Чистые помыслы

«…И только от нас зависит, каким будет будущее наших детей! Будет ли оно омрачено мраком салонов и приватных кабинетов? Просочится ли в него грех праздности? Найдется ли в нашем завтра место алкоголю, дурманящему разум и отравляющему чувства? Нет, друзья мои! Мы не допустим, чтобы наши дети росли в отравленной этим ядом атмосфере! Будущее нации, залог ее процветания и величия — в здоровье и трудолюбии. Только чистые помыслы…» Снова перечитав текст предвыборной речи, он раздраженно отбрасывает перо, со звонким стуком закрывает чернильницу и устало трет воспаленные от недосыпа глаза. Раз за разом все эти лозунги и программные заявления даются все тяжелее — видимо, сказывается многомесячная усталость погони за новым сенаторским сроком. Он постоянно отвлекается, приходит в своих мыслях к чему-то неправильному, приходится перечеркивать написанное и снова подбирать яркие формулировки, точные эпитеты, красивые слова, способные увлечь тупую толпу избирателей. Ослабив тугой воротничок, он тянется за графином, стоящим на столе, наполняет бокал, делает большой глоток… Прогибается, разминая затекшую спину. На чем он остановился? Чистые помыслы, да… В кампании по повторному выдвижению Генри Шоу-младшего на пост сенатора штата Нью-Йорк столько праведности и правильности, что самого Генри порой оскоминой сводит скулы. Так надо, его избирателям нравятся слова о будущем без баров, бильярдных салонов и подпольных забегаловок, в которых… Генри тряхнул головой, прогоняя неуместные сейчас мысли. Текст предвыборной речи должен быть готов к завтрашнему вечеру, на встречу в Сити-Холле соберутся люди, от которых может зависеть его собственное будущее, но вместо нужных слов в голове появляются неясные, но от этого не менее заманчивые картинки времяпрепровождения, столь яростно отвергаемого Генри Шоу-сенатором. Его самая страшная тайна, тщательно скрываемая сторона жизни. Если кто-нибудь узнает, политической карьере конец! Если узнает отец, он просто убьет своего заблудшего сына… Закрыв глаза, Генри откидывается на спинку стула. Всего несколько минут, чтобы отвлечься, иначе он сойдет с ума с этой речью! Вязкие мысли о предвыборной кампании, нужных знакомствах, журналистах, газетах уходят на второй план. Смутные образы, мелькающие перед закрытыми глазами, становятся все отчетливее. Крепкие руки, сжимающие его плечи, прикасающиеся к обнаженной спине, стискивающие ягодицы. Властные губы, оставляющие на его теле следы, которые потом придется прятать под шейным платком, завязанным легким небрежным узлом. Боль, сливающаяся с наслаждением. Сила. Сила и власть, которым он не мог противиться. Он невидящими глазами смотрит на недописанный текст — чистые помыслы… Чистые… Нет, это невозможно! Он резко вскакивает с кресла и, схватив с вешалки пальто, устремляется в бильярдную «У Дживза». Гнусное местечко для всякого сброда, к которому он бы никогда не подошел на улице. Ни благообразных бесед о будущем нации, ни добротной кухни — ничего из того, что могло бы привлечь сенатора Генри Шоу-младшего. Зато у этой подвальной забегаловки есть два неоспоримых преимущества. Во-первых, местные завсегдатаи предпочитают держать язык за зубами. Во-вторых, здесь каждый вечер появляется человек, которого ему необходимо увидеть! И дело вовсе не в бильярде, хотя именно поиск сильного соперника привел когда-то Генри в это мрачное, насквозь прокуренное место. Кто же знал, что Перри Грейв станет партнером не только по снукеру? Перри, какое несусветное имя, совсем не подходящее этому сильному, жесткому, порой беспощадному человеку! Но какое вообще имеет значение имя, если одним своим взглядом он способен лишить Генри всякого желания сопротивляться своей воле? Если от его прикосновения бросает в дрожь, а от глубокого негромкого голоса вдоль позвоночника проходит горячая волна? Только бы Перри был сегодня на месте! Они не встречаются нигде, кроме бильярдной, Генри нет никакого дела, чем занимается Перри, похожий то ли на полицейского, то ли на гангстера. Это совсем не важно. Генри несется через весь город, чтобы застать Перри в бильярдной, бросает машину за несколько кварталов до места. Ничего не видя перед собой, то и дело сталкиваясь с прохожими, он подбегает, наконец, к неприметной двери и распахивает ее настежь. Зал пуст, лишь единственный припозднившийся посетитель раскручивает дорогой кий, чтобы уложить в футляр, бережно протирает лакированную поверхность и, мазнув прикосновением по зеленому сукну стола, смотрит на стоящего в дверях Генри. В темных глазах горит непонятный огонь, пристальный взгляд манит и притягивает, лишает воли к сопротивлению, обещает запретное, грязное, сводящее с ума удовольствие. — Я думал, ты уже не появишься… Собирался уходить. Пусто сегодня, мне Питер ключи оставил, попросил закрыть. Сыграем? Генри, словно завороженный, молча кивает, шумно сглатывает и делает шаг вперед. Потом еще один. От этого небрежно брошенного «сыграем» стучит в висках и слабеют колени. Как Перри удалось так подчинить его себе всего за пару месяцев? Происходящее с ним нельзя было объяснить рационально, оно казалось колдовством, магией, о которой вопили эти ненормальные из Нового Салема. То, что делал с ним Перри, то, что Генри позволял делать с собой, потом приходило во сне, заставляя стонать в подушку. Ни с кем он не испытывал ничего подобного… Ни с одним из мужчин, которым сенатор Генри Шоу младший, Надежда Нации и Борец за Чистоту Помыслов и Намерений отдавался в тесных темных комнатах подпольных забегаловок. Перри Грейв был особенным. — Сыграем, — соглашается Генри, подходя все ближе и пытаясь унять бурлящую в венах кровь. Усмешка на твердо очерченных губах заставляет его сглотнуть в предвкушении. Он еще не потерял рассудок, поэтому нервно оглядывается, подмечая, что нет ни бармена, в обычное время разливающего якобы кофе и чай, ни неприятного хозяина заведения. Зал пуст. Генри никогда не знает, что Перри изобретет на этот раз, и это заводит. Безумно заводит! Неторопливо, не отводя глаз от спокойного, даже равнодушного лица Перри, он развязывает шейный платок и начинает расстегивать пиджак. За пиджаком, аккуратно повешенным на спинку стула, следует белоснежная накрахмаленная рубашка. Ремень. Вжикает молния. Брюки Генри снимает особенно медленно, замечая, как огонь в темных глазах разгорается все ярче, обещая нечто незабываемое. В том, что он, абсолютно обнаженный, стоит перед Перри, есть что-то порочное и до предела возбуждающее. Сам Перри не спешит раздеваться, просто расстегивает несколько пуговок рубашечного ворота и закатывает рукава. Генри нервно сглатывает в ожидании. Перри обходит его, внимательно рассматривая со всех сторон. Потом возвращается к бильярдному столу и ставит на зеленое сукно легкий узкий чемоданчик, открывает, оглядывает содержимое, будто решая, собирать ли кий снова, нежно касается лакированного дерева и вытаскивает шафт. Неспешно, явно раздразнивая и без того распаленного Генри, он, едва касаясь, проводит им по скуле, задевает немного приоткрытые губы, спускается вниз по шее, на которой видны еще отметины, оставшиеся с их прошлой встречи. Перри не оставляет без внимания и их. Медленно проводит по ключицам, заставляя Шоу разве что не прогибаться в желании соприкоснуться с ним. — Не шевелись, — голос Перри абсолютно спокоен, хотя сам Генри уже готов стонать от невыносимого желания. Но он подчиняется — это тоже часть игры. Гладкое полированное дерево скользит по груди, по животу, опускаясь все ниже. Перри проводит шафтом по ногам, побуждая расставить их еще шире. Легонько касается яичек. Генри выдыхает, но не двигается, и ему кажется, что невозможность пошевелиться только усиливает наслаждение. Перри нажимает сильнее, ласкает шафтом промежность, Генри не может сдержать стона, ему хочется большего… Но в этой игре ведет Перри, поэтому Генри только чуть подается вперед, чтобы полнее почувствовать, как прохладный шафт движется вдоль его напряженного члена. Генри опирается руками о бортик и закрывает глаза, не в силах наблюдать за путешествием холодной наклейки по его телу. — Повернись, — на грани шепота говорит Перри на ухо. Генри обмирает, готовый безвольно распластаться по столу. — Повернись! — жестче повторяет Перри, и Генри, наконец, выполняет просьбу… нет, приказ, произнесенный обманчиво-бархатным голосом. Повернувшись, он ложится грудью на бильярдный стол, сукно царапает ставшие вдруг такими чувствительными соски, твердый бортик больно давит на член, возбуждая еще сильнее… Глаза Генри держит закрытыми, поэтому ориентируется на звуки. Шагов не слышно, только непонятный то ли шорох, то ли шепот. Прикосновение к коже чем-то более весомым. Турняк? Да… Неожиданный удар обжигает ягодицы, выбивает из груди вскрик, Генри дергается, но его успокаивает нежное поглаживание. Еще удар — и снова теплые пальцы гладят саднящее место. Так и продолжается: боль и ласка, пальцы сменяются губами, язык вылизывает следы, оставленные турняком. Генри стонет, выгибается, когда Перри прохаживается наконечником вокруг ануса, и разочарованно вздыхает, поняв, что все ограничится только прикосновениями. Почему Перри не может ввести турняк внутрь, резко, сразу, раздвигая стенки ануса и причиняя боль? Лучше, конечно, не турняк… Но Перри дразнит его, лаская круговыми движениями, распаляя, разжигая. Перри нравится, когда Генри просит его, задыхаясь от пульсирующего в яйцах желания: — Трахни меня… — Я не слышу, — вкрадчиво произносят ему на ухо, — громче… Генри. Что ты хочешь? — Я хочу, чтобы ты меня трахнул! — выкрикивает он. — Выеби меня! — Вот видишь, умение формулировать свои желания очень важно для политика. Пожалуй, я даже проголосую за тебя. Генри уже не соображает, что говорит ему Перри. Он чувствует только влажные, смоченные в чем-то густом, пальцы, настойчиво массирующие анус, интересно, как у Перри это получается? Перри всегда готовит его наспех, не особо заботясь о комфорте и нежных прикосновениях. Словно знает, что так и нужно. Генри задыхается, захлебывается криком, когда Перри наконец входит в него и сразу же, не давая времени привыкнуть, начинает его трахать. Нет, ебать, как Генри и просил. Грубо, болезненно, жестко, схватив рукой за волосы. Именно так, как нужно. Генри ощущает себя растянутым и заполненным, его чувства обострены, нервы напряжены до предела, член Перри, таранящий его задницу, заставляет его забыть обо всем. Перри отпускает волосы, кладет ладони на основание его шеи и легонько сжимает — совсем не сильно, но воздух заканчивается, и Генри только беспомощно хрипит, извиваясь на бильярдном столе. Еще немного, еще несколько толчков — Перри разжимает руки и Генри кончает с криком, пачкая зеленое сукно. Перри рывком поднимает его, оглушенного невероятной силы оргазмом и практически ничего не соображающего, со стола и заставляет опуститься на колени. Генри послушно открывает рот, принимая в себя мокрый пульсирующий член. Перри, крепко обхватив его затылок, начинает размашисто и глубоко трахать его в рот. Всего несколько движений — и рот Генри заполняется спермой. Грейвз не отпускает его, пока он не проглатывает все, до последней капли. Тщательно облизав член и яички, Генри поднимается с колен, чувствуя себя как нельзя лучше. Когда Генри уже одет, он видит на полу подвеску, треугольник с вертикально перечеркнутым кругом внутри, наклоняется, поднимает и пристально разглядывает, не обращая внимания на Перри, что-то ищущего по карманам щегольского длиннополого плаща. — Странная штука, — хмыкает он. Перри поднимает взгляд и ухмыляется. — Это моя. Дорога как память, — протянув руку он забирает медальон у Генри. — Уже пора. Завтра у тебя тяжелый день. Генри едет по пустынным темным улицам. Завтра тяжелый день, Перри прав. Так, на чем он остановился в своей речи? Только чистые помыслы могут гарантировать, величие и процветание Америки! Генри удовлетворенно улыбается, думая о завтрашнем вечере…