Пролог
К слову сказать, они могли встретиться только в параллельной вселенной в виде астрально противоположных стихий и с вероятностью в одну десятитысячную. Но они встретились аномально теплым маем на картинге в Италии в 1999-м году и пожали друг другу руки. Практически ровесники — с несущественной разницей в полгода, Нико в то же время был чуть выше и чуть крупнее Льюиса, с белокурой шевелюрой, выдающей наличие скандинавских генов. Его светло-голубые глаза с непритворным любопытством осматривали смуглого худого мальчишку, на вид совершенно отличающегося от него самого. Да что там — любой бы подтвердил их явную несхожесть, любой, кто не знаком с ними лично. Поставив рядом этих двух людей, можно было убедиться, что природа не терпит повторений. Темнокожий Льюис родом из настоящей глубинки Восточной Англии — города с населением едва ли больше девяноста тысяч человек в графстве Хартфордшир. Он жил вместе с двумя своими сестрами под покровительством матери, терпел насмешки и издевательства в католической школе и виделся с отцом лишь по праздникам, отмеченным в календаре. Благодаря хобби в виде радиоуправляемых машинок, Льюис достиг успеха, выиграв профессиональный чемпионат, а вскоре получил в подарок от отца на Рождество первый настоящий карт и начал реализовываться в этой сфере. Финансовая поддержка отца вывела его увлечение на уровень межконтинентального чемпионата, и жажда соревнований и первенства стала главной целью всей его жизни уже в десять лет. Нико — воплощение всех явных черт немецкой и финской наций, голубоглазый блондин с вечно отросшими волосами. Он рос в полноценной семье в Монако, с детства учил языки и активно впитывал в себя все наставления отца — чемпиона автогонок Формулы 1 1982 года, который терпеливо приучал маленького Росберга к высокому темпу карта. Отсутствие друзей и нацеленность отца на результат сделали свое дело, и в возрасте двенадцати лет Нико занял полноценное место в настоящей картинговой команде и мог тренироваться в Италии под покровительством менеджера команды CRG — Дино Кьезы. Тот же Кьеза во многом поспособствовал их с Льюисом встрече, а после незамедлительно проявивших себя положительных результатов и вовсе организовал для них отдельную команду. Он не раз отмечал лично для себя, озвучивая это публично: «Льюис и Нико действительно талантливы, они оба сильные гонщики, но сила их гораздо более ощутима, когда они вместе, чем порознь». И иначе быть не могло. Во время гоночных уик-эндов они жили в одном гостиничном номере. Им было по пятнадцать — Льюису исполнилось в январе, а Нико только-только отметил свой день рождения во вторник, 27 июня, за три дня до того, как в Германии проходил этап свободных заездов межнациональной гонки Формулы А1 на трассе Ошерслебен. Дино Кьеза сопровождал их лично на все чемпионаты, став на время кем-то вроде второго отца, успел быстро выучить все их привычки и особенности склада ума каждого. Поэтому в день, когда он выкупал номера в отеле, расположенном в четырехстах метрах от трассы «Мотоспорт Арена», Кьеза ничуть не удивился заявлению Льюиса (а именно Льюис был инициатором) о том, что жить они собираются в одном номере, и это не обсуждается. Кьеза на это только пожал плечами и заплатил за проживание в полтора раза меньше запланированного. В час ночи, когда практически все постояльцы отеля крепко спали, Кьезе позвонили с ресепшена и сообщили, что из окна второго номера выбросили матрас. В чем был, только накинув поверх белый халат, он спустился к Льюису и Нико и нашел уже почти руины бывшего когда-то трехзвездочного стандарта. Номер мог бы стать уютным прибежищем для двух активных туристов, одинаково влюбленных в немецкую педантичность и автомобильный спорт, и представляющих до поездки сюда Германию лишь по фильмам «Достучаться до небес» и «Город ангелов». В таком варианте самым большим злом могла быть кража серебряных ложек с кофейного столика или, в крайнем случае, белоснежного накрахмаленного полотенца из ванной. Однако того, что на самом деле здесь произошло, никто предположить не мог. Что сразу бросалось в глаза и перекрывало попытки осмотреть все остальное, так это кровати, которые не могли уже быть кроватями в мере их обычного людского понимания. Одна из них стояла практически в разобранном виде, а внутри нее возвышался огромный шалаш из простыней и одеял. Каркасом удачно послужила снятая с широкого окна гардина, а серые муслиновые шторы валялись прямо на полу. У входа в шалаш сидел Льюис, по-турецки скрестив ноги и сжав в зубах красную лакричную палочку. Местоположение второго виновника «Последнего Дня Стандарта» выдавала рука, выглядывающая из-под простыни самодельного «домика». Грохот захлопнувшейся двери номера и появившийся некстати Дино Кьеза нарушил идиллическую картину и заставил Нико выползти из своего укрытия и столкнуться с яростным взглядом наставника. — Что за?.. — Сэр… — чисто по-английски протянул Льюис, спасая их бедственное положение. — Простите, сэр, но мы не думали, что будет так шумно. Росберг прыснул в кулак и ненадолго скрылся за тканью простыни. — Веселитесь, значит. Рад за вас, но почему-то все шишки летят всегда в меня — то от ваших отцов, то от руководства. Нико, тебя это тоже касается! — обратился он к юному немцу, и тот с раскаянным выражением лица выбрался из шалаша, усевшись рядом с другом. — Очень эгоистично с вашей стороны. Ложитесь спать немедленно, иначе будете говорить не со мной, а со своими родителями! — и он захлопнул дверь. Еще какое-то время слышались негромкие шаги по коридору, а в номере сохранялась полнейшая тишина. Кьеза не был напористым, не «прессинговал» мальчишек, он мог понять их подростковую тягу к свободе, отрицание общественных правил и вполне здоровый юношеский протест. Он мог понять Льюиса, детство которого сложилось не самым удачным образом, и сейчас он только начинал раскачиваться в непривычных для себя кругах. Он также мог понять Нико, у которого детства не было вовсе, и вместо привычных игр в казаков-разбойников и мелких шалостей он целыми днями учил языки и реализовывал желание своего отца сделать из сына отличного гонщика. Он мог понять все, кроме одного: в ночь последнего дня первого летнего месяца одноглазая Черная Аннис бродит по окрестностям и просовывает руки в приоткрытые окна в домах, чтобы найти детей, оставшихся без родительского контроля, и забрать их в свою пещеру в окрестностях Лестера, а без шалаша они были бы обречены. Следующие несколько лет стали для обоих стремительным карьерным взлетом. Нико вскоре стал выступать в юниорском чемпионате, а, получив первый профессиональный опыт, перешел в Формулу 3. Результатом всех его стараний стала серия тестов Формулы 1 в 2004-м году. Через два года он уже принимал полноценное участие в Гран-При, на год раньше Льюиса. Британец же пришел в «МакЛарен» благодаря заручившемуся за него Рону Деннису, у которого он когда-то брал автограф. Таким образом, Льюис девять лет заочно ждал своего дебюта в Формуле 1. Первая его гонка прошла в Австралии — и сразу подиум, третье место. А ровно через год Хэмилтон и Росберг впервые оказались на подиуме вместе — и оба были безмерно этому рады, к смятению некоторых СМИ. Радость Льюиса, как и радость самого Нико, была неподдельной и совершенно искренней — в конце концов, они ведь все еще оставались близкими друзьями, хоть и многие утверждали, что на трассе дружба невозможна. Но два гонщика готовы были с уверенностью опровергнуть любой аргумент в пользу этого заявления.*******
Нико оказался очень близко, так что Льюис мог различить каждую едва заметную морщинку на его лице, но предпочел остановить взгляд на слабо пульсирующей голубой вене на правом виске. Именно она привлекала больше всего внимания. — Эй, Нико, — тихо сказал он и услышал вопросительное мычание — скорее интуитивное, чем осознанное. Веки Росберга слабо дернулись, но он не спешил открывать глаза, и тогда Льюис осторожно положил свою руку поверх тонкой белой водолазки напарника в области ключицы. Все пилоты разбрелись по номерам уже давно — гонка закончилась почти два часа назад, но Нико, похоже, даже не смог дойти до душа: подложив под голову туго набитый рюкзак, он сладко дремал прямо на полу своей комнаты. И даже не запер дверь. Когда он не открыл глаза ни через секунду, ни через пять, британец дотронулся кончиками пальцев до его шеи. Его и без того темная кожа показалась ему еще темней, когда фоном послужила в противоположность светлая кожа Нико. Тем не менее, смотрелось все это уж слишком гармонично, и Льюис мог еще долго любоваться происходящим, если бы его запястье вдруг крепко не перехватили цепкие пальцы. — Вот это реакция, — похвалил он, поднимаясь на ноги. — Ты нарушаешь границу моей зоны комфорта, — буркнул тот, открывая, наконец, прозрачно-голубые глаза и сталкиваясь с взглядом Льюиса. — А я думал, что уже давно там прописан, — британец задумчиво почесал затылок и вдруг вспомнил, зачем пришел: — Ребята собрались праздновать мой подиум. Ты придешь? — Что? — Росберг все-таки заставил себя встать и стянуть кроссовки. — Не думаю, что они будут рады видеть своего главного соперника. Позови друзей, Льюис. Британцу ничего не оставалось, как уйти с пустыми руками, не сказав, что друзей-то у него, по сути, не так много. Конкретно здесь — ни одного. Даже его верный Роско в этот раз не сопровождал его, хрипло посапывая возле ног, а только улыбался морщинами вокруг носа и рта с экрана телефона. Поэтому Льюис в любой свободный час держал один и тот же путь — к единственному близкому человеку, с которым давно был знаком, и по совместительству основному сопернику на трассе. Так, по крайней мере, утверждали все вокруг, включая вездесущих журналюг. Но это их дело — они лишь видели, что хотели сами, и что хотелось бы увидеть людям. Все, кроме того, что было на самом деле. Росберг не протестовал против его частых визитов, слушал его монологи или говорил о себе (но только в те редкие моменты, когда рот Льюиса был занят едой), обсуждал с ним качество болидов или состояние трассы. Бывало, одну тему Льюис мог развить на целый час, а потом вдруг неожиданно срывался, хватал телефон и исчезал за дверью. Нико за десять лет вполне привык к таким выходкам, но вот к периодически проскальзывающим от Льюиса шуткам — еще нет, так что однажды честно попросил его держаться от него подальше. И речь шла не о нарочном избегании встреч и рукопожатий — Нико лишь имел в виду соблюдение дистанции при разговоре. Да, Хэмилтон привык к чопорности и холодности окружающих с детства (все-таки он рос в Англии; хотя Гренадские корни порой давали о себе знать), но по сравнению с этим немец был настоящей нетающей льдиной. Льюис частенько шутил на эту тему: — Как ты вообще сексом занимаешься? — со смехом спрашивал он у друга. — Почему тебя это волнует? — удивленно отвечал тот вопросом на вопрос. — Нет, ты скажи, — настаивал Льюис. — Если ты никого к себе не подпускаешь. — Тебя — не значит «никого». — А чем я заслужил такое отношение? — Ну ты же не собираешься со мной сексом заниматься, — развел Нико руками. Хэмилтон подумал пару секунд и, понизив голос, тихо спросил: — Кто тебе сказал? — Что-что? — Ничего. — Ага, ничего. Короче, — Росберг отошел еще на шаг, и Льюис рефлекторно приблизился. — Не подходи и все. После подобных разговоров немец всегда уходил с еще более мрачным видом, чем пришел, а британец опускался на диван и сжимал между колен дрожащие руки. Ощущение было до жути странным и непривычным. Его трясло пару минут, а потом вдруг резко отпускало — вот так, как гора с плеч. А еще через пару часов он и сам был готов поверить, что это была шутка. Но это — до следующей встречи, а потом все заново. Эти самые встречи, несмотря на работу в разных командах, устраивались довольно часто, а во время зимы оба гонщика с удовольствием принимали участие в совместных интервью, снимались для рекламы и тому подобного. Они виделись настолько часто, что привыкли к обществу друг друга больше, чем к собственным родным. Если бы Нико спросили, что больше всего любит Льюис, он бы без сомнения ответил: «Жевательные конфеты». Если бы Льюиса спросили, что Нико будет делать в старости, он бы сказал: «Напишет про нас книгу». Если бы Нико спросили, кто из них двоих лучший гонщик, он бы ответил: «Льюис, конечно», если бы Льюиса спросили о том же самом, он бы ответил: «Конечно, я». И они оба были бы абсолютно правы. В какой-то момент Льюис посмотрел на их взаимоотношения другими глазами, словно увидел их обоих со стороны. Некоторые мысли, сперва не внушающие доверия, теперь подступали к нему каждый божий день, и игнорировать их было довольно сложно. В 2012-м году он по многим причинам переехал в Монако, в те же апартаменты, где жил Нико (удивительное совпадение), и они стали видеться еще чаще вплоть до начала нового сезона. Хэмилтон был уверен, что тем-табу для них уже не существует, и они могут обсудить все, что угодно — любую мысль, засевшую у одного из них в голове, а потому решился на то, что раньше могло показаться ему совершенно невероятным. Чтобы как-то склонить Росберга ближе к теме, висящей в голове Льюиса уже пару лет и заслоняющей собой все прочее, нужно было прибегнуть к плану «Б». Так обычно говорили гоночные инженеры, когда необходимо было изменить стратегию атаки. Лучшим решением для этой атаки могло послужить только одно — алкоголь. А повод найти было не так сложно — взять хотя бы их общий подиум в Шанхае неделю назад. Для Нико он и вовсе был первым в новой команде. И вот уже через пару дней, начитавшись статьей и полезных советов, Льюис заявился к другу поздним вечером с намерениями, мало напоминающими дружеские, с бутылкой коньяка «Мартель Кордон Блю» и пачкой аспирина в кармане. Нико открыл ему и тут же исчез в ванной, занимаясь какими-то своими делами. Это было на руку британцу — он пошел на кухню, водрузил еще прохладный коньяк на стол и по-хозяйски забрался в холодильник в поисках закусок. Очень кстати нашлись сыр и плитка горького бельгийского шоколада, который так любил Росберг. Льюис как бы невзначай побросал все это на стол и взялся за варку кофе. Он вычитал где-то, что кофе, мол, отлично сочетается с коньяком. — У тебя есть мидии? Или виноградный сок? — крикнул он в сторону ванной, но ответа не последовало. Вскоре свежесваренный кофе заманчиво дымился в турке, коньяк заманчиво манил своими вишневыми переливами, а шоколад, разломанный на кусочки, заманчиво лежал в серебристой обертке. — Ты какого хрена делаешь? Нико появился на кухне, вытирая полотенцем мокрые волосы. — Садись! Будем отмечать твой первый подиум в «Мерседесе», — Льюис кивнул на стул напротив его собственного. — Я не хочу сегодня. Да и утром тренировка. Хэмилтон выудил аспирин из кармана и бросил пачку на стол вместо ответа. Аргументов «против» больше не оказалось, так что Нико все же уселся за стол, достав перед этим из тумбочки два бокала на низкой ножке — малая часть его многочисленных коллекций. — Сперва нужно выпить кофе. Немного, — Льюис разлил дымящийся напиток в две небольшие чашки и поставил одну перед немцем. Тот практически залпом опрокинул кофе в себя и уже потянулся за бокалом, которые Хэмилтон едва успел наполнить коньяком наполовину их объема. — Не торопись, — остановил он Росберга. — Смакуй. И он наглядно продемонстрировал, с какой скоростью следовало пить столь благородный напиток. Нико послушался, правда, делал это не так расслабленно, а более нервно, но когда содержимое бокала исчезло внутри него, закрыл лицо и отвернулся к окну. — Ты закусывай, — Льюис кивнул на шоколад на столе, и тот взял кусочек. Вкус действительно получился очень приятным, и британец вскоре негласно взялся разливать по бокалам следующую порцию. — Только поменьше, — заявил Нико, то и дело перебирая пальцами, как гребнем, влажную от воды белокурую шевелюру. — Поменьше… — загадочно повторил за ним Льюис и налил чуть больше, чем было в первый раз. — Давай. Кофе больше не пей. — За мой первый подиум в «Мерседесе»! — уже более благодушно провозгласил тост Росберг. Они чокнулись бокалами и снова выпили. Льюис — совсем чуть-чуть, Нико — практически залпом. И пока он утешался дольками сыра, британец снова открыл бутылку и налил коньяк в чашку с кофе, заполнив ее доверху. Адская с виду смесь должна была подействовать на блондина как экстази замедленного действия; Росберг уже сейчас глядел сквозь него захмелевшим взглядом, зрачки его дергались. — Друг, ну ты поплыл… — Хэмилтон ободряюще постучал по его руке и придвинул ближе чашку с адской смесью. — Запей, будет хорошо. И он восхищенно наблюдает за тем, как Нико послушно выпивает всю чашку и с глухим стуком ставит ее на деревянный стол. — Что-то у меня уже все вкусы смешались… — бормочет тот, подпирая рукой порозовевшую щеку. — Так должно быть? Льюис не выдерживает и поднимается со стула, обходит стол и встает возле немца. Тот поворачивается к нему и с пару секунд выжидающе смотрит. В глазах у него уже перебегают туда-сюда чертики — Льюис видит их тени. И не знает, что же ему сделать. Хотя, конечно, знает, но думает, как сделать это лучше. Пробно касается кончиками пальцев горячей щеки, но Нико тут же дергается и отталкивает его руку. — Не наглей. — Я не наглею. Британец осторожно прикладывает ладонь к шее Нико и с наслаждением нащупывает две торопливо пульсирующие артерии под тонкой и горячей кожей. Он считает удары, которые смог почувствовать, и доходит до шести, прежде чем решается тихо сказать: — Ты меня с ума сводишь. — Отвали, — бросает ему Нико и, отстранившись от чужой руки, вскакивает со стула. Его неприкрыто шатает, но он покидает кухню и исчезает в слабо освещенной кухонными же лампами гостиной. Льюис бросает взгляд на распитую бутылку коньяка, на шоколад в серебристой обертке и на две пустые чашки из-под кофе. Вторая попытка также не увенчается успехом, и наступает тот самый момент, когда нужно сказать самому себе: «Переходим на план Б». Он догоняет пошатывающегося Нико в гостиной. Возможно, тот хочет выйти на балкон и подышать воздухом, возможно, даже намерен уйти из собственной квартиры. Какие бы не были его цели, Льюис нарушает их, когда оказывается рядом и ловко укладывает его на массивный диван, так кстати подвернувшийся под руку. Он рассчитал. Поэтому сдавливает блондина ногами, прерывая попытки к сопротивлению, крепко удерживает руки — да, Нико чуть выше и крепче сложен, но в пользу Льюиса играет гораздо меньшее количество выпитого спиртного и одна страшно навязчивая мысль, которую он так долго вынашивал. Поцеловать Нико. Вдохнуть запах мягких светлых волос и поцеловать еще раз. Если для этого нужно было применить силу, Льюис готов был ее применить, лишь бы только избавиться, наконец, от этого желания. Одновременно он боролся со здравым смыслом, твердившим ему не рисковать их дружбой, но эта борьба была им проиграна здесь и сейчас. — Льюис, — слышит он нервный голос возле своего уха, но все это не имеет значения, когда он так близок к своей цели. Он осторожно касается губ, стараясь не промахнуться в темноте. Они совсем не мягкие, как он предполагал, а скорее напряженные. А чего он ожидал? Его кожу опаляет горячее, совершенно опьяняющее дыхание с привкусом кофе и коньяка. Это сводит его с ума гораздо больше алкоголя, и он ловит себя на мысли, что его навязчивое желание никуда не исчезло. Льюис находит в темноте бегающие глаза Нико, чувствует, что сопротивление спало, но не может ослабить хватку. Он еще не получил того, что хотел, и решается сказать вслух: — Дай мне поцеловать тебя. — Одним поцелуем дело не кончится. Льюис будто не слышит этого — наоборот, распаляется еще больше. Он сжимает коленями бедра Нико, чтобы тот не смог увернуться, хочет переложить его руки наверх, и Росберг сильно противится этому, понимая, в каком беззащитном положении окажется, но потом все-таки сдается — и руки его оказываются над головой. Хэмилтон упивается собственным превосходством, пока позволяет ситуация, а потом снова наклоняется к губам. Их тела оказываются вплотную друг к другу; и тот, и другой непривычно шокированы отсутствием мягких округлостей у партнера и заменяющим их плотно сбитым мышцам рук, груди, пресса и всего, чего они касаются. Льюис к тому же чувствует примешанный к коньяку запах лимона — это шампунь, которым Нико совсем недавно мыл голову. И в этот момент тонкая грань между странностью ощущений и подступающим возбуждением оказывается стерта. Британец снова касается губ — и издает удовлетворенный стон. Они именно такие, какие и должны были быть — упругие и влажные. Они поддаются на все его уловки и послушно выполняют все негласные требования — открываются шире, впуская его язык, и тянутся к нему за продолжением, когда он чуть отстраняется. Это бесповоротно сносит ему голову. Они целуются так, будто завтра наступит конец света — сильно и без жалости друг к другу, кусая губы до крови, смешиваясь вкусами горького кофе и проклятого коньяка; потом вдруг — нежно, сталкиваясь языками и без слов говоря то, что никогда бы не решились сказать вслух, — и поцелуй этот длится целую вечность. Их прерывает звонок телефона Нико, и Льюис вынужден выпустить его из своего плена. Он садится на диван и слушает обрывки диалога. Росберг не уходит, а говорит при нем, и по разговору не понятно, с кем именно. Хэмилтону не слишком интересны эти подробности, но в какой-то момент он понимает, что немец намеренно не кладет трубку, словно боится вновь остаться с ним один на один, и тогда он огромным усилием воли заставляет себя уйти первым. Когда Льюис распахивает входную дверь, Нико все еще продолжает говорить. Он получил то, чего хотел, но вот радости не испытывает, возвращаясь к себе домой на ватных ногах. Вдруг захотелось курить, но он вспоминает, что не курит. Он падает в кресло, пытаясь унять дрожь в похолодевших пальцах и немного сбить сердечный ритм. А потом думает, может, ему стоит подняться в зал и намотать десяток километров на беговой дорожке? Ведь спорт всегда был лучшим лекарством от всех возможных невзгод. Идея выглядит неплохой, и он действительно начинает искать свои кроссовки и спортивную одежду в недрах шкафа. Быстро собирается, хватает из холодильника бутылку воды и идет в зал, расположенный на самом последнем этаже. Конечно, в такое время здесь нет ни одного человека, и это, несомненно, большой плюс ночных тренировок. Следующий плюс Льюис находит уже во время непродолжительной разминки мышц — они не встретятся здесь утром с Нико. Возвращаясь домой спустя час изнуряющего бега, он думает лишь о том, чтобы лечь спать, и прочие мысли даже не лезут ему в голову. Следующие пару месяцев груз событий вдруг наваливается на него с двойной силой. Он пытается найти смысл во всем, что касается его и Нико, и слишком много думает. Блестяще классифицируется, но проигрывает гонку, финиширует в лучшем случае — в первой десятке. Осенью ленту Нико в инстаграме начинают заполнять бессмысленные фотографии его и новой подружки. Ее зовут Вивьен. Кажется, она дизайнер мебели или что-то в этом роде. Они вместе ходят в рестораны, вместе гуляют по выходным, вместе отмечают все праздники, вместе отправляются в поездки и вместе дают интервью. Все делают вместе. Так, как когда-то они делали это с Нико. Льюис злится на себя и на всех вокруг, с головой уходит в работу. Его поведение на трассе становится еще более агрессивным, но всех это только восхищает, потому что идет на пользу даже команде — но не самому Хэмилтону. Времени на то, чтобы привести себя в порядок, понадобилось не так уж много, и вскоре он снова начал стабильно завоевывать поулы и пробиваться на подиум. Следующий год становится новым этапом его жизни — Льюис переходит в «Мерседес» и получает лучшую машину, лучшую команду и не самого удачного напарника в лице Нико. «Будь осторожен, Льюис. Самый серьезный соперник — твой партнер по команде», — повторяли ему. Но от них все еще требуют дружеских объятий, искренних поздравлений и тому подобного — людям наивно прельщала непривычная открытость их прежде теплых отношений, они до сих пор верят в их дружбу. Если где-то упоминается имя одного из гонщиков, то скоро упомянут и имя другого. Без особых усилий и Нико, и Льюису удается подстегивать друг друга к соперничеству, заставляя набирать все большую скорость, пилотируя машины, и создавать отрывы от соперников — и в итоге они оба оказываются на подиуме чуть ли не каждую гонку, хотя Льюис почти всегда впереди. «У меня такое ощущение складывается, — сказал как-то Тони Росс, бывший тогда гоночным инженером Нико, — поставь этих ребят как угодно на старте, и они финишируют вместе, причем либо оба окажутся на подиуме, либо оба сойдут». Постепенно Льюис забывает обо всем, что не имеет значения в настоящем, и жизнь немного налаживается: он ездит в гости к родным и знакомым, уделяет много времени своим бульдогам, вывозя их с собой практически повсюду — самые преданные его болельщики. Зимой он уезжает в свой домик в Колорадо или проводит долгий отпуск с друзьями в заснеженных Альпах, чувствуя себя на вершине мира. Так продолжалось до лета, пока Льюис не узнал о свадьбе Нико. Это было после гонки в Сильверстоуне, в родной старушке Англии. Он остался там после гоночного уик-энда, чтобы повидаться с семьей, с сестрами и старыми друзьями. Вечером он листал новости в твиттере и увидел поздравление их общего с Нико знакомого — он пожелал молодоженам крепкой любви и долгой совместной жизни. Льюису действительно было не по себе. Чтобы заглушить странное, практически похороненное в недрах души чувство, он отправился в бар и жестко напился, возможно, единственный раз в жизни. Ему нужно было абсолютно отключить мозг и забыть обо всем, что было до этого. Для такой цели ему понадобилось много алкоголя, очень много. В какой-то момент он даже был готов отбросить копыта, но ему позвонили среди ночи и ненавязчиво сообщили, что хорошо бы вылетать в Монако завтра днем. Он вернулся в номер и упал на широкую кровать в спальне, чуть ли не раз в полминуты проверяя наличие новых вызовов или сообщений, листал ленту в твиттере, искал обновления, но единственное, что менялось в его пользу — время часов на экране. На рабочем столе красовалась фотография с предпоследней гонки в Австрии — он, Льюис, приветливо машет болельщикам, стоя на носовом обтекателе своего болида. На заднем плане машина Росберга и сам Росберг — со шлемом в руке и, как всегда, крайне озадаченным видом, несмотря на победу в этой гонке. Он всматривался в фото ужасно долго, но ему казалось, что время стоит на месте, и лишь когда телефон оповестил его о низком уровне заряда батареи, он закрыл глаза на минуту и буквально сразу же провалился в поверхностный и беспокойный сон. Ему снилось, как он плавает на льдине в бассейне собственных апартаментов. Вокруг куча народу, знакомого и не очень; репортеры пробрались и сюда — щелкают своими камерами, кричат ему дурацкие вопросы. Среди них, обняв жену, стоит сам дьявол Нико. Льюис мысленно пририсовывает ему невидимую багровую ауру вокруг гоночного белого комбинезона (кто в нем дома-то ходит?) и бараньи рога. Даже в таком амплуа немец стоит и все также укоризненно смотрит ему прямо в душу пустыми ледяными глазами. «Кто его пустил сюда?» — возмущенно кричит он толпе, но ответа не получает. А потом он тонет на этой проклятой льдине, в этом проклятом бассейне. А репортеры все щелкают и щелкают своими камерами… вот твари. Сон был недолгим и совершенно выматывающим. Проснулся Льюис с болевшей от жуткого похмелья головой, с опухшими на ощупь глазами, от громкого звонка. Звонил неожиданно Росберг. — Че? — буркнул он, еле поворачивая пересохшим языком. — Приедешь сегодня домой? — осведомился тот. На заднем плане смеялась девушка — Вивьен, очевидно. Льюис перевернулся на спину и угукнул в ответ, а спустя пару секунд добавил: — Приготовь мне котлеток, милый, и оденься как-нибудь посексуальнее, — хрипло произнес он, уверенный на сотню процентов — увлеченный новоявленной женитьбой немец все равно не услышит наглого сарказма. — Окей, — со смехом ответил тот и отбился. И черт его знает, слышал он слова Льюиса или нет. Он кое-как перекатился на край постели и заставил себя встать, чтобы немного привести себя в порядок и выпить воды. Голова была слишком тяжелой, а мысли — слишком отягчающими, поэтому, напившись минералки, он снова пошел спать. Еще целых три часа до его самолета в Монако. Только бы попасть домой, а там он уже сможет хоть бы ненадолго, хоть на пару дней забыть обо всем — о Росберге, о Гран-При, о неудачной прошлой гонке… Просто встретиться с друзьями и здорово провести время. Определенно сейчас это было для него настоящей панацеей. В Монако он первым делом отправился к себе. Бросил сумку — потом разберет, переоделся в более мягкую и удобную одежду, позвонил отцу, чтобы тот привез его любимых бульдогов, и только после всего этого пошел к Нико, как к единственному хранителю вкусной и здоровой еды. Он уже настроил себя мыслями о родителях Вивьен, о шумной компании многочисленных родственников, о праздничном торте в центре стола и свечках на каждой полке, в тех местах, где обычно Нико хранил лишь пыль. Но никак он не ожидал полутьмы гостиной и Росберга, в одиночестве смотревшего повтор трансляции недавних гонок в Сильверстоуне. У этих немцев-полуфиннов, в общем-то, все не как у нормальных людей. — Приехал? — Нико обернулся к нему, одарив непривычно теплым взглядом. У Льюиса даже как-то подозрительно поскреблись лапками мурашки внутри живота. — А где торт и свечи? — он оглянулся по сторонам в надежде выпрыгивающей из-за угла Вивьен со связкой шариков в руке. — Ну… торта нет, конечно, но могу разогреть тебе китайскую лапшу, — Нико встал с дивана и двинулся на кухню. Хэмилтон заинтригованно последовал за ним, хотя лапши ему вовсе не хотелось. Его все еще не покидало ощущение, что неосторожным, случайно брошенным словом он сейчас может разрушить подозрительно спокойно складывающуюся обстановку. — Ну так есть будешь? — блондин открыл холодильник. — А пиво есть? — в свою очередь осведомился британец. Нико послушно достал пару банок темного «Гиннеса», открыл обе и поставил их на барную стойку. Выпив пару глотков, он пробормотал, разговаривая будто сам с собой: — Знаешь, вот что бы ты ни говорил про ирландцев, лучше немецкого пива быть ничего не может. А в местных магазинах за каким-то хреном они продают его теплым… — Где Вивьен? Я рассчитывал найти вас в окружении родственников и все такое, — внезапно спросил Льюис не в тему. Росберг засмеялся и протянул к нему руку — Льюис даже отшатнулся от неожиданности, но в следующую секунду нервно улыбнулся и сжал в руке холодную банку. — Ты себя видел? — Нико дотронулся до его предплечья. — Тебе нужен отдых. Ты когда последний раз нормально спал? — Сегодня, — быстро соврал тот, чувствуя, как неприятно щиплет в правом глазу. — Льюис. Иди домой и поспи. — Где твоя жена? — снова спросил британец. — У родителей она. Празднует, — спокойно ответил Нико и встал со стула, схватив за локоть Льюиса и поведя за собой, как видно, в сторону выхода, решив избавиться от незваного гостя. Гость пусть и нехотя, но пошел. Однако у навевающего столько воспоминаний дивана в гостиной он выскользнул из держащей его руки и упал на мягкие подушки. — Я посплю здесь, — буркнул, устраиваясь удобнее. — Окей, — услышал он согласный голос Росберга и впервые за несколько последних дней уснул быстро и крепко. Тяжелый камень последних суток ощутимо упал с плеч, а мысли прояснились, когда Льюис услышал над собой тихий голос, который говорил ему что-то вроде: «Проснись и пой! Приезжал твой отец». Британец поспешил прийти в себя, осматриваясь вокруг, словно совершенно забыл, где он прилег отдохнуть и вырубился. Вокруг него то и дело проносился Росберг с коробками в руках. — Звонит мне значит Энтони и спрашивает, где его чертов сынок. А я говорю: «Спит у меня на диване», и знаешь что? Он закинул мне твоих псов, передал тебе поздравление с победой и красиво уехал в закат. А потом Роско сожрал мои новые бамбуковые жалюзи, и теперь ты должен мне две сотни евро. — Нет проблем, — Льюис, наконец, сполз с дивана и продрал глаза. Его обожаемые питомцы сидели в углу, сбившись в кучу, и тяжело дышали. Сумка с мисками и другими пожитками стояла у входной двери, рядом с ней одиноко лежал плетеный розовый мячик с бубенчиком внутри — любимая игрушка Коко. — Глянь-ка сюда… Эй! — услышал он зов Нико. Тот держал в руках пожеванные полоски светло-зеленых жалюзи с аккуратными следами от зубов. — Я понял, понял, — Льюис поднял сумку, свистнул собакам, и те с готовностью бросились за ним. Он вернулся только через пару часов, уже затемно, чтобы отдать деньги, и обнаружил семью в полном составе. Похоже, Вивьен вернулась домой. Льюис любезно поздоровался и поздравил ее с заключением брака. Девушка в ответ сперва улыбнулась ему, а когда он передал две сотни Нико, съязвила, сказав, что за свое соседство он должен платить им гораздо больше. Росберг одобрительно рассмеялся в ответ на эту шутку, а Хэмилтон послал молодоженам воздушный поцелуй с едкой усмешкой в придачу и торопливо скрылся за дверью. В следующий раз они увиделись только через пять дней, перед свободными заездами в Хоккенхайме. И Нико был доволен как слон, словно предвкушал свою четвертую победу в этом сезоне. Нико счастливым делала семейная жизнь, а Льюиса — его любимые собаки. Теперь, когда Хэмилтону хотелось человеческого общения, он ехал прямиком к родственникам или немногочисленным друзьям, но не к напарнику по команде. Их бывшие когда-то дружескими отношения сейчас больше напоминали сугубо деловые: общались они только во время гоночного сезона, и редко о чем-то помимо трассы, шутки из их уст в отношении друг друга звучали только во время совместных интервью, а самые сильные слова поддержки произносились исключительно на общих подиумах. Они уже не были друзьями в том смысле, в котором люди обычно понимают дружбу — это был настоящий кризис. Как и многие другие, этот факт оказался замечен всеми и быстро раскрыт. «Льюис Хэмилтон и Нико Росберг больше не друзья» — громогласно заявляли заготовки статей и газет. Дружба на трассе невозможна? Полная чушь. Но она имеет свойство оборачиваться для обоих в приятную или неприятную сторону. Тем не менее, Льюис чувствовал себя совершенно свободным, и пока Нико устраивал семейную жизнь и заботился о жене и новорожденной дочери, Льюис бил собственные рекорды и выигрывал чемпионаты два сезона подряд. Они дались ему нелегко — Росберг вернулся в строй в бодром расположении духа и с пугающей маниакальностью в глазах. Место победителя хоть и одно, но боролись они абсолютно на равных. Напряжение возросло еще больше, когда Росберг и Хэмилтон опасно сравнивали очки в общем зачете, играя вничью — такое развитие событий не нравилось ни одному из них. Их сравнивали и обсуждали, на них делали ставки — такое внимание неизбежно, если вы известная личность. Но если прежде Льюис не делил свою личную вершину ни с кем, то теперь совершенно явно на нее претендовал кто-то еще — причем ни кто иной, как тот, с кем уже сформирована долгая история за плечами. Поздней осенью 2015 года ему удалось отвоевать свой чемпионский титул с честью, но с началом нового сезона борьба, которая, казалось, и так была напряженной, возросла еще в несколько раз. Льюис уже был трехкратным чемпионом мира, Нико еще не вывел в свою пользу ни один сезон. Совершенно очевидно, что он был преисполнен желанием осуществления своей детской мечты больше, чем когда-либо. И, несмотря на то, что все кому не лень усложняли Росбергу его задачу, он достойно сражался за свои очки, и в какой-то момент все же несокрушимо вырвался вперед — и в оставшихся нескольких этапах даже второе и третье место принесло бы ему звание чемпиона. Перед последней гонкой в сезоне, поздним вечером Льюис, наконец, остался предоставленным самому себе и сразу же переоделся и отправился на пробежку по трассе. В последнее время это все больше смахивало на определенный ритуал перед каждым этапом Гран-При. И он даже не был удивлен, встретив на трассе Нико — их привычки, несмотря на все, до сих пор оставались на удивление схожи. Они сухо пожали друг другу руки и разошлись по сторонам, как и положено соперникам. Льюис побежал первым, Нико бежал в нескольких десятках метров сзади, но через пару кругов британец замедлил темп и вскоре услышал его шаги и равномерное дыхание — Нико оказался рядом, подстроившись под темп его шагов. Льюис заметил, что настроение напарника неожиданно сменилось, он прямо-таки излучал свет и радость: — Все, выдохся? Давай круг наперегонки? — Ты что, ребенок? — снисходительно спросил британец. Нико хмыкнул и через пару секунд молчания резко толкнул его в плечо, выводя из оцепенения, и ринулся вперед. Льюис бросился вдогонку — больше по привычке, потому что они часто делали так в детстве, когда им было по четырнадцать лет и соперничество между ними носило совсем другой характер, нежели чем сейчас. И британец привык выигрывать в большинстве их споров или соревнований, потому что всегда был на полшага впереди. Он опередил Нико и в этой гонке: пересек белую линию и победно вскричал, повернувшись к пустым трибунам. Обернувшись, он увидел, что Росберг перешел на спокойный шаг, уперев одну руку в бок, а другой привычно приглаживал растрепавшиеся волосы. По взгляду его было не совсем понятно, огорчен ли он поражением или, наоборот, рад, но скорее всего, просто был удовлетворен этим соперничеством и своей самоотдачей. От такого Льюис даже потерял на мгновение приятное ощущение победы и превосходства. — Молодец, — похвалил его Нико, подходя ближе и хлопая его по спине. — А мне, наверное, повезет завтра. Льюис отреагировал одобрительным смешком, но внутри себя практически опешил от того, настолько Росберг оказался смиренным со своим вторым местом и как ловко выкрутился из этой ситуации. Так достойно отреагировать смог бы далеко не каждый, если только он сделал это не нарочно. — Ладно. Пойдем, — улыбнулся ему Нико, будто почувствовал его внутреннее напряжение, которое тот пытался тщательно скрыть. — Я, наверное, еще побегаю. Это была простая и ясная, как день, отговорка, и Нико понял это, кивнул и ушел в одиночестве. Льюис внимательно проследил за тем, как у выхода он подобрал с асфальта полупустую бутылку с водой и скрылся за забором, и в тот же момент почувствовал себя крайне паршиво, хотя даже не мог понять, от чего именно. Он снова ускорил шаг и побежал чуть быстрее прежнего, чтобы выдать все, на что был способен, и избавиться от таких странных мыслей в голове, как: «Отмотать время чуть назад и уйти с Нико». Нет, еще чуть раньше…. Льюис мысленно возвращался в недавнее прошлое, прокручивая воспоминания кратковременной памяти. Позволить Нико себя обогнать. Это же значило стать вторым, уступить лидерство — то лидерство, которое было важнее всего на свете. Но если бы он действительно смог вернуться в прошлое, то без сомнения отдал бы Нико первое место. И стоило ему подумать об этом, как ноги понесли его еще быстрее — второе или уже третье дыхание? Он бежал так, что ветер свистел в ушах, оглушая его. Сейчас он мог бы, наверное, соревноваться с Усэйном Болтом. Льюис бежал на пределе своих возможностей, чувствуя, как глаза застилает мутная пелена — мрачный асфальт трассы становился расплывчатым, как в тумане. Он покинул Яс-Марину уже заполночь. Возвращения в прошлое — роскошь непозволительная, и жизнь, какая она есть, всегда течет своим чередом. Иногда чуть медленнее, иногда стремительно набирает обороты, словно болид, прогревший свежие шины. «И Нико Росберг становится новым чемпионом Формулы 1 2016 года!» Кто бы мог подумать… На подиуме он видел глаза Нико. Привычная его холодная уверенность в себе ощутимо пошатнулась, он был опустошен, потому что выложился во всех отношениях. Льюис понимал, что для немца это последняя гонка, последний сезон. Он выиграл чемпионат, исполнил мечту своей жизни и сделал то, к чему готовил его отец. Хэмилтон точно знал это еще на подиуме. И когда через несколько дней Нико позвонил ему и сообщил все сам, Льюис молча выслушал этот продуманный, явно подготовленный заранее монолог и сказал, что понимает и поддерживает его решение. А что еще он мог сказать? На одном из ближайших интервью Льюис слышит ответ Нико на вопрос: «Как вы собираетесь дальше поддерживать отношения с бывшим напарником?». Тот думает недолго: — Я думаю, теперь наши дружеские отношения возобновятся, как и раньше. В это верят все присутствующие, проглатывая лакомый кусок малой подноготной нового чемпиона. В это верят все, кто читает интервью на следующий день за чашкой кофе дома или в офисе, или по пути на работу в метро. Даже сам Росберг отчасти верит в свои слова, но Льюис точно знает, что так, как раньше, уже точно никогда не будет.