Время

— Уютная ночь, верно? — Питер мягко задевает плечо Игона и ставит на стол рядом с ним кружку с непередаваемо ароматным горячим чаем. Спенглер неловко ведёт плечами, устало моргает и откидывается на стуле, оторвав взгляд от компьютерного экрана. — Возможно, — говорит он, просидев в таком положении некоторое время. После тянется к кружке, неосторожно хватает её за горячие бока и, конечно, обжигается. Чертыхается вполголоса, нервно перехватывает ручку, шумно отхлебывает. — Имбирный?.. Спасибо. — Не за что, — Питер обрушивается на соседний стул и подпирает голову рукой, чтобы удобнее было наблюдать за Спенглером, пока тот пьёт. И повисает тишина, прерываемая лишь тиканьем часов, еле слышным гудением компьютера и прихлебываниями обжигающе горячего чая. Эта тишина почти сокровенна, важна для них обоих и в то же время наполнена особенным смыслом, недоступным тем, кто мог бы наблюдать эту картину со стороны. «Сколько ты здесь сидишь?» — спрашивает внимательный взгляд Питера. «Не помню», — откликается Игон, даже не удосуживаясь наградить Венкмена взглядом или кивком головы. «Не ври мне, Спенглер. Мне ли не знать, что ты никогда и ничего не забываешь?» «Пять часов». И Питер тихо хмыкает в ответ на последнюю невысказанную реплику. Ему смешно, потому что он мог бы и не спрашивать — сам чувствует каждой косточкой больного от постоянной тяжести протонного блока позвоночника, сколько именно Игон сидит за расчетами, почти не двигаясь и не распрямляя сгорбленной спины. Он почти наяву ощущает, как болят глаза Спенглера, скрытые за толстыми стёклами очков. Как неудержимо слипаются его глаза. — Пойдём спать, — почти не слышно шепчет Питер и поднимается со своего стула так, будто сам он вовсе не из плоти и крови, а давно стал эфемерной призрачной тенью вроде тех, что покоятся в блоке задержания. Игон реагирует не столько на его голос и движение, сколько на малейшие колебания воздуха. По наитию находит синий значок дискеты на экране, а затем выключает компьютер и такой же безмолвной тенью следует за Питером, не забыв погасить свет. Они проходят по тёмным коридорам вечного депо, и каждый шаг совпадает с размеренным «тик-так», льющимся из всех щелей. Парадокс в том, что ни Питер, ни Игон понятия не имеют, который сейчас час. На улице темно и тихо — этого достаточно для того, чтобы определить состояние как «ночь», а большего, оба это знают, им и не надо. На первом этаже в кресле дежурного дремлет Эдуардо. Его голова восхитительно свободна от сонливых приключений и ночных кошмаров. Он ещё не дожил до такого возраста, когда необходимо засиживаться допоздна, чтобы суметь отдохнуть без ночных гостей. Питер даже завидует ему в какой-то степени: они с Игоном, в связи со спецификой их деятельности, лишены столь благословенной возможности. По всему выходит, что они так наследили в потустороннем мире, что ни ночи не обходится без нежеланных визитеров, желающих отомстить им если не в реальности, то хотя бы во сне. После того как Кайли мастерит ловцы снов для всей команды, жить и спать становится немного легче, но даже это не служит гарантом спокойствия. Оказавшись в постели, Питер тут же ловит Спенглера в свои объятья, притягивает ближе к себе и с наслаждением вдыхает терпкий запах имбиря и корицы — следствие волшебного чая. За окном всё ещё зима, и, хоть Рождество давно минуло, этот запах добавляет непередаваемой атмосферности всему происходящему. «Спокойной ночи», — молчит Игон и тут же проваливается в сон, даже не дождавшись ответа. Питер гладит его по светлым, с почти незаметной проседью волосам, по теплому боку, служащему неопровержимым доказательством, что они двое всё ещё живы, а не пересекли незаметно для себя тонкую грань между мирами. Что они всё ещё есть друг у друга, у тиканья часов, у имбирной ночи. На первом этаже мирно дремлет Эдуардо. Часы продолжают тикать. А Питер медленно засыпает, прижимая к себе самого дорогого человека, с которым они уже больше, чем просто единое целое. Они — само время.