Одиночество

      Что есть одиночество? Высшая кара или величайшая благодать? Я никогда не думал над этим, считая все подобные размышления пустой болтовней выскочек, об этом самом одиночестве ничего не сведущих. Я просто его принял, как часть своей жизни, себя, факта бессмысленного в своей однообразной скудности существования. Одиночество — это такая же особая, создающая индивидуальность, часть меня, как три родинки на правом предплечье. Разве что его в отличие от этих самых темных пятнышек на коже не увидишь, оно пустило корни в самых глубинах сознания подобно живучему сорняку, от которого даже при всем желании, которого у меня, однако же, нет, не избавишься.        Я слышу голоса. Мягкие, теплые, они что-то говорят, зовут, а я продолжаю стоять, молча вперив взор в перекошенное отражение в старом зеркале. Существо в нем определенно не я, хотя в полном странной неуловимой печали взгляде можно уловить отголоски чего-то знакомого. Существо в зеркале страдает от чего-то, и я искренне удивлен. А голоса продолжают звать, рвя в клочья хрупкую оболочку внутреннего вакуума.        «Человек — существо биосоциальное», — кажется, так было написано в заброшенной на половине книжке, тоскливо лежащей сейчас на пыльном краю стола. Из распахнутого окна с новенького освещенного белесым светом солнца билборда лучезарно улыбается молодая семья, уверяя всех и вся своими масками счастья взять ипотеку именно в этом банке. У человека действительно есть такая особая, вечная, атавистическая потребность в чужом тепле. Он будет до последнего стремиться к другому человеку в поисках этого огня Прометея, спасаясь от одиночества, как первобытные люди от тьмы ночи. Человек хочет чувствовать себя нужным и важным для кого-то. Человек зависим от человека.       Я ненавижу эту зависимость. Одиночество и передающаяся из века в век зависимость болезненно борются внутри. Мне хочется видеть лица людей и слышать их голоса, сотрясать воздух пустыми разговорами о кино и спорте, писать по сотне не несущих и толики смысла сообщений в сутки, тонуть в буре неизвестных чувств, тесно сплетающих меня с другими, такими же как и я, людьми, любить и ненавидеть, как все. Однако это тепло, это чувство необходимости другим и обществу, ощущение «социальности» претят мне столь же сильно, сколько я хочу их испытать. Каждый разговор — средневековая пытка, в которой противоестественные уродливые маски медленно душат, каждая встреча — мучительная казнь, приковывание самого себя чужими чувствами и мыслями к кресту псевдосчастья.       Люди ранят, предают и бесследно уходят, оставляя после себя тяжелые саднящие раны, которые все отчего-то тщетно пытаются зашить другими такими же точно людьми, и раз за разом спотыкаются вновь на одном и том же камне, вновь рвут уже кажется начавший заживать шов и идут по накатанной. Они ищут спасение в быстро остывающих объятьях и безгранично пафосных речах. Они падают, опаленные иллюзией безграничного счастья в океан уныния, где ищут спасительный плот, дабы высушить драные крылья и взлететь вновь. Они слепы. Они — хомячки в колесе жизни.       Одиночество, холодное и терпкое, обнимет крепче любых рук, укроет от мира лучше всякого одеяла. Оно — безмерный застывший океан, первозданное безграничное спокойствие.       Я люблю свое одиночество, храню и берегу его как величайшую драгоценность. Я вижу лживость людей и избегаю встреч, боясь потонуть в гигантском маскараде жизни. Я слышу певучие голоса, зовущие меня плюнуть на все это, и упорно затыкаю уши, продолжая свой тернистый путь в никуда. Лицо искажает не моя, чужая, явно принадлежащая существу из зеркала гримаса отчаянного крика и тоски. Я не обращаю внимания, не поддаваясь минутному порыву положить конец отречению от привычного уклада жизни.       «Одиночество — лучшая часть меня, — думаю я, — и в нем, лишь в нем я вижу себя настоящего».