Воришка в такси

Злюсь. Идет позади, спотыкаясь через шаг и повиснув у нас с Джонни на плечах. Бормочет чего-то под нос, и Джонни хихикает, все время оборачивается. Знаю, что обязательно дотрагивается до него, придерживает за локоть, улыбается, блистая глазами. Режим "сучки с течкой" у Райса давненько круглосуточно онлайн, а уж если Ламберт рядом... А уж если пьяный в стельку Ламберт рядом, то все, тушите свет, врубайте камеру. Я злюсь. Скучал по Адаму так, что ночами снились наши выступления и посиделки после. Даже стал фотки просматривать. Совсем уже того... Знал, что ему временно не до нас, старых друзей, что он целиком мыслями в новой музыке, текстах, образах. А тут, оказывается, и время у него было, и возможность, но он, видите ли, воздыхал по кое-кому, страдал типа! Позвонил мне сам, прося его "развеять". И вот иду сейчас с ним, налакавшимся текилы за какие-то полчаса до состояния нестояния, и все еще ощущаю себя так, точно меня по щекам отхлестали. Фак. Неужели я ревную? Но к кому, к чему? К тому, что я скучал, и он скучал, но скучал вовсе не по мне!? Ерунда. Он мой друг, брат почти, моя сумасбродная любимая детка, мой вдохновитель и абсолютная муза, мой работодатель и... Конечно, слово "любимый" было лишним. - Черт, я так хочу танцевать! Лопочет на ухо и снова заплетается в своих длинных ногах. Смешно таращит на меня густо подведенные глаза, когда я ловлю его под локоть, не давая ткнуться коленками в асфальт. Улыбается признательно, а я зло ворчу ему в лицо: - Куда тебе? Будешь под ногами у всех валяться - ты же еле стоишь! Он смотрит сквозь спутанную темную челку и прижимается ко мне, приобнимает: - Ну и что? Ты же рядом. Ты не дашь упасть. Когда мы прибываем в Шато Мармон, там уже конкретно "жарковато". Я буквально протискиваюсь к бару нам за выпивкой и, рискуя сорвать голос, заказываю текилу и виски. Пока ору, ощущаю сначала чью-то руку на своей заднице, потом чью-то ногу на собственной ноге. Отдавливают так, что слезы выступают на глазах, и я, не сдержавшись, витиевато матерюсь. А немного погодя матерюсь под нос снова, когда с боем и защипанной задницей возвращаюсь к нашему столику и вижу Адама с откуда-то взявшимся стаканом в длинных пальцах. В обнимку с Грейджоем. Откуда этот тут взялся? Не люблю, когда он с нами тусуется - все сразу как-то по-другому, и Адам много пьет тогда, подолгу говорит с ним. Мне же моментами Джой напоминает Сутана, но только если у Ражи светлая, положительная аура, с ним будто везде как дома, то от Джоя ровно противоположное впечатление. Холодноватый, загадочный, даже словно опасный, особо шибко ни с кем не сходится близко, не считая своего бойфренда и Адама. Для Адама он сделал исключение, меня при этом сразу поставив на расстояние. Странный он тип. Но Адам будто и не замечает этого. И Джонни не замечает. И Алисон. Говорят, я просто по-дружески ревную. А чего мне ревновать, еще и по-дружески? Ерунда. - Привет, Терри! Неважно выглядишь, синяки под глазами. Бурные ночи, дружок? Грей оглядывает меня своими темными глазами и, отвернувшись, тянет Адама к себе, шепчет что-то на ухо. Мой любимый дружок слушает, потом заливается звонким смехом. Он, конечно, вряд ли думает о том, как сегодня выглядит, о том, сколько любопытных, жадных глаз разглядывают его. Он, конечно, занят сам разглядыванием, и как раз сейчас его серые глаза кого-то отчаянно выискивают. Видимо, Джой направил. Ну да. Леопардовая полурасстегнутая рубашка, яркий мейк, румянец на лице, штаны, точно второй кожей обтягивающие задницу и длинные ноги - Адам на "охоте". Танцы, похоже, позабыты, нашел что поинтереснее. И ладно, делай, что хочешь. Жаль только, что те, на кого ты тратишь свое время, вряд ли в полной мере понимают, какой ты. Вот говоришь, смотришь, ласкаешь, даешь ласкать себя, а они видят красивую куклу, тусовщика, звезду. Видят светский блеск, за которым вряд ли способны разглядеть твой мягкий уютный свет. - Потанцуй со мной, бейбибой! Я помню, что говорю это ему куда-то в плечо. Кажется, по-собачьи трусь носом. Он так вкусно пахнет, такой горячий, живой. Так близко. С трудом поднимаю отяжелевшие веки - боже, и когда я так успел накушаться? - и смотрю на его профиль. Он о чем-то спорит с каким-то парнем. Я лениво окидываю его оппонента взглядом - типичный экземпляр, белобрысый, скучающий вид, стильные шмотки - и сразу потеряв интерес, перевожу взгляд обратно на Адама. На него мне смотреть интереснее. Слушать. Наверное, в его тембре все-таки живет чертова магия. Я слышу его даже через оглушающие биты музыки, через бубнеж Джоя неподалеку, через бесконечное хихиканье-повизгивание Джонни. Я слышу его... Он говорит мне "да" на мою просьбу о танце. Он говорит мне "Пойдем. Мы будем сегодня как тогда, много лет назад. Мы будем безумными и чистыми, развратными и святыми. Мы будем целовать друг друга, ласкать на глазах у всех. Мы будет чертовыми сучками, а бесстыжей и прекрасной нашей матерью будет музыка". Он говорит... И я соглашаюсь с ним. Смотрю на его точеный профиль, на порозовевшие щеки, и вдруг тянусь, целую его. Прямо под глаз, где кожа такая чувствительная, нежная. С расчетом, что его мягкие ресницы обязательно скользнут по моим сиротливым губам. - Терри!? Ты чего? Они все изумленно взирают на меня, а я пьяненько улыбаюсь. Подмигиваю Адаму и перехватываю его руку в районе запястья. Начинаю вставать: - Пошли. Потанцуй со мной! Ты сто лет со мной не танцевал, чтобы не на сцене! Он слегка удивленно смотрит - видимо, я чего-то не понял или не так услышал. Но он же говорил со мной! Или нет? Но по-любому пусть танцует. Хочу! Хочу чтобы он танцевал со мной. Близко, как раньше. И чтобы все на нас смотрели! Так и выходит, по-крайней мере поначалу. Он и правда танцует, стоя так близко, вытворяя сильным гибким телом такое, от чего у меня во рту мгновенно пересыхает, заигрывая со мной, запрокидывая голову, выставляя длинную шею на обозрение, вскидывая руки, алея щеками и губами. Я-то, дурак, и не замечаю, что он стреляет глазами в сторону, устраивая для своей "дичи" сладостное представление. Я глажу его талию, скольжу руками по аппетитной крепкой заднице, касаюсь через рубашку шишечек сосков. Он же танцует все экспрессивнее, невольно заводясь от моих нескромных касаний. Длинная челка разлетается от движения, по губам то и дело скользит влажный язычок - он похож на большую красивую кошку, но, увы, совсем не ручную. Я могу лишь смотреть и наслаждаться, а вот ласкать по-настоящему, прижимать, трогать, где хочется, нельзя. Можно лишь тем, кому он сам дастся в руки. Дастся без остатка, слепо - такое мне однажды уже приходилось наблюдать со стороны. Кажется, к нам присоединяется Джонни. Как в старые добрые времена мы танцуем, зажимая Адама между своими телами, двигаемся в унисон. На нас смотрят, нас разглядывают, кажется, кто-то улюлюкает, присвистывает. А я толком и не слышу, не вижу всего этого. Я пытаюсь поймать взгляд Адама. Привет. Ты такой красивый сегодня. Я скучаю, когда тебя долго нет рядом. Я хочу тебя видеть чаще. Нет, не то. Привет. Тебе хорошо, весело? Ты не грустишь ни о чем? Я так рад за тебя. А я вот сегодня отчего-то грущу... Нет. К чему нытье? Привет. Когда ты позовешь нас всех к себе в гости, чтобы я смог исподтишка наблюдать, смотреть на тебя? Фу, бля. Точно маньячина... Привет. Он тебе понравился? Ты на него сегодня все время оглядываешься. По мне он не очень. Тот, из Нью-Йорка, интереснее. Да что за...? Привет. Уйдем отсюда? Не знаю, о чем я думаю, когда произношу последнюю фразу из своего мысленного монолога вслух. О чем думаю, когда он переспрашивает, и я снова говорю, что на уме. Он даже, кажется, немного трезвеет. Останавливается, глядя на меня так, точно я только что ему под ноги с луны свалился. Неожиданный такой кусок луны с, мать его, кремово-шоколадным "фасадом". Ха, неужели я, наконец, отвлек его от той "мыши"? - Что? Но мы же только пришли! Хлопает серыми глазищами. Ну, как дите малое, ей-богу. Я вижу себя в его глазах, такого серьезного, хмурого, решительного, и вдруг понимаю, как сильно я не подхожу ко всему этому сегодняшнему веселью, куражу. Как нелепо, ни к месту я выгляжу, рядом с ним, таким задорным сегодня, таким ярким и полным жизни. Я мешаю ему! Я хочу погасить его огонь. Опять затапливает злость. Даже не пойму, на себя, на него? Затапливает по самую макушку, и я хватаю его плечи, разворачиваю от себя и довольно сильно толкаю прочь. Придаю, так сказать, ускорение. Пусть валит к... новому. Пусть зажимается с ним по углам. Кто я такой, чтобы ему мешать веселиться? Пошел он. Оба они. Да все они пошли! Парень буквально висит на Ламберте, обхватив руками за шею и отвечая на поцелуи. Я и не помню, как я оказываюсь тут в уголке, неподалеку от них. Сторожу кого что ли? Адама может? Или этого белобрысого, чтобы цел остался? Да, Адам сегодня явно в ударе и, кажется, его магнетическая аура, его желание, нетерпение, страсть точно паутина оплетает и меня тоже, застрявшего смиренным "куском луны" поблизости. Смирение мое просто непоколебимое, правда, губы все искусаны. Но вот я уже тяжело дышу, прикладываюсь к обычной воде чаще, чем к выпивке, и скоро заработаю себе косоглазие из-за попыток смотреть на танцпол и одновременно не упускать трущуюся в углу парочку из вида. У Адама такая задница... Этот белобрысый тоже оценил, наминает вон без перерыва, точно синяки останутся. Бля, на ногу может кому из них наступить, чтобы уже валили куда-нибудь? Сколько можно сосаться? С другой стороны, Ламберт так пьян. Стремно отпускать его с этим... Лицо у него знакомое, дружок Грея, но от этого не становится менее спокойно. Пусть сосутся здесь. Только этим и закончится на сегодня - хоть белобрысый прыток и достаточно инициативен, наш "охотник" самозабвенно отдался и душей и телом только одному прыткому другу - текиле. Я и текила сегодня на страже ламбертовской добродетели - каков союз, а? Выкусите! Но как же хочется наступить шумно дышащей "мыши" на конечность! * * * Когда через пару часов мы, буквально повиснув друг на друге, вползаем в такси, уже занимается утро. Я проваливаюсь в мягкое кресло, Адам расслабленно распластывается рядом. Но едва мы отъезжаем со стоянки, вписываясь в поворот, он не удерживается вертикально, валится мне прямо на колени и... умиротворенно засыпает. Коленки согнуты, голова на мне, руки сложил на животе и дрыхнет. Приятная такая тяжесть большого теплого кота. Смотрю на него сверху. В машине потемки, глаза у самого отчаянно слипаются, но он так близко... Лицо бледное, длинные ресницы плотно сомкнуты, под веками залегли тени от бессонной ночи и от количества выпитого. Губы тоже бледные с такими знакомыми веснушками, ко лбу прилипла влажная челка. Все равно такой красивый. Такой тихий сейчас. Как же ты вдруг бросил того белобрысого, ушел, лишь мягко пожав его руку и сожалеюще поджав губы? Как же бросил все это веселье, танцы с ним? Решил, что пустое? Что неинтересно тебе вот так? Или снова о ком-то скучаешь? О ком-то другом, далеком, кто тоже возможно думает о тебе. А может, и вовсе не думает. Пятьдесят на пятьдесят. Как всегда раскладик. Ты должен написать об этом песню, знаешь? А я вот думаю о тебе. Прямо сейчас. Думаю о твоих беззащитных губах. Склоняюсь к нему, тихому, сонному. Улыбаюсь, раздумывая над своими проделками. Надеюсь, никто не узнает, ведь в сущности такой пустяк... Касаюсь робеющими пальцами его теплой щеки, прижимаю ладошку полностью. По нашим лицам скользят тени от пролетающих мимо домов, фонарей, машин, когда я его осторожно, стараясь не разбудить, целую. Тихонечко, ласково, ворую его вкус, удерживая своими губами его губы. Вот такой я воришка. И ведь не впервые. Однако эта тайна моя и больше ничья. Ну, разве что таксисты города в курсе, ха!