Тюремный роман

Не дай себе умереть, не испытав этого чуда — спать с тем, кого любишь.*

— Где он? — раскатистый рык дона Сезара Пенья раздался под мрачными сводами тюрьмы Аль-Имар: самого сурового исправительного заведения для альф на всем Западном побережье. Жилы на короткой шее почтенного сеньора вздулись, угрожая ее обладателю неминуемым апоплексическим ударом. Покрасневшее лицо выдавало крайнюю степень гнева, поэтому подчиненные поспешили исполнить поручение начальника и незамедлительно разыскать его сына. Таким и застал отца Алехандро Пенья, тридцатилетний главный врач тюремного госпиталя. Видно было, что он торопился: поверх формы все еще красовался зеленый медицинский халат. — Опять давление? — деловито осведомился он, привычным движением пытаясь расстегнуть манжет рубашки дона Сезара. — Убери руки, — отмахнулся тот. — Сядь! Отвечай мне: это правда?! — Что именно? — Алехандро не отводил взгляд, невозмутимо уставившись прямо на отца. — Васкез. Если бы дон Сезар не знал своего сына так хорошо, он бы не заметил, как тот едва различимо вздрогнул. Густые черные ресницы опустились лишь на мгновение. — Не понимаю, о чем идет речь, отец. — Все ты прекрасно понимаешь! — дон Сезар рванул ставший тесным ворот. Этого ему показалось мало, и он залпом осушил стакан воды. — Васкез. Что за дела у тебя с ним? — Какие у меня могут быть с ним дела? — как можно беззаботней пожал плечами Алехандро. — Он — заключенный, я — офицер. Любые отношения между нами запрещены. — Хорошо, что ты это осознаешь, — удовлетворенно кивнул дон Сезар. — А то я начал беспокоиться: неужели мой единственный сын настолько забылся, что спутался с местным отребьем. Он раскрыл одну из черных папок, лежащих стопкой справа от него. — Семнадцатого и двадцать второго ты выписывал ему опиаты. — Он жаловался на боли в запястье. Ты же знаешь, что Васкез бывает несдержан. Накануне они повздорили с Гонсалесом из третьего блока и устроили разборки. У Гонсалеса сломаны два ребра и порез на лице — очень похоже на ножевое, я думаю… — Мне плевать на Гонсалеса! — прихлопнул папку рукой дон Сезар. — Он выйдет через пару месяцев, и я тут же забуду, как его зовут. — Фернандо Васкез — вот, кто меня интересует! Сам признаешься или ткнуть тебя носом, как нашкодившего щенка? — Нечего рассказывать, — уперся Алехандро. — Думаешь, такой хитрый, да? Отключил у себя камеры, и дело с концом? Вас видели! — Но я, но мы… — от самоуверенности Алехандро не осталось и следа. Он пошарил в кармане халата, дрожащей рукой вытащил пачку сигарет, но закурить не решился. — Что? — дон Сезар с видимым удовлетворением откинулся в кресле. — На что ты рассчитывал, Алехандро? — Мои цепные псы верны только мне! Пенья-младший, глядя на отца, тоже расслабился, закинул ногу на ногу и принял развязный вид. — Ладно, ладно. Поймал, признаю. Но разве я один, у кого рыльце в пуху? Подумаешь, ну покувыркаемся мы немного… От удара кулака папки разъехались по всему столу. — Покувыркаетесь? — дон Сезар уже не кричал, но от его тихого вкрадчивого голоса становилось жутко. — Хватит! Я закрывал глаза на твою противоестественную тягу к альфам. В память о моем горячо любимом безвременно ушедшем супруге, который на смертном одре просил за тебя — не стал принуждать к браку. Послал учиться, как ты и хотел: в медицинскую, а не в военную академию. И чем ты отплатил мне за заботу?! Дон Сезар бросил быстрый взгляд на сына: — Пепе все выложил! И про свои связи на свободе, которые он тебе сдал, и про фальшивые паспорта, которые ты собирался заказывать на себя и Васкеза. Карты на стол! Дон Сезар даже поразился, сколько масок уже успел примерить его сын. Они сменялись одна за другой. Вот теперь тот выглядел спокойным и сосредоточенным. Голос звучал с проникновенной убедительностью. — Отец! Я люблю его! С первых минут, как он появился в нашей тюрьме, Васкез показался мне особенным. Лидером: мужественным, уверенным — настоящим альфой! Он знает, что такое сила, и умеет ее подчинять своей воле. Фернандо — из особой породы людей, к ним не должны применяться общие мерки. А его звериная сексуальность… Прости... Если бы ты его получше узнал, отец, то понял бы меня. Экспрессия Алехандро производила впечатление. Глаза его горели тем неистовым огнем, с которым их предки-конкистадоры шли покорять просторы американского континента. Дон Сезар даже не стал заглядывать в папки. Он и так знал их содержание — на память пока не жаловался. Не зря же считался одним из лучших начальников тюрьмы. Управлять такой махиной, со сложным механизмом, в каждое звено которого вплетены непростые человеческие судьбы, не так-то легко. — Фернандо Васкез по кличке «Бешеный». Тридцать пять лет. Четыре судимости. Разбой, убийства, торговля наркотиками и оружием. Большинство не доказано, по причине того, что свидетели не доживали до суда. Нынешний срок — двенадцать лет. Отбыл пять. К нам переведен девять месяцев назад. Неофициально контролирует второй блок. Ты в курсе, что его последний омега истек кровью от побоев? Алехандро мотнул головой, словно изгоняя из нее неудобный образ. И снова упрямо сжал губы, неуловимо становясь похожим на самого дона Сезара. — Это не имеет значения. Я не омега. Со мной все по-другому. Уверен, что смогу контролировать Фернандо. Даже если ты нас разлучишь, я буду его ждать! Клянусь памятью отца! Он когда-то сказал мне: «Если ты встретишь свою настоящую любовь, то она от тебя никуда не денется — ни через неделю, ни через месяц, ни через год».* — Иди, — устало кивнул дон Сезар. — Мне надо подумать. Алехандро встал, но у порога обернулся. Красивые карие глаза подернулись влагой. — Я никогда ни о чем не просил, отец. Умоляю, не погуби нашу любовь! Алехандро вышел, ощущая, как свинцовая тяжесть давит на плечи. Он чувствовал себя вымотанным до предела. Вдобавок, внутри измочаленной пачки не нашлось ни одной целой сигареты. В приемной, сложив ноги на журнальный столик, вольготно расположился капитан Мартинез — правая рука дона Сезара. Его смуглое худощавое лицо, как всегда, не выражало никаких эмоций. Алехандро быстро отвел от него взгляд и как можно скорее покинул помещение. * * * — Он отлично справлялся, — сообщил чуть позже тот самый капитан Мартинез, почтительно подливая шефу коллекционный бурбон. — Свято место пусто не бывает, — смакуя отличный вкус, возразил дон Сезар. — Трудно будет быстро подобрать на его место достойного Смотрящего. Он держал в страхе не только свой блок, но и подбирался к соседним. С его появлением я снял многие проблемы. Сами знаете, какими становятся альфы, когда долго не могут расслабить свои узлы. А Васкез все улаживал. Не спорю, его методы добавляли хлопот госпиталю, но... — Это твоя работа, Мартинез, — равнодушно заметил дон Сезар. — Ты совершенно правильно отметил: «Подбирается»... — он очень быстро стал распаляться, потрясая увесистыми кулаками и надувая щеки. — Уже подобрался! К моему собственному сыну! А?! Каково! Решил откусить кусок больше, чем сможет проглотить! Подавится! Вот ты и заткнешь его! Навсегда! — Но как же сеньор Алехандро? — капитан Мартинез поморщился. — С сыном я решу сам! — дон Сезар опрокинул в себя бокал бурбона одним залпом так, что аж слезы выступили на глазах и стукнул им по столу. — Кончено. Не заставляй меня повторять дважды. * * * Остатки этого драгоценного напитка через несколько дней разлились на простой деревянной скамье в молитвенной комнате. Через небольшие окна с имитацией витража падало немного света, подсвечивая янтарные капли на темной древесине. Насыщенный запах алкоголя, совсем не свойственный подобному месту, в первую очередь привлекал внимание входящего. Еще недавно эту обитель общения человека с Господом посетил сам сеньор Сезар Пенья собственной персоной. Ему передали, что сын выполнял свои обязанности спустя рукава, а потом и вовсе ушел молиться. Даже обычно бесстрастный Мартинез нерешительно заметил, что смерть Васкеза при попытке побега сильно того подкосила. — Только не говори, что тебе жаль, — предвосхитил Алехандро любые попытки лицемерия со стороны отца. Время от времени он прикладывался к горлышку бутылки, внешне находясь в том состоянии, когда невозможно определить — трезв человек или уже мертвецки пьян. — Не скажу. Хотя и радости не испытываю, поверь мне. Тебе больно, сын, значит, больно и твоему отцу. — Неужели он так мечтал о свободе, что наплевал на нашу любовь? Нет, не верю! Он бы обязательно дал знать, связался… Алехандро закрыл лицо руками. Плечи его затряслись, и дон Сезар, помешкав, похлопал его по вздрагивающей спине. Виноватым он себя не чувствовал, к сантиментам приучен не был, поэтому развернулся и зашагал прочь. Прошло немало времени: свечи почти догорели, когда дверь снова скрипнула. Алехандро оторвался от глубоких раздумий, чтобы взглянуть на входящего. Тот как раз зажигал свечу у алтаря, и ее неровный огонь осветил лицо молодого парня, лет двадцати четырех, с высокими скулами и темными волосами. Ничего примечательного, если не считать заживающий порез, рассекающий его лицо с левой стороны. — Это вы, Гонсалес? — окликнул его Алехандро. — Как ваши ребра? Заживают? — Да, сеньор. Спасибо. — За кого вы молитесь, Гонсалес? — Родители, сеньор Пенья. Они умерли. Алехандро одним движением живо смахнул со скамьи остатки виски и горячо предложил: — Идемте, Гонсалес, помолимся вместе за упокой душ. — Меня зовут Энрике, сеньор, — устраиваясь рядом и складывая руки в молитвенном жесте прошептал Гонсалес. — Я знаю, придурок, — фыркнул в кулак Алехандро. — Папаша понатыкал везде камер, приходится перестраховываться. У меня уже зубы сводит изображать безутешного вдовца. Но признай, что мой план гениален! — Вы… ты надеялся, что Васкез сбежит, когда сеньор Пенья прижмет его доказательствами ваших отношений? Алехандро прикрыл рукой лицо, чтобы заглушить вырвавшийся горький смешок. — Я слишком хорошо знаю своего отца, чтобы быть уверенным: бедняга Васкез и не помышлял о побеге. — Бедняга? — Энрике повысил голос, но Алехандро чувствительно сжал его колено. Поэтому тот продолжал едва слышно, сквозь зубы. — Этот бедняга, как ты его называешь, чуть не изнасиловал меня, а потом пригрозил убить, если я сам к нему не приду. Он уже заикнулся Мартинезу, чтобы организовать мой перевод в их блок. — Вот почему дело не терпело отлагательств. Если бы я вмешался, отец мог что-то заподозрить. Кроме того, я был не в состоянии предоставить охрану днем и ночью, даже в изоляторе госпиталя. Уверен, Васкез нашел бы способ добраться до тебя и отомстить. — Как подумаю, что тебе пришлось с ним обжиматься… — Не ревнуй! — Алехандро сдвинул руку с колена Энрике на бедро и чувствительно провел по паху, отчего тот подался вперед, стараясь пристроиться членом в раскрытую ладонь. — «Бешеный» ни о чем думать не мог: только о морфине, который я посулил ему в неограниченных количествах. Этот идиот и вправду поверил, что я внезапно воспылал к нему страстью, и он скоро приберет под свой контроль всю тюрьму! К тому же я делал это ради тебя. Ради нас. Он сделал еще несколько поглаживающих движений и с сожалением отстранился, когда почувствовал, что дыхание Энрике становится учащенным. Тот ухватился за Алехандро, зашептал неистово: — Я все понимаю, но порой с ума схожу: не ощущаю твоих губ, прикосновений, не дышу одним с тобой воздухом. Пока я был сам по себе, то не чувствовал себя так одиноко. А теперь начинаю думать о том времени, когда мы не будем сдерживаться, оглядываться через плечо, опасаясь, что нас в любой момент схватят… Голос его совсем сорвался. Алехандро прикрыл глаза и сглотнул: — Мы не можем сейчас себе этого позволить. Ты же не хочешь отправиться вслед за Васкезом? Осталось совсем немного. Потерпи. «Кто ждет долго, может подождать еще немного»,* — процитировал любимого писателя Алехандро. — Отец уже почти созрел, чтобы позволить мне уехать, сменить обстановку. Не переживай, врачи везде нужны. Алехандро чуть было не сказал, что сможет прокормить их обоих, но вовремя заткнулся. У него самого была альфья гордость. Энрике будто угадал его мысли. — Я найду работу. Тебе не придется стыдиться. Вот только теперь мой шрам… слушай, мы никогда об этом не говорили, но если ты передумаешь… — Не продолжай! — Алехандро едва подтолкнул Энрике, но не до конца сросшиеся ребра отозвались болью во всем теле. — Оставь эти сопли нежным омегам. Я сразу знал, что ты мой, а я твой. С того — первого раза, помнишь? Сердце подсказывало: ответь ему «да». Даже если умираешь от страха, даже если потом раскаешься... потому что будешь каяться всю жизнь, если сейчас ответишь ему «нет».* — Он немного помолчал, вспоминая перипетии их безумного романа. — Ступай, а то подумают, что ты грехов замолил больше, чем живешь на свете. Прощальное прикосновение Энрике еще долго жгло Алехандро руку. Потом он встряхнулся и принялся молиться всерьез. За родителей, любимого, за своих пациентов, за пропащие души и за освобождение. Срок заключения Алехандро Пенья подходил к концу. ________________________ * — в тексте использованы цитаты Габриеля Гарсиа Маркеса.