видит этого человека, когда попадает в больницу Сан-Франциско в пятнадцать. «Сложный перелом, вы же понимаете, — говорит его матери врач из больницы Риверсайда, — понадобится не одна операция, чтобы поставить кость на место… Вероятно, даже нужно будет установить штифт или прибегнуть к аппарату Илизарова». Разумеется, Вайнона, будучи не в восторге от подобных провинциальных методов в их просвещенном двадцать первом веке, увозит его к родственникам, в более крупный город, рассчитывая, что врачи там окажутся куда умнее и не забудут про длинный список аллергий сына. Джиму пятнадцать, и Леонард Маккой, анестезиолог, производит на него неизгладимое впечатление. Молодой, всего на несколько лет старше самого Кирка, но уже экстерном окончивший химико-медицинский колледж и успевший прославиться изобретением нового обезболивающего препарата, хотя и имеющего некоторые побочные эффекты, но уменьшающего риск осложнений при операциях на сосудах. К нему едут со всей Америки: считается, что если операция пройдет с его участием, то успешный исход обеспечен. Все это Джиму рассказывает родная тетя, которая навещает его в приемные часы. Когда они в первый раз попали сюда на прием, то оказалось, что младшему Кирку придется провести здесь несколько недель, не меньше, но зато обойдется без дополнительных железок в его молодом организме. Узнав об этом, его мать тут же начинает искать работу. Конечно, от правительственной награды за отца-героя осталась какая-то сумма, но, цитируя Вайнону, «лучше оставить деньги на черный день, чем потратить все сразу». Джим смотрит на нее — и не понимает. Разве сейчас не черный день? Разве им сейчас срочно не нужны деньги? Кроме того — он уверен в этом — на карточке матери те пять тысяч долларов так и остаются нетронутыми, лишь добавляются новые поступления. Фрэнк поддерживает ее и огрызается на Джима, вынужденного таскать старую одежду и трястись в общественном транспорте, в то время как большинство его одноклассников ездят хоть и на развалюхах, но на своих собственных. В конце концов, ему уже год как можно водить машину, так что Джим возмущен. Собственно, поэтому он и угнал машину Фрэнка месяц назад и разбил ее. И именно поэтому Фрэнк сломал ему руку. И конечно же, именно поэтому Джим вынужден лежать сейчас в клинике и пропускать занятия — что, признаться, его только радует. И вчера к ним поступила сама Эльза Гарсия, известная певица, попавшая в аварию. Травмы оказались не смертельными, но очень тяжелыми: полный паралич тела, лишь голова осталась цела. Но и та замотана бинтами так, что видны только глаза и рот. А этой ночью Джим лежит без сна и мысленно жалеет ее: такая красивая женщина, такая… И теперь обречена оставаться неподвижной до конца своих дней. Краем уха он слышит от врачей фразу «компрессионный перелом позвоночника», и хотя это ему не говорит абсолютно ничего, звучит интересно. Ему не спится, и он решает прогуляться. Когда Джим слышит голоса из палаты певицы, то первое же, что он делает — рефлекторно замирает за дверью и прислушивается. Вокруг никого, так что никто не мешает ему потакать своему любопытству. — Помогите мне, доктор. — Женщина, кажется, вот-вот расплачется. — Я не имею права, — мужской голос, напротив, звучит спокойно. — Если кто-то узнает об этом, меня уволят. Не удержавшись, Джим заглядывает внутрь. Темноволосый врач, тот самый молодой Маккой, сидит у кровати певицы и вертит в руках шприц. — Только вы понимаете меня, — как раз в этот момент произносит Эльза. — Вы можете сделать это, я знаю! Уговоры явно продолжаются не первую минуту, — заключает Джим, увидев в стороне почти пустую бутылочку колы, к которой тянется Маккой. Очевидно, он сидит здесь уже давно и до сих пор отказывает ей. Но если не собирался соглашаться, то зачем продолжает ее слушать? И именно в этот момент Маккой соглашается. — Хорошо, — кивает он и вставляет шприц в капельницу. Джим замирает. Неужели она просила об обезболивающих? Но зачем, если певица и так не чувствует своего тела? Секунд через десять Маккой тянется к кардиомонитору и отключает звук. Очень вовремя, как оказывается. Лишенный возможности запищать прибор моргает красным, сигнализируя об остановке сердечной деятельности. Эльза на кровати громко вздыхает и замирает. Джим испуганно шагает подальше от двери. В палату ему удается вернуться беззвучно, и там он с головой залезает под одеяло. 2. Второй раз он видит Маккоя — про себя называя его «тот самый доктор» или «Боунс», потому что он как Кощей из детской русской сказки, про которую рассказывал Чехов, олицетворяет для него саму смерть, — все в той же больнице, но уже через два года. Теперь Джиму семнадцать, и, разумеется, он здесь с аллергией. Кирк-младший, сын известного погибшего героя, Джорджа Кирка, пилота FEMA, учится в местном колледже и отрывается на полную катушку в отсутствие матери. После скандала с Фрэнком та вернулась в родной Риверсайд, оставив сына на попечение тетки, честно говоря, не слишком справляющейся с разгульной натурой Джима. Впрочем, сейчас он виноват в случившемся сам. В одном из клубов он неосмотрительно отпил из чужого стакана с пивом, а уже через полминуты ему стало плохо: перехватило горло, было нечем дышать… Знакомые симптомы. После приезда в больницу и экстренной интубации — уже не первой в его жизни — Джим узнал, что в стакане были наркотики. Что-то легкое, кажется, экстази, но он на всю жизнь запомнил, что этот путь для него чреват мгновенной смертью. На следующий день, с утра, тот самый Боунс приходит к нему. Он объясняет, что должен провести стандартный опрос и спрашивает, на что у него аллергия и как она проявляется. На первом десятке Маккой недовольно хмурится, на втором его глаза удивленно расширяются, а когда к концу третьего десятка, Джим замолкает, смотрит с недоумением и произносит: — Я удивлен, что ты еще жив. Джим хмыкает и отвечает: — Это не конец списка — дальше я просто не помню. Остальное есть в медицинской карте, в Риверсайде. Маккой обещает запросить копию карты и уходит, обернувшись через плечо. Джим пытается переварить его слова. Большинство доставшихся ему аллергий — пищевые, и ничего необычного для детей, которых растили «как в теплице», по выражению его предыдущего врача, в этом нет. Но Маккой выглядит шокированным. Мотнув головой, чтобы отбросить глупые мысли, Джим уходит в соседнюю палату. Там лежит старик Хэмиш, шотландец, которому недавно сделали операцию на животе, очень интересный собеседник. Уже на пороге Джим открывает рот, чтобы радостно поприветствовать соседа, но замирает: Хэмиш не дышит. — На помощь! — кричит Джим, от испуга забывая про кнопку вызова врача. — На помощь! Маккой вбегает одним из первых, и именно он спустя несколько часов говорит заплаканной женщине о гипоксии мозга, о коме четвертой степени… На этот раз Джим разбирается в происходящем чуть лучше, чтобы понимать — надежда на то, что старик очнется, невелика, а уж на то, что очнется не «овощем» — еще меньше. Заметив в глазах Маккоя знакомый блеск, Джим начинает понимать. С наступлением ночи он замирает у приоткрытой двери собственной палаты и ждет. Боунс появляется ближе к полуночи — Джим успевает заскучать и почти разувериться в собственных подозрениях. Но он оказывается прав, тихо выскальзывает наружу и наблюдает за действиями врача. Боунс нетороплив. Он всего лишь чуть оттягивает в сторону маску аппарата ИВЛ — Джим узнает прибор, видел его много раз, — а затем замирает над кроватью, словно статуя. К утру сердце старика останавливается, и в палату сбегаются медсестры. Долго хлопочут над ним, но все бесполезно. Когда Джим видит на лице дочери покойного Хэмиша облегчение, то не верит своим глазам. Спустя месяц Джим знакомится с О’Брайеном — парнем с параллельного потока — и оказывается у него в гостях. Долгие часы он слушает рассказы о парализованном отце. В это время Джим не уверен, винит ли Боунса в том, что тот сделал с Хэмишем 3. Третья встреча происходит внезапно как для Маккоя, так и для восемнадцатилетнего Джима. Через полгода Вайноне Кирк, приехавшей в гости к сыну, становится плохо на жаре, и скорая отвозит ее в ту же самую клинику. Слава богу, что речь об аппендиците, а не о чем-то более серьезном, и к черту богов, потому что у его матери разлитой перитонит, а значит, требуется сложная и срочная операция. У узкоглазого доктора, мистера Сулу, Джим интересуется фамилией анестезиолога и получает в ответ данные Боунса. Нахмурившись, он спрашивает, нельзя ли поговорить с тем до операции, и мистер Сулу соглашается позвать его, предупреждая, что взятки в их клинике запрещены в любой форме. Но Джим ведь не собирается подкупать его, правда? Когда Маккой выходит из ординаторской, Джим, не смущаясь, хватает его за воротник и почти приподнимает над полом, прижимая всем своим телом к стене. В этот момент ему плевать на возможные благородные порывы доктора и все в таком духе. Он в ярости. И шипит: — Если ты посмеешь… да, посмеешь облагодетельствовать мою мать своей помощью, я прикончу тебя сам! В каком бы состоянии она ни была!.. Боунс смотрит на него почти испуганно, а Джим все то время, что его оттаскивают цепкие руки медсестер, продолжает шипеть что-то бессвязное и гневное. Если Маккой захочет, то сможет подать на него в суд за клевету, но тогда и Джиму будет что сказать, и оба они понимают это. Пусть Боунс и не в курсе, что именно довелось увидеть его бывшему пациенту, но о самом факте догадаться легко: узнать больше неоткуда. То, что Джим вскрыл больничную сеть и вел статистику смертей в дни дежурств Маккоя, сравнивая ее с иными днями, узнать тоже некому, да и Джим, подобно матери, предпочел приберечь эту информацию «на черный день». — Вывести его, доктор Маккой? — спрашивает подоспевший охранник. Боунс, не обращая на него внимания, смотрит на Джима. — Доктор Маккой! — снова окликает его одна из медсестер. — Сэр, вы в порядке? Боунс коротко мотает головой, словно приходя в себя: — Оставьте его. Молодой человек расстроен случившимся с матерью, не так ли? — Да, извините, — опустив глаза и отходя в сторону, мямлит Джим. Сейчас он сам почти напуган своим порывом. Операция проходит успешно, и он очень этому рад. Доктора обещают Вайноне быстрое восстановление и скорую выписку — в течение одной-двух недель. Все это время Джим Маккоя не видит. В какой-то из дней, после посещения матери, он ловит в коридоре мистера Сулу и интересуется у него причиной отсутствия Маккоя. Японский доктор говорит, что Боунс «взял короткий отпуск», и почему-то Джим расстраивается. Вернувшись домой, он скрыто подключается к камерам видеонаблюдения клиники. Их зона видимости охватывает только коридоры и территорию двора, но ему всего-то и нужно, что увидеть, когда Маккой вернется. Зачем — он еще и сам не знает, но чувствует, что не готов пустить ситуацию на самотек. 4. Они видятся в четвертый раз, и любой, кто хоть немного знает Джима, ничуть не удивится, узнав, что это из-за очередного приступа аллергии. На этот раз кто-то из шутников намазал арахисовой пастой его десерт во время празднования девятнадцатилетия, и шутка явно удалась. После интубации Джима увозят с мигалками и сиреной, и к тому моменту он уже почти в сознании. «Клиническая смерть», — говорят чуть позже врачи, но он помнит только темноту и страх. Маккой заходит к нему сам, почти перед отбоем, вероятно, увидев знакомую фамилию в списке пациентов. Он выглядит мрачным и невыспавшимся; в его глазах знакомый блеск. — Что-то не так? — интересуется Джим; трубку из его горла уже вытащили, но из больницы не выпустили, опасаясь возможных осложнений. Он чувствует себя прекрасно, только вот говорит немного хрипло. Боунс молчит несколько долгих секунд. — Откуда ты знаешь? — в конце концов интересуется он не менее хриплым голосом. — В первый раз — увидел случайно, — честно отвечает Джим и спрашивает сам: — Сколько их было? — Двенадцать, — тихо произносит Маккой, затем подтаскивает к его кровати стул и садится. — И все они… — он не договаривает. Молча кивнув, Боунс отворачивается в сторону и вдруг закрывает лицо руками. Впрочем, не похоже, что он плачет, и Джим решает, что это просто еще один способ закрыться, такой же как скрещенные на груди руки или нога, закинутая на ногу. — Проблемы? — интересуется он, и выходит даже почти искренне. — Развод, — отзывается Маккой, не отнимая от лица рук. — Дочь… остается с ней. — Почему? — Не то чтобы Джим понимает, с чего вдруг с ним откровенничает малознакомый мужчина, но ему интересно, и он продолжает расспрашивать. — Видела… последнего. — Боунс говорит короткими отрывистыми фразами, и это нехороший знак. — Клиническая смерть, шесть минут. Слишком долго… Кислородное голодание. Живой труп, по сути. Без детей, без семьи. Старик. — Я сочувствую, — Джим вежливо соглашается. Ну, а что он еще может сказать? «Ты сам виноват»? Пусть даже он и думает так на самом деле, пусть прекрасно понимает его мотивы, но говорить такое в лицо тому, с кем, вероятно, еще встретишься на операционном столе — самоубийство. Просто отсроченное. Именно сейчас он впервые задумывается, а все ли в порядке у Боунса с головой. Постепенно у себя в мыслях Джим начинает разделять его на две личности: Маккой — прекрасный человек и врач, о котором тепло отзываются пациенты и коллеги, и Боунс — тот, кто убивает безнадежных из сочувствия. И если к первому он равнодушен, то второй почти завораживает, как бы цинично это не звучало. Маккой сидит все так же, закрыв лицо руками, еще несколько минут, а Джим молча наблюдает за ним. — Я всего лишь не лицемерю, — вдруг нарушает тишину Боунс, будто продолжая прерванный только что разговор. Он с надеждой смотрит на Джима, словно ожидая поддержки или одобрения, и Джим, чувствуя, что не в силах сопротивляться требовательному взгляду, кивает. Ведь сейчас речь все о тех же смертях, которые привели их к этому нелепому диалогу. — Им была нужна помощь, — Боунс продолжает. — Они просили меня об этом. Джим снова видит в его глазах блеск и вздрагивает: если вдруг Боунс решит, что Джиму нужна помощь, то убьет и его тоже? Если он действительно сошел с ума, будет ли достаточной причиной наличие длинного списка аллергий? Или Боунс дождется следующей клинической смерти? Он тут же озвучивает свои мысли, подбирая выражения повежливее. Маккой — Джим уверен, что сейчас это именно он, — пораженно смотрит на него («Как тебе могло прийти в голову такое?») и отрицательно мотает головой. Но ничего не говорит. И Джим думает, что тот сам не знает, что будет через несколько лет. Но если Боунс забудет об осторожности, посадят его куда раньше, чем тот успеет добраться до Джима, и это утешает. Джим громко вздыхает. Вздрогнув, словно он уже успел забыть о чужом присутствии, — или просто заснуть, — Маккой смотрит на него, а затем встает и уходит, аккуратно прикрывая за собой дверь. Этой ночью не умирает никто. *** Попав домой, первым делом Джим садится за компьютер и ищет в архиве двенадцать имен, составляя списки погибших, причин их смерти, и все это — с учетом графика дежурства Маккоя. Благо, два имени он помнит, и дело сразу становится проще. За последние годы он успел неплохо разобраться в медицинской терминологии, и сейчас вдруг думает, а не бросить ли дурацкую идею пойти по стопам отца и не пойти ли в медицинский. Такие термины, как «странгуляционная борозда» и «асфиксия» в очередном заключении патанатома, как ни странно, говорят ему о многом, и не заглядывая в справочник, он открывает следующее. Все не то. К утру он находит девять имен, затем прерывается на завтрак — в его понимании все еще ужин. Уже полгода он снимает квартиру, а не ютится в общежитии, и сегодня выходной, так что помешать некому. Через час Джим натыкается еще на два случая подряд, и на этом список, датированный годами работы Маккоя в клинике, заканчивается. Остается всего одно имя, и он не уверен, что не пропустил его. Так что Джим ложится спать, а проснувшись, пересматривает все материалы снова, уже мельком. Не хватает всего одного. *** Он понимает, что это дело захватило его; Джим получает доступ к личным делам персонала клиники и ищет в базе номер телефона Маккоя. «Я все знаю» — отправляет он смс и, спохватившись, пишет вслед: «Это Джим Кирк». Затем ждет полчаса — молчание — и набирает еще: «Знаю про всех, кроме одного. Нашел в архиве». Всего через полминуты его телефон звонит. Джим снимает трубку. — Алло, — говорит он. — Его нет в архиве, — произносит Боунс, и он словно наяву видит блеск его глаз. Повинуясь порыву, Джим предлагает: — Выпьем сегодня? Собеседник несколько секунд молчит, затем уточняет: — Зачем? — Поговорим. — Кто бы что ни думал, но Джиму интересно. Он сам не заметил, как этот человек захватил его, и теперь Джиму хочется знать все о причинах его поступков. — Хорошо, — неожиданно устало соглашается Маккой. — Если хочешь — приходи вечером. Раз ты нашел имена, тебе не составит труда найти и адрес. Сейчас Джим ощущает себя на распутье: нужно принять решение, и он не знает, какое. Пожалуй, если бы выбирал он, то предпочел бы бар, но Маккой успевает повесить трубку, пока Джим подбирает слова. А значит, остается приблизительно шесть часов, чтобы решить, стоит ли проводить вечер наедине с вероятным маньяком и убийцей. 5. На то, чтобы найти адрес Маккоя, уходит минута. На то, чтобы решить, идти или нет — четыре с половиной часа. Собраться и дойти — еще тридцать минут. Девятнадцатилетний Джим стоит у подъезда его дома и курит. Подняться он не решается, и это уже третья сигарета за те десять минут, что он здесь торчит. Уезжает и снова приезжает «бьюик», и водитель, проходя мимо во второй раз, настороженно косится на него. Впрочем, мнение окружающих мало волнует Джима, особенно после того, как рядом с ним останавливается такси и из него вылезает Маккой. Он выглядит, пожалуй, недовольным: морщинки на лбу будто стали заметней, легкая седина паутинкой блестит во взъерошенных волосах. Какую-то секунду Джим смотрит, как тот идет ему навстречу, а потом вдруг вспоминает, что Маккою всего двадцать пять. Сейчас он выглядит лет на пятнадцать старше, и Джим невольно ему сочувствует. Они поднимаются на последний, третий этаж и заходят в квартиру. Вокруг почти стерильная чистота, и Джим думает, что это еще один признак шизофрении, но затем видит слой пыли на мебели и понимает, что Маккой здесь практически не живет, а лишь существует. Кое-как обжитыми выглядят лишь кухня (со стопкой пустых коробок от пиццы в углу) и диван рядом с книжным шкафом, накрытый скомканным пледом. Вокруг него несколько высоких стопок книг вперемешку с тетрадями, и одна из них такая, что дышать страшно: выше пояса Джиму и держится, кажется, на невидимых подпорках. Все книги сплошь посвящены медицине или фармакологии, ни одной художественной или, например, по какой-нибудь физике. — Недавно переехал, — тихо говорит Маккой и машет рукой, замирая у окна: — Чувствуй себя как дома. Мысленно хваля себя за предусмотрительность, Джим выгружает из сумки упаковку пива и падает на диван. Затем вытаскивает одну банку: — Будешь? Маккой недоуменно оборачивается к нему, видит пиво, и его лицо светлеет. Он садится рядом, открывает банку и делает долгий глоток. Затем удовлетворенно выдыхает и наконец — кажется, впервые за все это время — расслабляется. Диалог у них не клеится. Преимущественно по вине Маккоя. О чем бы Джим ни заговаривал: о погоде, клинике или о чем-то более личном, тот отмалчивается. В конце концов (не меньше, чем через полчаса и две банки пива) он сдается и спрашивает: — Так кто этот двенадцатый? И Боунс отвечает мгновенно: — Не двенадцатый. Первый. — Вот оно что… — Все сразу становится яснее. Картины, которые Джим уже успел мысленно придумать, рассеиваются как дым. — И кто это был? — Отец. — Боунс мгновение молчит, затем продолжает. Он говорит коротко, безэмоционально, не давая событиям какую-либо оценку, а лишь сухо излагая факты, словно давая Джиму возможность самому решить, как относиться к его рассказу. Смотрит он при этом в сторону. — Мне было шестнадцать, и за полгода до этого я поступил в колледж. У отца диагностировали аденокарциному… рак желудка, если тебе так будет проще. Четвертая степень, метастазы во многие органы. Он доживал последние месяцы и мучился от невыносимой боли. Не помогали никакие обезболивающие. Именно тогда я впервые задумался о новом препарате и даже начал работать в этом направлении. Но обоим было ясно, что не успею. Боунс наклоняется, упираясь локтями в колени, трет лицо, затем прячет его в ладонях. Джим сидит неподвижно, сжимая банку пальцами и слушая глухой голос. — Отец попросил меня убить его. Избавить от мучений. Ввести тройную дозу, после которой он просто не проснулся бы. Он написал предсмертную записку, но не смог сам сделать себе укол, сказал — не поднялась рука. И обрек на это меня. Когда я попытался отказаться, он обвинил меня в бессердечности. Пришлось согласиться. Спина Маккоя вдруг вздрагивает, и Джим сочувственно кладет на нее руку, затем гладит вдоль позвоночника. Как бы он не отнесся к подобным откровениям — а он еще и сам не решил, что думает по этому поводу, — игнорировать человека, которому плохо — не в его стиле. — Через три года после этого я завершил работу над анестетиком, — продолжает Боунс. — Но было уже поздно. Кроме того, оказалось, что хоть он и получил звание «препарата нового поколения», но подходит далеко не всем. Возможно, если бы я работал хоть немного усерднее, тратил больше времени, то смог бы сделать что-нибудь лучше?.. Он машет рукой и замолкает. — Но почему ты продолжил это делать? — Джим действительно не понимает, но искренне хочет понять. — Она просила меня. — Боунс сразу понимает, про что его спрашивают. — Я мог ей помочь. И мог помочь остальным, даже когда лекарства были бесполезны. Мог избавить их всех от мучений. — Эльза? Та певица? — доходит вдруг до Джима, и он отвечает на растерянный взгляд Боунса: — Я видел тогда тебя у нее в палате. Жаль, разговора почти не слышал. — Вот откуда ты знаешь… Да, это была она, — кивает Боунс, замолкает и снова утыкается в ладони. Это их пятая встреча, и Джим не знает, когда успел проникнуться жалостью к этому человеку. Он понимает мотивы его поступков, хотя и не разделяет их, и, что самое важное — понимает теперь, что Маккоя на это толкнуло. Но, пожалуй, Боунс рассказал не все. — А жена? Не поворачиваясь, тот отзывается: — Женился три года назад. Родилась дочь. Мы и так после этого не ладили, но когда жена увидела, как я делаю укол, а на следующий день узнала, что тот пациент умер, то все поняла. Подала на развод. Дочь оставили ей. — И она даже не попыталась выслушать тебя? — уточняет Джим. Маккой не отвечает и не убирает рук от лица. Впрочем, здесь догадаться можно и без этого: либо не выслушала, либо он сам даже не пытался с ней поговорить. Ощущая потребность что-то сделать, утешить хоть как-то, Джим продолжает гладить его по вздрагивающей спине. Чем можно помочь еще — он не знает и не догадывается до тех пор, пока со стороны Боунса не доносится тихий всхлипывающий звук. Тогда он просто берет и притягивает его к себе в объятия, потому что, на самом деле, других способов успокоить Джим придумать сейчас не в состоянии (учитывая, что пиво не помогло). Маккой вцепляется в его рубашку так, словно это единственное, что удерживает от падения, а затем утыкается ему в плечо. Джим прижимает его к себе и, будто маленького, гладит по голове. Вот уж чего он не ожидал, приходя сюда. В кармане у Джима лежит складной нож, телефон при долгом нажатии кнопки автоматически позвонит в полицию… А вместо опасности, которой он ждал все это время, Джим оказался первым за долгие годы кто смог выслушать Боунса и посочувствовать ему. И именно поэтому, потому, что кто-то нуждается в нем самом, а не в вывеске «сын Джона Кирка», он все еще сидит здесь, обнимает плачущего Маккоя и прижимает к себе. Потому что здесь он действительно может помочь. Вспоминая, как мать успокаивала его самого в детстве, Джим касается губами волос Боунса и тихо шепчет: — Все будет хорошо. Я с тобой. И, кажется, это именно то, что Маккою нужно. Получить кого-то, кто просто будет рядом и поддержит, а не осудит. Он расслабляется и теперь просто держится за Джима, словно не уверен в том, что тот настоящий. Когда же он наконец отстраняется, Джим, сглаживая неловкость, протягивает ему новую банку пива. И уходит не раньше, чем на лице Маккоя вновь появляется улыбка. Он тратит на это пару часов, но в процессе получает согласие выбраться на днях в какой-нибудь бар, чтобы выпить вместе, и оно, пожалуй, того стоит. 6. В их шестую встречу Боунс мрачен и молчалив. Кроме того, звонить первым опять приходится Джиму, как и тратить на уговоры не меньше пяти минут. — Случилось что-то? — напрягаясь, задает он уже почти традиционный вопрос и ставит на столик две запотевших кружки. — Неприятности на работе, — коротко отвечает Маккой, отхлебывает из одной и хмурится так, будто проглотил разливное за три бакса, а не темный настоящий «Гиннесс». — Какого рода? — Джим настойчив почти до раздражения, и сам это знает. Но ему хочется, нет, он должен знать, что происходит. Один раз начав волноваться за человека, перестать бывает очень сложно. — Бывшая жена написала жалобу в попечительский совет и потребовала моего увольнения как минимум. Причину ты знаешь. Джим морщится и взлохмачивает свои волосы, и до того не слишком аккуратно лежащие. — А доказательства у нее есть? — подумав с секунду, спрашивает он. — Некий свидетель, — сообщает Маккой и внезапно рявкает: — Положи сухарик на место! Джим, украдкой тянущий закуску из миски, испуганно подпрыгивает и роняет гренку на пол. Даже и не думая поднимать, он во все глаза обиженно смотрит на Боунса. — Там тмин. Тебя опять с приступом увезут, — успокаиваясь, объясняет ему Маккой и на всякий случай отодвигает тарелку подальше. Облегченно выдохнув, Джим благодарит его, затем шутливо спрашивает: — Ты что, знаешь наизусть мою карту? — Вчера посмотрел, — ворчит Маккой. — Мало ли. Незнакомое место, новое блюдо… Хорошо, что на алкоголь у тебя аллергии нет. — Но настойки я пить боюсь, — пожимает плечами Джим и возвращается к старой теме: — Что за свидетель? — Уборщица, кажется. — И чем тебе это грозит? — Увольнением, штрафом, тюремным сроком. Не знаю. У нее хороший адвокат, — хмурится Маккой, не поднимая головы. — Так. — Джим хлопает по столу раскрытой ладонью. — Допивай, и идем ко мне. — Зачем? — Будем думать, что можно сделать. Маккой смотрит на него как на святого, и Джим легко ему улыбается. *** Через час они уже входят в квартиру. Запирая за собой дверь, Джим оглядывается по сторонам, пытаясь оценить обстановку глазами Маккоя. Везде беспорядок, на кресле валяется форма — переодевался после учебы, но так и не убрал ее. На столе рядом с компьютером несколько плашек оперативной памяти, проводок от перепаянных наушников, на полу — незавинченный тюбик термопасты прямо на раскрытом «Властелине колец» Толкина. Хорошо, что не на ковре: новый палас будет явно дороже книги. Покрывало на кровати помято, а подушка валяется сверху. В общем, не самый лучший вид, но еще час назад он не планировал приводить сюда гостей, а теперь Маккой с интересом осматривает комнату. Чтобы меньше смущаться, Джим легким нажатием на пробел будит комп и падает в кресло — наиболее ценный предмет в его комнате, не считая самого компьютера. Собственная спина ему дорога. Привычным путем он залезает в базу. Это несложно, но долго: сначала, пользуясь цепочкой из нескольких анонимных серверов на разных концах планеты (один из них он арендует на чужое имя за двадцать долларов в год), он получает доступ к домашнему компьютеру одного из системных администраторов клиники, обходит защиту и удаленно подключается к нужному серверу. Находит и открывает нужные документы, и наконец отрывается от экрана. Оказывается, Маккой стоит за его спиной и смотрит на экран так, словно там творится неведомая ему магия (чуть позже оказывается, что тот не привык к консоли линукса). — Итак, что будем делать? — спрашивает его Джим. — Я предлагаю изменить время смерти в базе либо сделать так, чтобы ты мелькнул на видео в нужное время где-то в другом месте. Кажется, только что в глазах Маккоя он поднялся до статуса почти бога. — А ты можешь? — задает риторический вопрос Боунс. — Конечно. Первое быстрее, но геморройнее, второе дольше, но проще. — Тебе виднее, — кажется, Маккой не может найти подходящих слов. — Второе, — решает Джим и принимается выбирать нужный фрагмент из старых записей. Как удобно, что все врачи ходят в одной и той же форме, а мужчины не меняют прически!.. Так что ему всего-то и нужно найти похожее видео на старую дату, перебить ее в редакторе на новую, затем сделать то же самое с настоящим фрагментом и, наконец, поменять их местами. Это занимает у него почти два часа, и прерывается он только один раз, в самом начале: выясняет точное время и место, а затем приносит Маккою бурбон и велит чувствовать себя как дома. — Ну вот, готово, — в конце концов откидывается он на спинку кресла и потягивается. — Теперь у тебя есть алиби на нужный период. Поправил немного остальные случаи: передвинул даты смертей, твоих дежурств и так далее. — Ты гений… — тихо произносит сзади Боунс, а бутылка перед ним — Джим оглядывается — так и стоит непочатая. Кажется, все то время, что он работал над видео, Маккой так и сидел, завороженно уставившись на экран. — Фигня, — скромно отмахивается Джим и наконец-то приносит стаканы. Когда он терпеливо ждет результатов встречи с попечительским советом (скорее, звонка Боунса с сообщением об этих результатах), то почти не нервничает. Точнее, нервничает, но по другому поводу. Маккой — первый человек, ради которого он готов на подобное. Первый человек, который видит в нем поддержку, помощь и просто Джима, а не сына своего отца. Первый, кто понимает его так хорошо, и кого Джим настолько же хорошо понимает сам. Он ждет звонка, и звонок раздается. Но это не мобильный, звонят в дверь. Когда Джим распахивает ее и видит стоящего в коридоре Маккоя, то в первый момент удивляется. Затем отстраняется и пропускает его. — У меня есть две новости… — начинает Боунс, проходя внутрь и падая в любимое компьютерное кресло Джима. Удивительно, но тот совершенно не испытывает раздражения, так что остается стоять. — Первая и вторая, я знаю, — Джим вглядывается в его лицо, стараясь угадать результат. — Давай по порядку. — Ну, во-первых, до суда дело не дойдет. Во-вторых, — он поднимает руку, предвосхищая поздравления, — меня увольняют. — Но почему? — растерянно спрашивает Джим. — Берегут репутацию, — хмуро разводит руками Маккой. — Но рекомендации будут хорошими, так что мне не на что жаловаться. Расстроенно додумывая известия, Джим вдруг вспоминает свои прежние размышления, судорожно додумывает мысль про взаимопонимание и предлагает: — Пойдем к нам. — Куда? — хмыкает Маккой. — В FEMA. Федеральное агентство по управлению в чрезвычайных ситуациях. Нам нужны хорошие медики. Ты сможешь на самом деле спасать людей. Теперь уже Маккой выглядит растерянным. Словно ему предлагают исполнение самой главной мечты, а потом три раза добавляют: «Не беспокойся. Подвоха не будет». Джим широко ему улыбается. — Я буду рад, если ты присоединишься, — говорит он. И добавляет: — Когда я был маленьким, мой отец погиб при исполнении, но спас восемьсот жизней. Он был пилотом, вывозил людей из зон бедствий, и в какой-то момент стало плохо с сердцем. Если бы рядом был хороший врач… Маккой смотрит на него, широко распахнув глаза. — Мне надо выпить, — качает он головой, и Джим наливает ему виски. Через три часа они, оба уже пьяные в хлам, заполняют заявление в отдел кадров. +1 или эпилог. Два месяца спустя. Леонард сидит у кровати Джима и раздраженно смотрит на него. Ну зачем этот мальчишка туда полез? Зачем нужно было форсировать реку в широком месте, неужели нельзя было поискать брод? Нет, аргументы Джимми он помнит: погибающие в районе затопления люди на том берегу важнее. Но, во-первых, о том, что одному из пострадавших требуется срочная медицинская помощь, они узнали несколько позднее, а во-вторых, нужно же проверять оборудование! Разумеется, именно у Джима Кирка должна была порваться при переправе веревка, и именно Джим Кирк, окунувшись в воду, игнорирует приказы вернуться и доплывает до другого берега. Именно Джим Кирк умеет делать настолько невинное выражение лица, что отрядный врач, перекинувшись с ним парой слов, остается в твердой уверенности, что тот в порядке и не нуждается в госпитализации. И только Леонард Маккой, вернувшийся вечером с учебы домой, обнаруживает мечущегося на кровати Джима, бредящего от высокой температуры. И теперь он второй день сидит у его кровати. Температура спала, но врач диагностирует пневмонию, так что неудивительно, что Джим почти все время спит. Леонард злится на него, но ничего не может поделать: он давно попал под гипнотическое влияние щенячьих глаз, так что дальше беззлобного ворчания его раздражение не зайдет. А злиться на себя бесполезно и вовсе: до конца курсов переквалификации еще почти год, и только после этого он сможет подать заявку в отряд Джима. Капитан Пайк, впрочем, обещал, что примет ее, и долго хвалил их обоих. Леонард слышит тихий звук и отвлекается от своих мыслей. Джим смотрит на него ясными синими глазами (хороший признак), повернув голову набок, и улыбается. Хмурясь, Леонард уже почти готов начать изливать на него те упреки, что второй день крутятся в голове, но на вдохе его прерывает стук в дверь. Конец приемных часов. И он сдается. Вздохнув, Леонард поднимается, готовый выйти, но смотрит на Джима еще раз и останавливается. Затем наклоняется и целует его в висок, заменяя этим коротким, но выразительным прикосновением всю бурю эмоций. Джим смеется и тихо, хрипло шепчет ему: — До завтра.