Любовь без памяти

— Кто я? Мой голос такой хриплый, что разносится по палате надсадным жалобным лаем. Рыжая у стены вздрагивает и чуть не роняет какие-то металлические штуки из рук. Стукаясь друг о друга, они дребезжат глухо и мерзко. Медленно обернувшиcь, она растерянно смотрит мне прямо в глаза: — Ты… не помнишь? Я отрицательно мотаю головой. Знал бы — не спрашивал. Но чего ждать от женщин? Эта хотя бы красивая. Только глаза у нее какие-то настороженные и злые. И губы полоской. Может быть, поэтому она мне сразу не нравится. — Тебя зовут Драко. Рыжая одергивает на себе белый халат и смотрит на меня с подозрением. Наверняка ей кажется, что я затеял игру. Но я, увы, не играю. В голове у меня вместо воспоминаний туман и бескрайнее белое поле. — Драко, — растерянно повторяет она. То ли зовет меня, то ли еще раз напоминает убогому. — Ты уверена? Какое-то дурацкое имя, — хмыкаю я, и она осторожно улыбается краешком губ. — Скажи спасибо родителям, — она подходит поближе и пристально смотрит, как я пытаюсь сесть на кровати. — Ничего больше не помнишь? Я снова мотаю головой и облизываю пересохшие губы. Хочется пить. Пока рыжая идет мне за кружкой, я мысленно кручу в голове эти пять букв своего — старого? нового? — имени. Драко. Дра-ко. В принципе, ничего. Если притерпеться. Могло быть и хуже. Драко так Драко. Даже с претензией на оригинальность. С наслаждением допивая холодную воду, я возвращаю ей кружку и вместо благодарности холодно усмехаюсь: — А фамилия у меня тоже есть? Теперь она смотрит на меня с возрастающим интересом: — Есть. Как не быть, — она тоже усмехается быстро и криво, и, прежде чем я успеваю отреагировать на новое слово, фыркает и тихо шепчет: — Кто бы мог только подумать, Малфой. Даже когда ты без памяти, характер у тебя такой же поганый. Я хмыкаю и откидываюсь на подушки, уставившись в потолок. Значит, Малфой. Драко Малфой. Если бы мне это о чем-то сказало. — Что со мной? Я не смотрю на рыжую, просто чувствую, что она еще где-то здесь. — Ты… Просто… случилась авария… и ты потерял память, — она снова чем-то гремит на столе и оборачивается ко мне. — Тебе пока нельзя говорить. И волноваться тоже нельзя. Со временем ты все вспомнишь, — в ее глазах мелькает тревога. — Я схожу за врачом. Гулкие каблуки цокают к двери, и я лениво скашиваю глаза на белый халат. Она явно чего-то недоговаривает. Но я подожду. Все равно из таких выжимать бесполезно. По сжатым губам видно, что упрямая, как стадо баранов. Рыжая снова оглядывается на меня, дергает за дверную ручку, но выйти не успевает, потому что в палату, чуть не сбив ее с ног, врывается встрепанный парень в порванной мантии. Грязные полосы на лице, покосившиеся очки и прожженный рукав. Какой-то придурок и полный урод. Вот только я почему-то глаз от него не могу отвести, тоже пытаясь заглянуть за белый халат и рыжие волосы, чтобы увидеть его лишний раз. Наверное, потому что не совсем он урод, если быть честным. А если еще честнее, совсем не урод. И губы у него то, что надо. Лохматый жадно пялится на меня, но обращается к рыжей, которая застит ему дорогу: — Джинни, я услышал голоса. Он что, очнулся? Рыжая упирается ему в живот кулаком и начинает выпихивать из палаты: — Гарри! Немедленно выйди! Его нельзя волновать! — громко шепчет она. — И вообще тебе здесь нельзя находиться! Но встрепанный хам, выкручиваясь из ее рук, не обращая внимания на протесты и сдавленный шепот, торопливо подходит к моей кровати и склоняется надо мной, впиваясь в лицо тревожным пожирающим взглядом: — Драко, ты как? Он хватает меня за плечи, чуть встряхивает, и я сразу злюсь. Да что он себе позволяет? — Отвали, идиот, — цежу я, пытаясь стряхнуть с себя цепкие кисти. — Похоже, что с ним все в порядке, — он усмехается и с видимым облегчением смотрит на рыжую, но та отводит глаза. Этот лохматый будит во мне странные чувства. Встревоженный, помятый и грязный, волосы как воронье гнездо, на глазах нелепые стекла. На маггла похож. Я бы в жизни не стал общаться с таким. Пощадил бы свою репутацию. Его пальцы с силой сдавливают мои плечи, и я чувствую, как меня переполняют странные чувства: я хочу отпихнуть его, но не могу. Я хочу перестать на него смотреть, но почему-то не в силах отвести глаз от его губ. Живых, теплых, манящих. Ему хочется врезать, потом впиться в эти губы до одури, до полной потери себя, а потом снова врезать. В таком вот порядке. Без вариантов. — Гарри! Немедленно убирайся отсюда! — злобно шипит ему в спину рыжая, с силой дергая за рукав. — Ему нельзя волноваться. Уходи или я тебя вышвырну заклинанием! Лохматый придурок молча мотает головой — кто бы сомневался, что он ее не послушается? Уж точно не я, — и склоняется ко мне еще ближе: — Малфой, с тобой все в порядке? Несмотря на протесты и вопли рыжей, он снова пытается меня потрясти. Он достал меня. Ужасно достал! — Мы с вами знакомы? — интересуюсь я со скрытым злорадством, настолько чопорно, насколько могу. Он отшатывается, и я удовлетворенно смотрю, как в его глазах плещется паника. — Ты… шутишь, Малфой? — в ожидании ответа он растерянно оглядывается на рыжую, а та, наконец-то отпустив его руку, чуть отступает и молча пожимает плечами. Он снова растерянно глядит на меня. — Ты знаешь, что я ненавижу твой юмор, — убито повторяет он, пытаясь убедить сам себя. Тупоголовый кретин! В моем положении только шутить! — Я. Не шучу! — я злюсь на него с каждой секундой все больше и больше. — И настоятельно прошу Вас оставить меня в покое, — эта высокопарная фраза не слишком подходит к ситуации. Ну и пусть. Зато я со злорадным наслаждением смотрю, как надежда стекает с его лица. Я и сам не могу понять, что со мной происходит, почему этот лохматый бесит меня так, что темнеет в глазах. А он и не собирается униматься. — Малфой… как же так… Почему мне не сказали? — растерянно бубнит он. — Ведь мы же с тобой… Рыжая неожиданно делает пасс рукой, и тот умолкает на полуслове, словно его поразило заклятие немоты. Только тревожно мычит и таращит глаза. Вот придурок. — Гарри, я тебе сказала, не смей его волновать! Он вообще ничего не помнит! — шипит она на него, и тот в возмущении машет руками, тыкая пальцем в нее, потом указывая на меня, явно пытаясь жестами ей что-то сказать. Он снова с силой хватает меня за плечо, и я выразительно поднимаю глаза в потолок, демонстративно стряхиваю с себя его кисть, стараясь не думать о том, что мне хочется прижаться к ней щекой. Или губами. — А можно как-то избавиться от него вместе с его пантомимой? — вежливо обращаюсь я к рыжей, небрежным кивком указывая ей на дверь. — Он мне уже надоел. Теперь они на меня уставились уже оба. А что я такого сказал? Я всего две минуты назад узнал свое имя. Не хватало мне грузить память информацией о каких-то лохматых болванах. Рыжая поспешно кивает и неожиданно ловко толкает его к двери так, что тот едва не летит с ног: — Гарри, ты видишь, он сам хочет, чтоб ты ушел! Ты обязан уйти! Я киваю и удовлетворенно смотрю, как возле двери разворачивается бурная возня. Рыжая изо всех сил начинает выпихивать этого “Гарри” из палаты, а тот снова пытается прорваться ко мне. — Рон, помоги, — громко зовет она, и в палату засовывается еще одна рыжая голова. Разводят они их тут, что ли? Голова оценивающе оглядывает комнату, смотрит на меня с непонятной гримасой, а затем новый рыжий появляется весь, оказываясь крепким детиной, вцепляется в руку лохматого и тоже начинает тянуть. И хотя тот упирается и едет по полу, как гиппогриф, — оп-па, союз рыжих все-таки побеждает, и лохматого выталкивают в коридор. Есть! Я удовлетворенно откидываюсь на подушку. Так ему и надо, придурку! Затаившись на постели, я жду, что тот ворвется обратно и сделает еще что-нибудь раздражающее и смешное. И, может быть… снова дотронется до меня. Но скандал в коридоре затихает на удивление быстро, и вскоре там слышатся лишь далекие женские голоса. Он ушел. Непонятно, почему на меня внезапно наваливается тоска. Я раздраженно смотрю в окно, за которым царапаются голые тонкие ветки, и хмурится серое небо. Пусто и скучно. Где я вообще нахожусь? Чтобы не думать об этом, я зачем-то снова думаю о лохматом придурке. Значит, его зовут Гарри. Без фамилии. Просто Гарри. Его имя не лучше моего, но почему-то волнует. Это “Гарри” мне хочется повторять снова и снова, раскатывая двойное “р” карамельками на языке, но я упрямо запрещаю себе это делать. Почему? Сам не знаю. Я не имею права делать то, что мне хочется. Странная мысль. Я щурюсь, надеясь, что в голове всплывет еще хоть что-то. Хлопает дверь. И я поспешно оборачиваюсь к нему. Но это оказывается вовсе не он. В комнату входит рыжая, ведя за собой высокого человека в белом халате. — Вот, профессор, — рыжая неуверенно мнется в дверях, а темноволосый незнакомец быстро пересекает палату и склоняется надо мной, вглядываясь мне в лицо, как хищная птица, чуть не задевая меня своим носом, похожим на клюв. — Драко, — в его голосе столько облегчения, что я с удивлением смотрю на него: по мрачному сухому лицу сроду не угадаешь, что эмоциональность — его конек. — Драко, вы хоть что-нибудь помните? Меня? Да что у них у всех за манера вцепляться мне в плечи? Но, в отличие от прикосновений лохматого, этот меня вовсе не сердит. Наоборот, я зачем-то улыбаюсь ему, хотя улыбаться мне вовсе не хочется, и отрицательно машу головой: — Первый раз вижу. Поверьте, я бы вас не забыл. Лицо у него делается такое же растерянное и беспомощное, как и у лохматого Гарри. И на его суровом, жестком лице эта растерянность выглядит почему-то особо пугающей. — Совсем ничего не помнишь? — он осторожно берет меня за руку, принимаясь считать мой пульс. — Свое имя? — Драко Малфой, — с гордостью сообщаю я ему и, видя, как просветлело его лицо, снисходительно фыркаю: — Да не помню я ничего. Это она мне сказала. Я киваю на рыжую, и крючконосый, резко обернувшись, прожигает ее таким убийственным взглядом, что по-хорошему от нее сейчас должна остаться лишь горстка пепла. Рыжая испуганно пятится и тихо выскальзывает за дверь. — Драко, — сейчас его бархатный голос такой мягкий и вкрадчивый, что я напрягаюсь. Именно таким голосом врачи разговаривают с умалишенными. — Послушай меня. Ты был на задании. Попал под смесь заклинаний. Мы пока не можем понять, что с тобой, но я непременно узнаю. И вылечу тебя. Я тебе обещаю. Его низкий голос действует на меня успокаивающе, как обезболивающее. — Что значит “был на задании”. Я вообще кто? — я смотрю на него с любопытством, но вообще-то мне уже почти все равно. Хочу спать. Каким-то немыслимым образом он это замечает: — Ты работаешь в Аврорате. Борешься с темной магией, — мягко говорит он, осторожно укладывая меня снова в постель. Он натягивает на меня одеяло, и я мгновенно расслабляюсь в тепле. Почему-то я ему полностью доверяю. — Не волнуйся, я все расскажу тебе завтра. А сейчас тебе нужно поспать. — А этот… — я сладко зеваю, прикрывая рот уголком одеяла. — Лохматый придурок. Он завтра придет? На тонких губах появляется еле заметная усмешка. — А ты хочешь, чтобы пришел? — спрашивает он почти ласково, и в его голосе сквозит неподдельный интерес. — Он тебе нравится? — Бесит, — честно сообщаю я, а про себя вспоминаю его теплые руки, губы в виде эльфийского лука и шальные глаза. И правда, безумно бесит. Я не соврал. — Значит, сказать ему, чтобы не приходил и тебя не тревожил? — жесткая ладонь ложится на мои волосы, и глаза закрываются сами собой. Я зеваю еще мучительнее, прячась под одеяло. — Нет. Пусть приходит. С ним хотя бы нескучно. Я слышу над головой сухой короткий смешок, но мне уже все равно — я почти сплю.

***

В эту ночь мне снятся странные сны. Часы над разломанной башней, ленты искрящихся заклинаний, перекошенные от страха маггловские лица. И над всем этим бархатный баритон: — ...вы снова в его палате, мистер Поттер? Может, мне наложить на вас Инкарцеро? И тут же тревожный шепот, захлебывающийся в словах: — Он… вообще ничего не помнит, профессор. Я не могу от него взять и уйти. Пожалуйста, разрешите мне с ним остаться… Уже там под завалом… знаете, что он сказал мне? Когда мы поняли, что умрем. — Нет. Не знаю, — звучит в ответ низкий очень знакомый голос. — Но, кажется, могу догадаться. И снова сбивчивый шепот, глотающий звуки и даже слова: — “Если бы я только мог себе это позволить, Поттер... я хотел бы прожить с тобой всю свою жизнь”, — голос срывается в всхлип и уже совсем без эмоций, словно из него откачали всю жизнь, добавляет. — Вы знаете, я люблю его. Что я буду делать, если он больше меня не вспомнит? И низкий бас гудит в ответ, как голос судьбы: — Ты просто будешь учиться жить заново, Гарри... Так же, как я. И снова отчаянные зеленые глаза, белые совы, клубы дыма, горы огня и шрам в виде молнии. И любовь, от которой так больно. Тревожные сны…

***

Утром, когда я открываю глаза, лохматый сидит возле моей постели. Видимо, в этот раз он допущен ко мне официально, потому что теперь у него есть стул, белый халат и какая-то книга, которую он увлеченно читает. На его белых плечах и лице лежат россыпи солнечных пятен, его темные лохмы золотятся на кончиках, и от этого кажется, что это вовсе не солнце, а он сам освещает мою палату. А я, как последний дурак, радуюсь всему этому, разглядывая длинные ресницы, глубокие темные тени — он сегодня хоть немного поспал? — и чуть шевелящиеся от напряжения губы. Кто он мне? Если ему позволяют здесь быть, значит, он не просто прохожий. Значит, мы с ним… наверное, мы с ним… Перед глазами внезапно вспыхивает, как он прижимается ко мне голым телом, как называет по имени, как горячо и жадно целует, шепча что-то запредельное в своей нежности, и это видение так сладко и остро колет меня под ребра, что, не сдержавшись, я шумно выдыхаю и пытаюсь натянуть одеяло побольше, прикрывая утренний жесткий стояк. Он вскидывает на меня растерянные глаза, медленно выпутываясь из книжных чар и начиная осознавать, где он находится. А я жмурюсь от солнца и с интересом разглядываю его тревожную рожу. Не знаю, откуда во мне взялось это желание делать ему всё назло, но я совсем не хочу ему говорить, что я только что вспомнил. — Чего ты приперся? — мой голос совсем хриплый со сна. А может, он у меня всегда таким был, и я просто забыл? Лохматый Гарри — с утра он взлохмачен особенно сильно, — вздрагивает, но тут же растерянно тянет вверх краешки губ. Кажется, на него снова наложили заклятие немоты, потому что он пальцами перекрывает свой рот, выразительно закатывает глаза, энергично машет руками и трясет головой, пытаясь мне что-то сказать. На очередном взмахе он задевает очки, чуть не сбивает их на пол, и они, покосившись, повисают на кончике носа. Я еле сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться. Кретин. Ну какой же кретин! И скажите на милость, как ему удается выглядеть так нелепо и так притягательно одновременно? Не сводя с него глаз, я осторожно приподнимаюсь, сажусь на кровати, и придурок тут же кидается поправлять мне подушку. Разумеется, я отпихиваю его, прогоняя на место. — То есть ты мне намекаешь, что не можешь ничего рассказать? — я зачесываю волосы назад и выразительно морщусь. — Тогда тем более, зачем ты мне нужен? Он топчется рядом и смотрит на меня теплым снисходительным взглядом. Наверное, так родители смотрят на непослушных детей. И неожиданно улыбается мне. Улыбка у него такая… что утреннее солнце рядом с ней просто меркнет. Мое сердце начинает стучать часто-часто, становится трудно дышать, и я невольно стискиваю кулаки. — Где здесь можно умыться? — цежу я, стараясь на него не смотреть. Но он, не прекращая радужно улыбаться, лишь пожимает плечами. Да что за болван? — Мне нужно умыться! Приличные люди с утра умываются. Ты об этом не знал? — мой голос даже мне самому напоминает шипение ядовитого змея. Но он только насмешливо фыркает, выдергивает палочку из-под халата и быстро посылает в меня заклинание, которое растекается по лицу утренней свежестью, а волосы сами собой аккуратно укладываются по всей голове. Эти ощущения кажутся мне знакомыми. Но само заклинание я не помню. Мне обидно, а этот придурок по-прежнему таращится на меня, и в глазах у него волнение и надежда. — Так лучше? Малфой? — он придвигается ко мне ближе вместе со стулом, и я невольно отодвигаюсь к стене. Оказывается, он все-таки может говорить, когда не прикидывается великим немым! — Да кто ты такой? Я тебя знаю? — шиплю я, стараясь на него не смотреть. Потому что теперь, когда он так волнующе близко, мне все сложнее бороться с собой. Тот кивает головой и одновременно пожимает плечами. Называется, понимай это, как хочешь. Придурок! Тупоголовый баран! Он откидывает волосы со лба, открывая почему-то знакомый шрам в виде молнии, а я жадно ловлю у него каждый жест. Мне нравится на него смотреть. Очень нравится. — Ты правда меня не помнишь? — он растерянно глядит на меня, и внезапно в моем мозгу вспыхивает страшная мысль. — Ты мой родственник? Брат? — хриплю я, вскидывая на него умоляющие глаза. Пожалуйста, только не брат! Я не выдержу. Меня крутит, меня выворачивает наизнанку от невозможности к нему прикоснуться. Но вместо ответа он смотрит на меня с изумлением, затем издает сдавленный звук, очень напоминающий хрюканье, и, наконец, хохочет, — хохочет так, что чуть не валится на пол. А я с облегчением откидываюсь на подушку. Значит, не брат. Вот только теперь я уже не знаю, плохо это или хорошо, потому что за его идиотский смех я готов прикончить его прямо здесь и сейчас, а родственные узы были бы способны меня удержать. Лохматый Гарри продолжает смеяться и мелко трястись, тыльной стороной кисти утирая с ресниц невесомые слезы. Но я почему-то не слышу в этом смехе веселья. Вообще-то это больше похоже на нервный срыв. Чтобы остановить его, надо врезать ему по щеке или обнять. Я колеблюсь, но поскольку не могу выбрать нужное, делаю и то, и другое. Я коротко бью его по лицу, а затем, когда он всхлипывает и умолкает, жадно хватая ртом воздух, протягиваю руку, вцепляюсь в белый ворот халата и резко дергаю его на себя. Он смотрит на меня изумленно и даже не пытается отодвинуться. Поэтому я продолжаю тащить его все сильней, так, что белая ткань начинает трещать, и он, растерянно подчиняясь, пересаживается на мою кровать. — Малфой. Ты чего? — спрашивает он почему-то шепотом. — Скажи, кто ты мне? — яростно шепчу я в ответ. Выяснить это для меня важнее всего. Не вспомнить, кто я, где и зачем. А что этот кретин делает в моей жизни. Что он для меня значит? Он почему-то молчит, и я дергаю его на себя так, что он прижимается ко мне почти что нос к носу. И я наконец-то вижу его глаза. Желто-зеленые. Охра, мята и мед. Осенний луг, когда трава еще дышит, но уже покрывается первым инеем. Он тоже зачарованно глядит на меня, и я просто не могу его отпустить. Хочется притянуть его еще ближе к себе. Такое положение, когда я удерживаю его за ворот возле себя, кажется мне самым правильным. Да кто он мне, этот Гарри? Он облизывает пересохшие губы, и я вдруг отчетливо понимаю — мы с ним любовники. Ведь невозможно быть с ним рядом и его не хотеть. Я понимаю, что люблю его так давно, что об этом даже смешно говорить. И, конечно же, он тоже любит меня. — Я тебя вспомнил. Ты Гарри, — зачем-то вру я, торжествуя от того, что нашел верное решение этой головоломки, и резко притягиваю его еще ближе к себе. Целовать его губы — самое правильное, что только может случиться. Его привкус горчит табаком, но на самом деле он сладкий. Как карамель. Как кленовый сироп. И я, с жадностью вбирая в себя эту сладость, впиваюсь в него все сильней и сильней, пытаюсь поцелуем сказать, как я рад, что я вспомнил. Как он меня злит и привлекает одновременно. Как я люблю его. Всю мою жизнь. А он взволнованно дышит, вцепляется в плечи руками, неловко и даже робко мне отвечает, но вскоре его неуверенность тоже сменяется страстью, и наконец-то все становится на места. Он отзывчивый, чувственный, чуткий, как я и думал, и, судя по всему, любит целоваться так же, как я. До одури, до полной потери себя. — Подожди. Давай так, — с трудом вынуждая себя от него оторваться, я полностью затягиваю его к себе на кровать, заставляя скинуть ботинки. — Драко… зачем ты… увидят, — горячечно шепчет он, все-таки разуваясь, и я раздраженно отмахиваюсь. — Может, просто заткнешься? — я опять злюсь на него, потому что не понимаю, зачем ему нужно болтать, когда можно просто целоваться со мной, и снова притягиваю его к себе, на этот раз прижимая к кровати всем телом. Мы делали это уже сотни раз. Кто нас осудит? Это только для меня сейчас всё словно впервые. Его горячая кожа под белой рубашкой, сильные мускулы и шальные глаза. Он снова целует меня, на этот раз уже сам, и это так хорошо и так правильно, что я отчаянно дергаю в стороны полы его рубахи, пытаясь заполучить себе как можно больше его. Совсем одурманенный запахом его тела, я жадно исцеловываю сильную шею, ключицы, гладкую солоноватую кожу на широкой груди, облизываю и чуть прикусываю нежный сосок, и начинаю спускаться поцелуями все ниже и ниже. Его тело чутко отзывается на каждое мое прикосновение, он дрожит, мечется подо мной и так тихо и отчаянно стонет, что я уже не в силах сдержаться. Я почти что снимаю с него штаны, когда хлопает чертова дверь. Рассерженно обернувшись, я смотрю на нее мутным непонимающим взглядом. Кто бы там ни был — убью! Из проема слышатся тихое визгливое аханье и снисходительное бархатистое “ну-ну”, сказанное низким знакомым голосом, и этот Гарри, фамилии которого я даже не знаю, отшатывается от меня так, что чуть не валится на пол. Рыжая торчит в дверях и смотрит на нас округлившимися глазами, прикрывая ладонью свой маленький рот, а крючконосый профессор, скрестив на груди свои руки, разглядывает нас как лабораторных мышей и явно наслаждается зрелищем. Выжигая обоих огнем своей ненависти, я сажусь на кровати, заслоняя Гарри собой. Они взрослые люди, должны сами понять, что к чему. И убраться отсюда. — Ну? — резко говорю я, накидывая на лохматого свое одеяло. Потому что полы его рубашки расходятся, обнажая соски, ключицы и нежную ямку под шеей, и я не позволю им всё это увидеть. Обойдутся! — Насмотрелись? — зло огрызаюсь я. — Теперь мы можем остаться одни? Рыжая пищит почти по-мышиному и выскакивает за дверь, отчего Гарри тихо выдыхает за моей спиной и пытается встать. Я запихиваю его обратно и хмуро гляжу на профессора, надеясь, что теперь и он проявит чудеса деликатности. Но чуда не происходит. Продолжая сверлить нас настойчивым взглядом, тот просто заходит в палату и опускается на стул возле меня. Возле нас. Лохматого придурка я и от него закрываю собой. Нефиг смотреть! — Вообще-то, мистер Поттер, мы вместе с вашей невестой пришли вам сказать, что, кажется, мы знаем решение, — крючконосый изворачивается и заглядывает под одеяло. — И при благополучном исходе ваш напарник выздоровеет за две недели. Особенно если начать лечение прямо сейчас. Но мне кажется, или вы нам были не рады? В ответ на эту странную речь, Гарри сглатывает и шумно вздыхает за моей спиной, а я хмуро смотрю на темноволосого доктора, пытаясь понять, что за чушь. Какой-то напарник. Невеста. Да плевать мне на них! Зато теперь я знаю его фамилию. Гарри Поттер. Тут полуголый “мистер Поттер” опять начинает возиться, и я снова решительно закрываю его собой. Подальше от прожигающих черных глаз. Он только мой! Но тот, красный как рак, настойчиво барахтается позади, пытаясь выбраться из постели, и я снова отчаянно злюсь. — Лежать! — коротко рявкаю я, и тот замирает, не донеся ногу до края. — Я болен! Мне нужен персональный уход! Ты должен помочь мне все вспомнить! Или вы хотите, чтобы я опять все забыл? Я взбешен и почему-то уверен заранее, что Гарри кинется меня убеждать. Но вместо этого тот утыкается лбом мне в плечо и, тихо фыркая, начинает смеяться. Теперь он смеется на самом деле. Откинув голову, он хохочет так заразительно, что даже тонкие губы хмурого доктора трогает небольшая улыбка. И я тоже не выдерживаю и ухмыляюсь. Как же я люблю его смех. Как я люблю его самого. Наплевав на приличия, я зарываюсь пальцами в черные лохматые волосы и осторожно притягиваю его к себе, наслаждаясь откровенным весельем. Наверняка я мог выбрать кого-то получше. Но что делать, если он один волнует так, что у меня даже нет сил бороться с собой. — Он мой, — коротко поясняю я суровому доктору, продолжая разглядывать расслабленное лицо. — Я люблю его. А он любит меня. Пока. Увидимся завтра. Почему-то я ожидаю, что мрачный колдомедик хоть как-нибудь удивится, но тот только приподнимает темную бровь и понимающе хмыкает. Зато вместо него удивляется лохматый придурок. Смех обрывается, и у него так забавно округляются глаза и приоткрывается рот, что я снова хочу впиться в него поцелуем. Я уже еле держусь. — Вам пора, — я с нажимом обращаюсь к профессору, а сам не свожу глаз с приоткрытого рта. Если этот бестактный доктор не свалит, я буду делать это при нем, я клянусь! — Я же сказал вам, что вспомнил. Мы с ним любим друг друга. Что вам еще? Тот смотрит на меня непонятным пристальным взглядом и коротко усмехается. — Я в этом нисколько не сомневался, — он резко встает. — Ни разу за долгие годы. Но я счастлив, Драко, что именно потеря памяти помогла тебе расставить все точки над i, — он поворачивается к лохматому, который краснеет все больше и больше, и уже другим тоном, сухим и холодным, отчеканивает: — Мистер Поттер, когда вы намилуетесь с моим пациентом, не сочтите за труд, зайдите ко мне, нам нужно обсудить с вами лечение и курс реабилитации. Как я понимаю, теперь вы будете за него отвечать? Странный Поттер краснеет почти до слез, бормочет про каких-то Люциуса и Нарциссу, которые его теперь зачем-то убьют, но сердитый доктор с негодованием машет рукой: — Мистер Поттер, я сказал, что теперь вы за него отвечаете. Вам что-то неясно? Поттер нервно сглатывает и поспешно кивает, а мне уже вообще все равно, о чем они там говорят. Я с нетерпением жду, когда за крючконосым закроется дверь. Потому что я хочу одного — целовать лохматого Поттера долго и жадно. Дверь наконец-то хлопает, и я мгновенно подминаю его под себя, прижимаясь к его шее губами. Но он неожиданно отстраняет меня рукой. — Погоди… Драко… Малфой. Мне надо тебе сказать... — Нет. Не надо, — коротко огрызаюсь я, стягивая с его плеч рубашку. Вот не зря он меня сразу бесил! Кому вообще нужны эти разговоры в постели? — Ты сказал… что ты меня любишь? Это что, правда? — глаза у него такие растерянные, что неумолимое понимание неожиданно наваливается на меня и припечатывает к земле как тяжелый молот. Если он так удивляется, и из глаз его льется неверие, значит… Значит, все на самом деле не так. А я полный придурок. Медленно разжимая пальцы, я выпускаю полу его рубахи и холодно отстраняюсь, чувствуя, как в груди стынет кровь: — Мы не вместе? — я заранее не хочу слышать его ответ. Черт побери! Но ведь все было так очевидно! Это мое притяжение, эта жуткая тяга к нему и звезды перед глазами. А на деле я завалил в постель и принялся целовать совсем постороннего парня? Он мотает головой и принимается объяснять, сбивчиво запинаясь, и от его объяснений мое сердце все сильней и сильней сжимают тиски. — Драко… Послушай… нет… Мы, конечно, знакомы... Но мы не вместе. И никогда не были вместе. Мы просто напарники. И враги. С самой школы враги, понимаешь? А у меня есть невеста. Точнее, была, — он бросает косой взгляд на дверь, за которой исчезла рыжая, и снова принимается тереть свой чертов шрам. Придурок. Какой же придурок! Мне нечем дышать. Напарники и враги. У него есть невеста. Просто прекрасно! Видимо, я один в него был влюблен до безумия. А он просто не знал, как от меня отвязаться. Смеялся за моей спиной со своей рыжей. Как же больно! На меня наваливается тоскливая пустота отчаянной будущей жизни, в которой ему больше нет места. Без теплых медовых глаз, черных вихров и податливых губ, сладких и горьких одновременно. — Поздравляю, — цежу я сквозь зубы, рву на себя одеяло и высокомерно киваю на дверь, стараясь не смотреть на обнаженное тело. — А теперь проваливай! Убирайся к невесте. Пошел вон, кому говорю! Я снова готов ему врезать. Смазать костяшками по гладкой щеке, стирая с лица эту растерянность, из-за которой он выглядит, как побитый щенок. Я резко сталкиваю его с кровати, но тот удерживается за мое плечо и смотрит мне в глаза упрямо и твердо: — Я сказал тебе. Нет у меня больше невесты, Малфой! Как же я его ненавижу. Я с раздражением сбрасываю с себя его руку. — Значит, новая будет. Ты ведь у нас герой, не проблема, — не знаю, с чего вдруг у меня вылетают эти слова, но он опять резко вцепляется в мои плечи. — Драко, ты вспомнил? Что ты помнишь еще? Я опять сбрасываю с себя его теплые руки. Что за манера хватать? — Помню! — я злобно смотрю на него. — Что ненавижу тебя. Этого хватит? Он вскакивает с кровати так резко, что она откатывается к стене. — Ненавидишь? — Ненавижу! Всю жизнь! — с готовностью подтверждаю я, надеясь, что все это так и есть. — Да ты достал меня, Малфой! Просто достал! — он неожиданно лупит кулаком по дальней спинке кровати и орет с такой силой, что где-то в коридоре хлопает дверь: — Опять у тебя “ненавижу-люблю”?! Ты, видимо, просто не можешь без этого? Не можешь выбрать что-то одно? Так давай уже! Определись! — Да не могу я определиться! С тобой ведь иначе нельзя! — ору я в ответ и тоже вскакиваю следом за ним, но у меня тут же кружится голова, и придурок опять испуганно хватает меня, бормоча “идиот, тебе же велели лежать, пожалуйста, Драко...”. — Убери от меня свои руки! — коротко велю я, хотя понимаю, что без его поддержки просто свалюсь. Но я не сдаюсь. — У меня память отшибло, а не ноги! Уходи! Но он, даже не слушая, еще крепче обхватывает меня и прижимает к себе. Изо всех сил. У него сильное теплое тело и твердые ладони с мозолями. А губы горячие. Такие, что и жизнь, и память можно отдать, не раздумывая. И оторваться от них невозможно. — Я люблю тебя… Драко… с самой школы люблю, — щекотно выдыхает он мне в самое ухо, и я медленно таю в тепле его рук и губ. — Я даже не мечтал, что и ты… А помолвку давно хотел разорвать… Джинни сама намекала… Всё равно всегда знала, что для меня только ты… А я просто надеялся, что однажды смогу стать тебе просто другом… Просто другом! С такими губами. Он точно кретин! Почему я люблю кретина? Как меня угораздило? И вообще, почему я должен слушать про какую-то Джинни? Сейчас, когда его так сильно хочется, что в глазах стоит полная тьма. — Поттер, заткнись, — шепчу я, прижимаясь к нему все сильнее. От того, что он рядом, мне тесно уже даже в пижамных штанах, и я срочно намерен с этим что-нибудь сделать. Но он тут же отшатывается и восторженно смотрит в мое лицо: — Драко. Ты вспомнил?! Эту фразу ты постоянно мне говоришь. Каждый день. Я обреченно закатываю глаза: — Это не удивительно, если ты всегда так же много болтаешь. И так меня бесишь, — я злюсь на него, стягивая с него штаны, которые поддаются с трудом. Да плевать мне на эти воспоминания! Я срочно должен увидеть его целиком, чтобы доказать себе, что он только мой! Но этот придурок опять что-то шепчет. — Что еще? — у меня в глазах стоит пелена. — Драко, а если зайдут? Да он уже просто достал! — А тебе не плевать? — рявкаю я и, не оборачиваясь, выкидываю руку вперед и выкрикиваю набор каких-то бессвязных фраз, от которых дверь защелкивается с плотным чваканьем. — Теперь ты доволен? Давай, раздевайся, — мне некогда думать над происходящим, я слишком сосредоточен на расстегивании его манжет, потому что просто обязан избавить его от рубашки. Зачем вообще прятать такой изумительный торс? Не-е-ет, он точно кретин! — И заклинание вспомнил… беспалочковое, — бормочет он, послушно позволяя мне себя раздевать, и глаза его разгораются радостным блеском. — Да заткнись ты уже, гриффиндорский придурок, — это новое оскорбление вылетает откуда-то из самых глубин. Он тихо вздрагивает и замирает, а я, пользуясь этим, наконец-то стягиваю с него рубашку, сдергиваю на пол штаны и замираю, жадно оглядывая его мощное тело: массивные плечи, узкие бедра, рельефные ноги, и — особенно жадно — вставший член в обрамлении темных волос. Под моим пристальным взглядом он ежится, пытаясь прикрыться рукой, но я не позволяю ему, резко отводя ее в сторону. — Стой спокойно и дай мне себя рассмотреть, — сердито велю я, пожирая его глазами. — Ты хочешь или нет, чтобы я тебя вспомнил? Лохматый придурок тихо вздыхает, но послушно стоит, выполняя все мои требования. Ха! А в положении больного определенно есть свои плюсы! — Тебе нечего там вспоминать, — бубнит он себе под нос, стараясь стыдливо повернуться ко мне полубоком. — Ты никогда в жизни меня не видел раздетым. Я молча закатываю глаза. Вот как же он меня бесит! — Если ты был таким идиотом, что не давал мне на себя посмотреть, — я все-таки снисхожу до ответа, — тогда мне тем более нужно тебя изучить. Он смущенно фыркает, а я поднимаю руку и наконец-то снова касаюсь его, начиная оглаживать и узнавать. Он мощный, горячий, с перекатами жестких мускулов под гладкой, чуть влажной кожей, с росчерками тонких, почти невидимых шрамов, которые я чувствую под подушечками пальцев. Он тяжело дышит, пытаясь от меня отодвинуться, но теперь власть всецело в моих руках. И уж я-то не собираюсь ее упускать! Придерживая его левой рукой, правой я съезжаю по его телу все ниже и ниже, скольжу по бедру, словно невзначай задевая пальцами темные волоски, и наслаждаюсь тем, как он начинает судорожно хватать воздух губами. Это чертовски заводит. Я и так уже готов зацеловать его сверху донизу, вылюбить так, чтобы он тоже забыл свое имя — вообще все имена, и помнил только мое, — но когда я собираюсь опуститься перед ним на колени, он внезапно опирается в стену затылком, прикрывает глаза и начинает шептать так, что я замираю: — На этом задании… Драко… Мы с тобой были вдвоем… Нас накрыли… И когда мы с тобой поняли, что это всё… я хотел сказать тебе, что люблю. Но не успел. Потому что ты первый... Повернулся, посмотрел на меня и сказал… — внезапно умолкнув, он вскидывает руку вверх и принимается тереть свой дурацкий шрам и ерошить и без того лохматые волосы. — Но я даже понять ничего не успел, потому что ты уронил меня на пол и сверху закрыл собой. А потом темнота… Очнулся в больнице и сразу к тебе. А ты без памяти. Я боялся… Я так боялся, что ты даже не вспомнишь меня. Даже ненавидеть больше не будешь. Что я стану для тебя просто чужим. Его доверчивая правдивость больно царапает что-то в груди. Я наклоняю голову вниз и неожиданно сознаюсь: — Я и не вспомнил. Он вздрагивает и резко отшатывается. — Но… как же тогда? — он смотрит на меня, и в глазах его плещутся обида и непонимание. — Зачем это всё?.. Он неловко сжимается, словно только что вспомнил, что полностью передо мной обнажен. Я едва успеваю коснуться его плеча успокаивающим поцелуем, как в дверь опять тарабанят, и голос темноволосого доктора сердито кричит: — Драко, почему вы закрылись? Я не хочу знать, чем вы там занимаетесь. Но ты должен открыть! Гарри испуганно дергается, но я его не пускаю, наконец-то прикасаясь к нему между ног. Он невольно ахает, дрожит, словно колеблется, но, не выдержав, расслабляется и впивается мне в шею поцелуем-укусом. — Через час, — громко и холодно заявляю я двери, и Гарри вздрагивает и чуть отстраняется, прекращая меня целовать. Ладонью второй руки я быстро возвращаю его голову на прежнее место и ору, обращаясь к двери. — Что хотите потом со мной делайте, но сейчас я вам не открою! За дверью раздается шуршание, как будто по ней чем-то скребут, и тот же голос вполне миролюбиво, но язвительно интересуется: — А может быть, мне просто уйти? Кому они нужны, эти старые воспоминания? На самом деле мне все равно. Пусть уходит. Потому что сейчас мой Гарри рядом со мной, тяжело дышит, смотрит на меня обезумевшим, шалым взглядом, а я тихонько ласкаю нежную бархатистую кожу, сжимаю его жесткий стояк, размазываю прохладную смазку по самому кончику, дотрагиваюсь пальцами до дорожки темных волос и целую его снова и снова. Мне, и правда, ничего в жизни больше не нужно. — Через час, — решительно диктую я свои условия двери. — Старые воспоминания я готов вернуть через час. А сейчас я зааважу любого, кто попытается помешать моим новым! Гарри с трудом поднимает голову, окидывая меня мутным взглядом, разводит ноги пошире, подаваясь навстречу моей руке, и тоже неожиданно громко кричит: — И я! Зааважу! Лучше не рискуйте, профессор, — его крик тут же переходит в жалобный стон от того, как я поощрительно сжимаю и прокручиваю его член в кулаке. За дверью раздается гневное неразборчивое бормотание, очень похожее на “почему мои уши должны...” и “два тупых идиота”, затем громыхает раздраженный стук каблуков, и все затихает. Наконец-то я опять только с ним. И могу его просто ласкать. Столько, сколько захочется. А Гарри, словно отпуская себя, совсем раскрывается. Он позволяет мне делать с ним все, что я пожелаю, одурманенно шепчет мне в ухо ласковые непристойности и тихо, мучительно стонет так, что я, кажется, опять забываю свое имя. Я не помню свой прошлый любовный опыт, да и не знаю, был ли он у меня до сих пор. Это неважно. Потому что вряд ли я хоть раз хотел кого-то сильнее. Я только его, для него, и только с ним я лечу в какую-то бездну. — Драко... Я сейчас кончу… Слишком долго хотел. Пожалуйста. Драко. Я понятия не имею, о чем он меня просит, но и сам уже иду по самому краю. — Кончай. Для меня, — не в силах перестать им любоваться, парой резких движений я довожу его и себя до разрядки, и он, закусив губу, долго выплескивается мне на запястье, а потом расслабленно утыкается в мою шею, тяжело и жадно дыша. Я обессиленно прижимаю его к себе, и мы стоим так тесно прижавшись друг к другу, словно склеившись следами нашей любви. — Гарри, — я снова и снова тихо произношу его имя и с наслаждением веду пальцами по вспотевшей спине. Он неожиданно поднимает глаза, и вместо любовной истомы я вижу в них тревожную боль. Он смотрит на меня так, словно все еще ждет своего приговора. И я ненавижу себя за этот его глупый страх. — Гарри, ты что? — поспешно шепчу я, пытаясь его успокоить. — Ну да, я не помню тебя. Но это неважно. Понимаешь? Неважно. Потому что как только я увидел тебя, я сразу же понял, что если бы я только мог себе это позволить, я хотел бы прожить с тобой всю свою жизнь. Я жду, что после моей откровенности он наконец-то расслабится, но вместо этого он напряженно молчит и смотрит на меня с таким недоверием, что только под его растерянным взглядом я вспоминаю, что где-то уже слышал эти слова. В далеком-далеком сне. Или в параллельной вселенной. Я неловко киваю ему — не собираюсь отказываться от своих чувств ни на йоту, — и он, будто прочитав это у меня на лице, как-то сразу же расслабляется и начинает сиять такой благодарной улыбкой, что мне хочется зажмуриться от нее, как от яркого солнца. Чертов придурок! — Малфой… Эти слова… Я думал, что больше никогда их от тебя не услышу. “Потому что кретин!”, — меня так и подмывает сказать это вслух. При чем тут слова? Не слова это — чувства, которые меня выжигают насквозь. — Заткнись и целуй, — велю я. Потому что делать у него получается куда лучше, чем говорить. Осторожно, словно все еще не в силах поверить, он тянется ко мне с поцелуем, а я… Я наконец-то могу позволить себе хоть ненадолго перестать вспоминать и просто сосредоточиться на самом главном. На том, кто меня бесит и привлекает. Кто отчаянно сжимает меня в сильных руках и целует так, словно я его самое дорогое сокровище. На единственном, кого я не смог забыть, даже растеряв всю свою память. На моём Гарри Поттере. Моём Гарри.