Я помчусь, полечу легче сокола

Разумеется, она узнаёт фамилию. Она узнаёт даже дом. Но её Мастер так беспомощен, так несведущ и перепуган, что она едва ли может поверить, будто Эмия Кирицугу всё еще жив. Сын Кирицугу, его потерянный племянник, его огненно-рыжий клон (гомункул) — кем бы ни был Широ, его не готовили для войны. Сэйбер помнит Кирицугу и Майю, сидевших рядом на разобранной постели в гостинице, пока Майя демонстрировала владение каким-то пустяковым чародейством. Пуля парила у неё над ладонью — красно-золотая и мягкая, словно воск, от нагрева. В каком-то смысле он оттачивал свои орудия даже без прямого умысла. Такова была производная его жгучих надежд. У него здесь не было выбора; но даже если бы он решал свободно, то всё равно выбрал бы продолжить свои труды. Именно поэтому мальчик, носящий его имя, близорукий и неподготовленный, выглядит для Сэйбер неопровержимым свидетельством того, что Кирицугу, которого она знала, исчез из этого мира. Так что для неё становится шоком, когда противостояние с Тосакой оказывается прервано скользнувшей в сторону ширмой, и знакомый силуэт взламывает скорлупу резкого белого света от фонаря. Тосака, без всякой внятной причины, отвечает на это жестом непомерного раздражения и заставляет Арчера исчезнуть по щелчку пальцев, прежде чем сбегает сама. Позже Широ поясняет, что «она по горло уже сыта услугами по защите свидетелей, благодарю покорно», что Сэйбер принимает за дословную цитату. Замечательно, говорит себе Сэйбер. Значит, Тосака остерегается вовлекать невинных. Всё ещё странно, что девочка могла спутать Кирицугу со случайным свидетелем, невольным очевидцем хоть для чего-либо в этом мире. Мимохожим и не замешанным. Но в момент обнаружения он стоит совершенно неподвижно, и в руках у него не пистолет, а синай. — Широ, — говорит он. — Пойдем внутрь. Широ бросает на неё отчаянный, испытующий взгляд. — Отец, — начинает он. — Я... нашел кое-кого... — Невесту? — Сэйбер напрягается, расслышав улыбку у него в голосе — улыбку, которую, как ей кажется, она должна узнавать. А затем, прежде, чем она успевает хотя бы отметить для себя эту загадку, улыбка стремительно выцветает в холодность, и так становится гораздо удобнее. — Входи, Широ. Мы позже сможем обсудить всё, что ты откопал в гараже. Король Британии, припасенное на черный день чудо. Она знакома с современной склонностью к накопительству — как-то раз ей пришлось побывать на чердаке замка Айнцберн, усеянном антикварными безделушками и корнями мандрагоры, к которым прилагался пяток магических пылесосов. Что же искала там Айрисфиль? Какой-то фильм, который несколько лет назад ей показывал Кирицугу — нечто, способное подготовить Артурию Пендрагон к превратностям механизированных сражений. «Аэроплан!» — вот как он назывался. Они так и не нашли его. И Сэйбер, на самом деле, не требовалась никакой подготовки, чтобы сидеть неподвижно, держать за руку чужого человека и глядеть с ужасающей высоты на неустойчивую, постоянно меняющуюся местность. Зеленые холмы за какой-то час смело прочь соломенной метелкой пустыни. Она заходит в дом вслед за своим Мастером. Задержавшись на шаг, оборачивается и всматривается в ночь. *** — ...тебе следует приказать ей, чтобы она исключила себя из состязания, — говорит Кирицугу как раз тогда, когда она подходит к кухне и останавливается в прихожей — послушать. — Если ты сделаешь это и потратишь все командные заклинания, никто не причинит тебе вред. Никто даже не узнает, кто ты. Включая меня, размышляет Сэйбер; по-прежнему, несмотря на слово «отец». Потом до неё доходит.«Исключила себя». Широ не улавливает значения, скрытого за словами. Но она, получившая последнее проклятие Диармуйда О'Дуибне, способна догадаться, как её тело расшифрует такой неясный приказ. Она непринужденно и без всяких дальнейших колебаний ступает в комнату. Кирицугу встречает её пристальный взор так, словно отбивает косой удар: без вины и без удивления, но с настороженностью, придающей силу его быстрому взгляду. Он, должно быть, почувствовал её присутствие в прихожей. Это как быть в одной комнате с собственной отрезанной конечностью. — Приветствую, Сэйбер, — говорит он, не отводя глаз, хотя это явно не проходит для него даром — и стоит, возможно, большего, чем понимает он сам. Когда-то он огрызнулся и повернулся к ней спиной. Он ушёл прочь, и его жена рухнула наземь — та, кто не хотела упасть раньше времени. Сэйбер начинает понимать, как вышло, что Широ может быть таким уязвимым. — Кирицугу, — произносит она. — Я так понимаю, ты уже объяснил, для чего я здесь? — Но я не понимаю, — говорит Широ, стискивая крылья носа костяшками пальцев. — Это правда, Сэйбер? Я должен освободить тебя от контракта? Он говорит... он сказал, что если я отправлю тебя сражаться, то с моей слабой магией это кончится только тем, что мы оба умрём. — Такая возможность есть, — отвечает Сэйбер, складывая за спиной руки. — Однако есть и способы обойти проблему твоих способностей. Мы можем, например, составить дополненный контракт, в котором некто другой будет предоставлять чистую прану для моей материализации. — Она кивает на мужчину в углу, который выглядит так спокойно и по-домашнему в своей темной юкате. — У твоего отца достаточно силы, чтобы сыграть эту роль. По крайней мере, теперь на лице Кирицугу отразилось выражение, куда лучше подходящее к его чертам: неверие. И нечто не столь заметное, более смиренное и подконтрольное, чем ненависть: простая враждебность. — Тебе как никому другому известно, чем это заканчивается. — Я хочу сражаться, — отвечает Сэйбер. — И поступлю так, как мне будет приказано. Но я не стану притворяться, будто меня привело сюда по ошибке. — Ну, я, вроде как, немного запутался... — Я имею в виду, — перебивает Сэйбер, — ошибку судьбы. Случайность, кровавую бессмыслицу. Широ, ты был избран участником не без причины. Что это за причина — я сказать не могу. Но потратить впустую свои дары и спрятаться — это меньшее, на что ты способен. Моё присутствие здесь — мой истинный меч — говорит мне это. — Вот они, слова короля, — горечь звучит в словах Кирицугу. Он постарел, понимает она. За десять лет в нём отжило всё, кроме детской обиды на правду. — Надменного, заблуждающегося, жестокого... — Широ, — говорит она. — Ты едва не умер сегодня. Ты не обязан принимать решение здесь и сейчас. Он принимает отсрочку с отвлеченным достоинством; хмурится — это выглядит умозрительным, отстраненным беспокойством. Не «копьё коснулось моего сердца», но, скорее, «что Рин делала так близко от моего дома?». Она, кажется, почти способна прочитать мысли, вытатуированные чернилами его пульса по соединившим их узам. Какие чувства исходили некогда от его отца? В основном она старалась не обращать внимания на эти обрывки. Презрение, гнев, бесчестные и бесценные победы; постоянный, разъедающий страх. Купаться в трусости, задыхаться под её напором, словно одинокий пловец в океанских волнах, — вот каково было быть соединенной контрактом с Кирицугу. Когда Широ уже ускользнул к себе в спальню, Кирицугу говорит: — Я думал, взрыв тебя уничтожит. Для него, должно быть, это разочарование огромных масштабов. Отсроченная смерть, выданная в рассрочку под проценты. Сэйбер до крайности любопытно: когда он заставил её уничтожить Грааль, был ли он сам вне досягаемости взрыва. Весь этот жар и кровь. Можно уважать его неподдельную заботу о мальчике. — Где Иллия? — спрашивает она, наполовину воображая спящую девочку в какой-то другой части здания, непотревоженную безжалостными сполохами этой ночи. Одновременно она видит Айри на алтаре, белую и мертвую. Но она совершенно не ожидает ответа, который он даёт: — В замке Айнцбернов, я так думаю. Или, быть может, она прибыла сюда для войны. Он выходит из угла и присаживается за котацу, протянутой ладонью указывая ей... что? Присоединиться к нему, предполагает Сэйбер. А может, и нет. Но она садится и позволяет броне истаять; чувствует себя, слой за слоем стали, всё менее реальной. — Без Грааля мне не было позволено вернуться, — говорит он. Легче произнести, чем: «Я бросил её». — Понимаю, — она удобнее устраивает колени под покрывалом. — И это всё? — спрашивает он после паузы; Сэйбер думает, что это должно было прозвучать издевательски. — Никаких напоминаний о том, что я обещал? Мы как-то устроили для тебя представление, я и Иллия. Игру снаружи. Ты забыла? Айрисфиль сказала мне непременно сделать это у тебя под окном. Она говорила, что это сработает. — Я не забывала. Сэйбер не может придумать, как ей сказать: да, это впечатлило меня, эта сценка в снегу. Что бы ты обо мне ни думал, я не принадлежу к глупцам; Айрисфиль была со мной, и я помню, как она улыбалась. Но ты не мог подделать свою собственную улыбку, свою открытость, свою напряженную, торжественную заботливость. Белые хлопья лежали на твоих волосах, словно старушечья вязаная шапочка, и из-за них ты становился смешным. И, по правде говоря, всё это впечатлило меня меньше, чем признание, что ты хотел спасти мир. Я чтила тебя за это возвышенное желание, которое ты столь стремительно предал. В конце концов, чем была Иллия? Только последним осколком его рассыпавшейся порядочности. Теперь, глубже обдумав этот вопрос, Сэйбер уверена — и она даже почти не пытается успокить саму себя — что нашла бы странным, если бы он сохранил веру в одно, утратив её в другое. Если бы он вернулся домой, отыскал дочь среди развалин и повёл её, взяв за руку, сквозь вьюгу и лес. Он прижимает кулак к виску, а потом к середине лба. Ему больно. Его глаза зажмурены, но остаются сухими. — А Широ? — быстро спрашивает она, вопреки себе желая принести ему облегчение и объяснить, что ему больше ничего и не оставалось. Всё, что он когда-то мог сделать, потеряно безвозвратно. — Он в самом деле...? — Мой сын. Да, мой сын. Я нашел его среди обломков. Сэйбер не понимает этого. Она не понимает облегчения, пробежавшего по его лицу — словно разжавшаяся ладонь или вода, сочащаяся из камня. За этим облегчением прячется его ужас. Кирицугу не говорит ничего больше, и она может предполагать, что он имеет в виду: ребёнок, пострадавший ребёнок, похороненный заживо тем, что он сделали вместе. Ребёнок, которого он спас. Как предсказуемо, раздумывает она. После всех этих речей, он решил, что для него достаточно такой малости. Малость. Или это несправедливо? Стоит ли ей сделать над собой усилие, чтобы подумать об этом не как о малости? Об этом мальчике, этом благословении, этой вырванной у мира, уединенной жизни? Он по-прежнему сидит рядом с ней. Облегчение схлынуло, как и гнев, постепенно отнесённые за предел досягаемости её молчанием, оставив по себе не умытый дочиста берег, но рассыпающийся, выцветший остов человека. Можно ясно рассмотреть мешки у него под глазами. Он устал. Устал, и только: Кирицугу, который убил и выжег целый район. Вызвал катастрофу по неосторожности. Сэйбер возвращается к своей первой, бессознательной мысли: как вышло, что он еще жив? Как он может быть здесь, со мной, мгновение за мгновением? Его жемчужно-белые, совершенной формы ключицы; его пульс, линия которого столь четко видна на шее; поры на его коже — карта разбросанного и осевшего пепла. Он истощен и пуст — это похоже на иссушенный выдох, на попытку глотнуть воздуха под водой. Его присутствие — ощущение тепла, которое ни с чем не спутать, — начинает разъедать её, словно статическое электричество; точно также она чувствовала себя по отношению к другому телу, смертельно раненному и навек сохраненному, преклонившему колено на красном холме. — Сэйбер, — серьёзно произносит он. — Я одолею тебя. Ты можешь преуспеть в том, чтобы втянуть Широ в эту войну, но затем я убью тебя и сотру в порошок твои кости. Я позабочусь о том, чтобы ты никогда больше не вернулась. Теперь она знает это. То, что она столь редко осознавала, будучи призванной; а если осознавала, то словно издалека или сквозь прозрачную пелену. Связка; тяжесть якоря. Непрерывное, мягкое биение её сердца.