Пока смерть не разлучит нас

Чарли летел в Бухарест с пересадкой в Варшаве, пытаясь забыться музыкой и таблетками. Когда теряешь того, кто был твоим единственным домом, а новый отправляешься обретать за десять часов пути по воздуху, то многие вещи теряют свой прежний смысл. Становятся не такими, как раньше. Ты не пытаешься их объяснить, не пытаешься их понять — ты просто хватаешься за идею начать сначала. Потому что так захотел твой предыдущий дом, ну или ты сам в попытках держаться. Чарли выбрался из самолёта, прошёл через долгие коридоры и занял очередь на контроль. И в ней, в этой подвижной толпе, он опять почувствовал то, что мама называла «импульсом». Впереди, за много метров стекла, бетона и электроники, его ждала новая жизнь, и Чарли не мог забрать с собой остатки прежней. Он светился от мысли покинуть аэропорт кем-то иным — и вот таким: с глуповатой, но счастливой улыбкой, дрим-попом в наушниках и химическим веществом в крови он и встретил Эйдена Галвина. Это было так: открылся соседний коридор, и часть их очереди собралась в такую же, в которой Чарли приметил обладателя забавной шапки. Декоративной — лёгкой, серой, с длинными завязками и волчьими ушами. Её владелец быстро черкал что-то в толстом блокноте, держа за плечами тубусы, и Чарли сразу узнал в нём художника. Он с интересом рассматривал цветную рубашку, нашейный платок, обрезанные полосатые перчатки, выправившийся из ботинка шнурок — и всё за время, пока их очереди двигались дальше. Художник был поглощён рисованием настолько, что не заметил выпавших билетов — и вот тогда, именно в тот момент Чарли понял, что у него есть возможность не дожидаться выхода из аэропорта. На билетах было указано «Эйден Галвин» — Чарли прочёл это совсем случайно. — Приятель, ты кое-что потерял, — ему пришлось выйти из очереди, чтобы поднять билеты художника. — Вдохновение, да? Эйден отвлёкся от блокнота, не сразу поняв, в чём дело. Он был красивым: такие юноши нравились всем, вне зависимости от пола и возраста. Не мужественные, не женственные, какие-то... «между». — Что? — переспросил он с улыбкой, заправляя под шапку выбившуюся кудрявую прядь. — Ну, вдохновение, — всё с той же широкой улыбкой принялся объясняться Чарли. — Ты просто так увлечённо рисуешь, что весь вон там, в блокноте, и мир вокруг как будто бы остановился. Эйден вскинул брови, добродушно усмехнулся и неопределённо пожал плечами, убирая билеты обратно. — Спасибо, — поблагодарил он наконец, на всякий случай застёгивая карман на молнию. — Что-то вроде. Случайно зацепишься за идею, и всё, пропал, пока не набросаешь. Он спокойно продолжил рисовать, а замявшийся рядом Чарли растерянно разглядывал его запачканные грифелем пальцы. «Till death», — прочитал он часть обнаружившейся татуировки, не спрятанную за задранным рукавом. — У меня бывает так же, только без бумаги, — нашёлся Чарли, по-прежнему сопровождая Эйдена в очереди. — Например, вот только что, когда я тебя заметил. Эта шапка и весь твой вид... Художник снова оторвался от рисунка и вопросительно вскинул брови. — ... в смысле, ничего в нём такого нет, ну чтобы ты знаешь, прямо... неправильного, — торопливо добавил Чарли. — Наоборот, это очень необычно и круто, и я подумал: мне нравится этот парень! А тут твои билеты выпадают, и раз — вот тебе и повод подойти. И я уже ни на чём другом не зациклен: ни на тяжёлом перелёте, ни на сэндвиче с перемёрзшим салатом, ни на пожилой румынской леди, заснувшей у меня на плече. Ни на этой толпе, где каждый норовит поставить тебе на ноги чемодан. Эйден приподнял уголок губ в сдержанной улыбке и вернулся к своему блокноту. — Это эффект чистого листа, — ответил он спустя паузу. — Но, думаю, неважно. Чарли пришлось протиснуться позади него и встать с другой стороны, потому что с этой мешала колонна. И тут на запястье художника он заметил ещё одну татуировку: выведенное красивым шрифтом слово «beloved». — Важно, — подхватил он, несколько раз задумчиво моргнув. — Наоборот, Эйден, это очень даже важно! Юноша повернулся и едва заметно нахмурился. — Откуда ты... — Твои билеты, — поспешно ответил Чарли. — Они упали лицевой стороной вверх, и я прочитал. Художник заглянул за плечо впереди стоящего, засунул карандаш в спиральные кольца блокнота и убрал его в сумку. — Вот как, — подытожил он, наметив подбородком кивок. — И это тоже, конечно, какой-нибудь повод? Чарли отрицательно помотал головой, став выглядеть виновато-взволнованным. — Я не хотел, правда, просто... — Да брось, это всего лишь имя, — расплылся в улыбке Эйден. — Сегодня же, пятью минутами позднее, мы всё равно друг друга забудем. — А можем и не забыть, — возразил он как ни в чём не бывало, делая шаг вперёд вместе с Эйденом. — Мы можем вполне себе подружиться, сходить вечерком поесть пиццу, покататься на великах, глянуть кино... — ... или же нет. Как насчёт «нет»? Улыбка так замечательно подходила его лицу, что Чарли не сразу понял отказ. — Но почему? — переспросил он растерянно, покрепче подвязывая обёрнутую вокруг бёдер толстовку. — Я здесь совсем впервые, и это здорово, узнавать город вместе. Ни разу не летал так далеко, не знаю румынского и совсем не ориентируюсь, даже карту не взял, а тут мы могли бы... — Меня уже ждут на выходе, — Эйден спрятал лицо за ладонью, оправляющей навязчивую чёлку, — извини. Ты тоже кажешься неплохим, но у меня очень туго с компаниями. Чарли снова шагнул вперёд и упёрся в ленту ограждения. — Это не проблема, мы можем обменяться телефонами и встретиться не сегодня, а, скажем, завтра или через день, что думаешь? Если уж я тоже кажусь тебе неплохим, и... — У меня действительно очень туго с компаниями, — повторил художник, натянуто улыбнувшись. Отозваться Чарли не успел — Эйдена подозвали к стойке. Он думал было вклиниться следом, но его, разумеется, не пустили. Бездумно держась за ленту, Чарли с досадой смотрел на то, как Эйден подаёт документы, как улыбается и что-то говорит по-румынски, как забирает документы обратно. В груди у Чарли радостно ёкнуло, когда художник на секунду обернулся и махнул ему рукой в жесте прощания, и ещё раз, когда тот, не заметив ответа, скрылся за матовым стеклом. «Beloved». Вздохнув, Чарли устало поплёлся в конец своей прежней очереди. Бухарест был странным: что-то красивое обязательно сочеталось в нём с нагромождением прямо противоположного. Цветное, переходящее в серое, словно оставшиеся нераскрашенными детали в детской раскраске. Дом в стиле Второго Парижа и грязная, заброшенная стройка по соседству, граффити на стенах театра, замечательно отреставрированные лицевые части домов и их полуразваленная часть со стороны двора. Фонтаны с плавающими окурками, музыканты рядом с бездомными. Бухарест был совсем как он — разбитым, но всё ещё пытающимся представлять из себя хоть что-то. Чарли заселился в первый попавшийся хостел вблизи от старого города. Со знакомствами особенно не задавалось, но, если честно, он и не слишком пытался — в первый день после сна предпочёл прогуляться один, приглядываясь к видным местам. Пару раз выпил в баре с соседями, сходил в клуб и купился на лёгкий наркотик, но только всё это заставляло забываться, а Чарли хотел обратного — жить. Он начал думать, что мама могла ошибиться, что зря он приехал сюда без цели, но вспоминал ту короткую встречу в аэропорту, с Эйденом, и снова разубеждался в обратном. Такие совпадения не случались так просто, и пусть даже Чарли не мог объяснить, почему, он уверился в этом вполне себе твёрдо. Яркий художник в той серой толпе как будто открыл ему весь Бухарест — и Чарли под своими таблетками и дрим-попом в наушниках мечтал снова поймать такое же впечатление. И он поймал. На Макка-Виллакроссе двумя днями позднее, притом не кого-то ещё, а именно Эйдена. Не заметить его было сложно — он сидел в своей волкошапке в одном из уютных кафе, опять увлечённый рисунком. С зажатой во рту сигаретой, в кожаной куртке совсем не в размер и потёртых, подвёрнутых джинсах. С другим платком, в клетку и с кисточками, в забавной майке с цветным принтом. Спустя секунды Чарли занимал стул напротив, запыхавшийся и восторженно-счастливый. Невольно отдёрнувшийся Эйден взглянул на него очень странно: удивлённо и как-то беспокойно, без тени взаимной радости. — Это какой-то сюр, — нахмурился он, отложив сигарету в пепельницу. — Слушай, не надо меня преследовать. Чарли сиял оживлённой улыбкой, не смутившийся его реакции. — В том и дело, что я совсем нет. Я шёл домой и всего лишь хотел купить пару тако вон там на углу, — он рассматривал Эйдена вблизи и не мог оторваться, такой он был необычный. — А тут — ты. Я не очень верю в судьбу и во всякое смежное, но так ведь не с каждым бывает. Чтобы взять и встретиться снова! И это в городе-миллионнике. Понимаешь? Художник сощурился и недоверчиво склонил голову набок. Он долго молчал, но всё-таки усмехнулся. — Скорее, ты всё это себе напридумывал. Закинулся лишним, банально не спал пару суток, ударился головой. Бывает ведь. Нет? Чарли рассмеялся и помотал головой, посчитав это шуткой. — Конечно же нет. Я здесь, ты здесь, ощути, — он поймал Эйдена за руку с татуированным запястьем и несколько раз её сжал, как будто в приветствии. Художник немедленно вырвался и бросил почему-то взгляд на внутреннюю часть кафе, где толпились у кассы люди. — Всё в порядке? — спросил посерьезневший Чарли. — Нет, правда, извини, если это было лишним, просто ущипнуть или потрогать — единственно верный способ доказать, что это не сон. Я не хотел нарушать твоё личное пространство, если дело в этом, и, в общем, могу больше так не делать. Эйден вздохнул и крепче сжал свой стаканчик с кофе. — Давай ты просто уйдёшь, — попросил он негромко, внимательно глядя на Чарли. — Неважно, что это такое, просто вставай и иди. За тако, панини, шаурмой — чем угодно. Я всё ещё уверен, что ты славный малый, но поверь, тебе не надо со мной общаться. — Но почему? Художник собрался было ответить, но вздрогнул и промолчал — за его спиной неожиданно выросла тень, чей владелец мгновением позже опустил на стол поднос с сэндвичами. — Ну и очереди у них там, дарлинг. Чарли начал догадываться — на запястье этого человека тоже красовалось «beloved», да и обращение не отдавало двусмысленностью. Мужчине могло быть за тридцать, могло быть вполне под пятьдесят, но примечательным было не это, а сложный, тяжёлый взгляд, пускающий по телу озноб и чувство собственной неуместности. Он выглядел неприятно, почти угрожающе, хотя обладал при этом заметной, привлекательной внешностью — Чарли не мог подобрать сравнения. В нём чувствовалась агрессия, в каждом небрежном жесте, и он определённо точно казался опасным. Но Чарли всё равно улыбнулся, пусть и не так открыто. Эйден поспешно убрал блокнот, стараясь не выдавать напряжения, и мужчина сел, поставив перед собой чистую пепельницу. — А что ты не знакомишь нас с новым другом? — спросил он художника, складывая руки в замок. Отсутствие у него эмоций не позволяло угадать настроения, и Чарли не знал, что думать. — Он мне не представлялся, — пробормотал юноша, отдавая внимание сэндвичу. — Мы виделись в аэропорту. Я обронил... — Чарли! Я Чарли Кантримен. И вправду, совсем не успел сказать. Он понял, что влезать в разговор вряд ли стоило, и поспешно замолк, поджавшись. — Вы виделись в аэропорту, а теперь Чарли сидит с тобой в кафе, — рассудил мужчина, не сводя глаз с Эйдена. — Как это понимать? Художник поморщился и мотнул головой. — Как случайность, Найджел. И он всё равно уже уходит. Чарли растерялся, но названный Найджелом помог ему определиться с действиями. — Нет-нет, Чарли останется и посидит с нами ещё немного. Ему ведь нравится заводить знакомства? Повисла тишина — Эйден мусолил в руках свой сэндвич, а Чарли украдкой за ним наблюдал, пытаясь найти подвох. — Ты недавно в Румынии, Чарли? — расслабленно поинтересовался Найджел, удостоив его вниманием. — Один, наверное? Чарли кашлянул и несколько раз кивнул, прикрываясь нервной улыбкой. — Всего третий день. Не очень здесь ориентируюсь, поэтому... В общем, Эйден показался мне интересным, и я хотел попросить его показать мне город. Глаза художника округлились, но Найджел только криво оскалился, прикрыв глаза. — А вот он тебя откуда-то знает, дарлинг. Эйден послал Чарли многозначительный, не самый дружелюбный взгляд. — Я обронил документы и не заметил, а он их поднял. — Бросилось в глаза, — подхватил Чарли. — Имя на билете. Вот и запомнил, ничего такого. — Конечно, — Найджел достал из пачки сигарету и неспешно закурил, сминая в зубах фильтр. — Конечно, почему нет. Чарли, продолжал держать уголки губ приподнятыми, защищаясь, а Эйден смотрел куда-то в сторону, так и не приступив к еде. Чарли видел, что ему неуютно, но не мог распознать причины, если Найджел реагировал нормально. — Дарлинг, как думаешь, ты можешь показать Чарли город? Художник вздохнул и потёр переносицу — согласным он не выглядел, отнюдь. — Он может просто уйти и поискать себе другую компанию. — А может заглянуть к нам в «Марко Поло», — лениво улыбнулся Найджел, потерев татуировку на шее. — Брось, дарлинг, ты же и сам когда-то из кожи вон лез заводить друзей. Эйден опять промолчал, а Чарли навострился — предложение прозвучало интересным, пусть и слегка подозрительным. — «Марко Поло»? Это... — Официально — хостел, — не дал договорить ему Найджел, сделав глубокую затяжку. — На самом деле чёрт знает что для таких же заблудших, как ты. Мы заглядываем туда время от времени. — Расслабляетесь? — неуверенно улыбнулся Чарли. Найджел сощурился и повернулся к художнику, с ухмылкой ожидая ответа уже от него. — Что-то вроде, — выдавил тот неохотно. Чарли не нравилась его малословность, но он списал это на присутствие Найджела. — Я приду, только скажите, когда. — Завтра, — сразу же отозвался Найджел, перестав рассматривать художника. — К семи. Эйден замотал головой, отложив сэндвич обратно. — У меня выставка в «Артмарке», — напомнил он тихо. — Тогда в одиннадцать, — пожал плечом Найджел. — И возражения отклоняются, дарлинг. Чарли хотел сказать, что если Эйдену неудобно, то они вполне могли бы перенести на другой день, однако последняя фраза Найджела заставила его замяться. Он послал художнику слегка виноватый взгляд, вот только тот к нему даже не повернулся. — А сейчас, Чарли, тебе действительно пора, — как ни в чём не бывало обронил после паузы Найджел, и Чарли понял, что перечить ему вряд ли стоит. Возможно, он слишком долго смотрел на художника, в то время как сам стал объектом внимания Найджела, возможно, ему здесь не были рады изначально — Эйден из-за Найджела, а Найджел по факту, а, возможно, имелась и третья причина, о которой ему знать не стоило. — Ты вдруг вспомнил, что куда-то шёл. Правда ведь? — За тако, — кивнул Чарли растерянно. — За ним, — согласился Найджел, и окурок смялся в пепельнице, пустив сноп маленьких искр. Чарли покивал ещё раз, поднялся, задвинул за собой стул и, пробормотав сбивчивое прощание, бросил несмелое «увидимся». Он надеялся перехватить напоследок взгляд Эйдена, но тот как будто специально увлёкся сэндвичем, и оставалось только уйти. Что Чарли и сделал. Теперь он ощущал себя свободной частицей, запущенной в поток, и пока тот нёс его куда-то прочь, он не хотел оказывать сопротивление. Он решил просто плыть по течению — так же, без поисков причин и лишних вопросов. И пусть ему очень хотелось узнать, кто такой Найджел, и что именно его связывает с Эйденом, спрашивать он не стал, откуда-то зная, что позднее ответ непременно выплывет рядом. Отоспавшись как следует, Чарли вышел гулять по городу задолго до времени встречи. Желание впечатлений ещё не граничило в нём с безрассудством, а потому он на всякий случай расспросил держателя хостела о том самом «Марко Поло». Ничего примечательного он не услышал: тусовки, девушки, дурь, дешёвая выпивка. Разносортная компания для тех, у кого не хватает денег на вечер в нормальном месте, для студентов и осевших туристов. Что там могли делать двое новых знакомых, оставалось загадкой — но, вероятно, то было дело вкуса. От Национального музея истории Чарли вышел к музею искусств, а там, только заметив указатели к Центральной библиотеке, «Галатее» и, неожиданно, «Артмарку», отправился вниз по Страда Розетти. Он вдохновился идеей увидеть работы Эйдена, и если это был действительно тот самый «Артмарк», то в представлениях Чарли всё складывалось как никогда удачно — картины всегда отражали внутренний мир своих авторов, и это было отличной возможностью узнать Эйдена ближе. Галерея была открытой, вход — свободным, и Чарли, попав внутрь вместе с туристами, оказался в камерных залах. Народу было достаточно, и, вооружившись программкой, он отправился искать стенд под фамилией «Галвин». Чарли не особенно разбирался в живописи и больше, по правде, чувствовал, чем мог осознать, а потому с людьми на картинах ему было трудно: в них всё имело значение, не только цвета и лица, но позы, одежда и то, что их окружало. Понять их, застывших в определённом моменте, не представлялось ему возможным — люди, как думал Чарли, раскрыться могли лишь в динамике. В одном из последних залов, запрятанных в конец, он, наконец, обнаружил искомое. Неоновые виды города на картинах Эйдена сочетались с обшарпанными, по-своему красивыми домами с изнанки улиц. Была отдельная серия с одним и тем же силуэтом волка на фоне разной природы, были отсылки к графическим новеллам, а с одной из картин на зрителя взирал обнажённый Найджел — единственный человек на стенде. Его насмешливый, вызывающий взгляд, кривая ухмылка и расслабленная поза обладали пугающим эффектом присутствия, естественным, но необъяснимым образом вынуждавшим чувствовать себя открытым. Чарли как будто бы сам стоял абсолютно голым — он даже провёл по плечам ладонями, чтобы увериться в ложности ощущений. Чарли пытался отвлечься на сигарету, пепельницу, одежду у ног, татуированную девушку с левой половины шеи и на другие детали картины, но всё было бесполезно — карие, с янтарной ноткой глаза неизбежно возвращали к себе. Мощные плечи, грудь, торс и то, что было чуть ниже, Чарли не стал рассматривать из принципа, зная, что не удержится от сравнения: рядом с великолепным Найджелом он выглядел откровенно невыгодно. — Я же просил оставить меня в покое. Чарли не знал, сколько простоял здесь за неотрывным изучением Найджела, но в реальность его вернул знакомый голос художника. Он обернулся, и да — перед ним стоял Эйден, отколовшийся от группы коллег. Уложенные кудри уже не придавали ему творческой неряшливости, но даже так Эйден вряд ли дотягивал до богемы. На нём был дорогой малиновый костюм, очередной пёстрый платок и тёмная рубашка с узорами. В нём оставалось что-то простое, искреннее, добродушное, лишённое надменной дистанции, по-настоящему очаровательное — неброское, совсем без манерности. — А я... Я здесь смотрю на прекрасное, — сбивчиво пробормотал Чарли в ответ, не сразу подобрав слова. — Это глоток воздуха, знаешь, как перед нырком. Импульс, порыв, называй как хочешь, но я должен, просто обязан был посмотреть. Художник испытал его пристальным взглядом, в конце концов покачав головой. — Открой глаза, Чарли. Я знаю, каково это, приехать сюда и попасть в ритм города, только поверь, тебе стоит быть бдительнее. Мы с Найджелом... — А что вы с Найджелом? Эйден бегло осмотрел свою картину и коротко улыбнулся. — Ты вряд ли имеешь представление о том, что он за человек. — Почему же, — поспешно возразил Чарли, — вполне... имею. Ну. То есть. Почти. На пятьдесят процентов. Или, может быть, на тридцать три и три десятых. Только ты ведь и сам можешь мне рассказать, чтобы я понял. Художник тяжело вздохнул, засунул руки в карманы и снова вернул взгляд картине, тёплый, но всё равно необъяснимо печальный. Чарли, пользуясь моментом, разглядывал его самого. — Не знаю, зачем тебе это нужно. Он не сразу решился продолжить — выдержал паузу, собираясь с мыслями. — С Найджелом нас свёл случай — я переехал в Бухарест и был совсем как ты, восторженный, открытый новому, готовый впитывать в себя всё вокруг. Искал вдохновение, работу, людей, в общем, хоть что-нибудь, что могло бы помочь зацепиться. — Дом, — подсказал Чарли. — Дом, — кивнул Эйден. — Именно. У меня не было ничего, кроме моих рисунков и желания другой жизни, а Бухарест... такой контрастный, такой... динамичный. Простой, без излишеств. Сначала я жил только этим, а потом появился Найджел. Чарли неосознанно нахмурился, но художник всё равно не заметил — он смотрел вверх, по-прежнему на свою картину. — С ним перестаёшь ощущать себя кем-то конкретным. Я много рисовал его, и... знаешь, он обладает удивительной особенностью вытеснять собой что-то третье. За время и пространство, разделённое мольбертом, я заболел им. — Болеть — это не очень хорошее слово, — осторожно заметил Чарли. — Но самое подходящее. Нет, я ни о чём не жалею, — Эйден вернул, наконец, внимание собеседнику. — Только Найджел очень губительный. Чарли смотрел ему в глаза и терпеливо ждал разъяснения. Художник поморщился, потянулся к платку и без удовольствия отогнул его кверху, демонстрируя тёмные следы-синяки вокруг горла. — Не думай, что это сошло ему с рук, — усмехнулся Эйден, пока оцепеневший, не сразу догадавшийся Чарли рассматривал следы удушения. — Не надо считать меня жертвой. Платок вернулся на место, и Чарли шумно сглотнул. — Но... — Мы немного поссорились, — прервал его юноша. — Из-за кого-то, как ты, искавшего дружбы. Чуть больше недели назад. Чарли не знал, что сказать. Его одолевали эмоции — возмущение, страх, сочувствие и странное, яркое, не поддающееся воле желание что-нибудь сделать. Оно было абсурдным, но Чарли отчего-то не сомневался, что Эйден никак не мог такого заслуживать. — Парню повезло чуть меньше, — он больше не улыбался. — Двенадцать швов, четыре дня в коме. — Чёрт, — выдавил Чарли, взволнованно потерев виски. — Чёрт, Эйден, твоя жизнь. Это ведь полное дерьмо, то есть... Чёрт. — Я могу за себя постоять, — сухо отозвался художник. — И не ищу твоего участия. Просто пойми — мой круг ограничен, и не надо пытаться в него влезать. Моя работа, мои развлечения, все мои контакты — Найджел их контролирует. Каждый шаг. Уходи, Чарли, найди себе другой предмет интереса и наслаждайся Бухарестом дальше. — Но Эйден, он же самый настоящий... — Уходи, — настойчиво повторил художник, — я не хочу, чтобы были проблемы. А они будут, если до тебя, наконец, не дойдёт, что всё это не стоит твоих чёртовых импульсов. Чарли, конечно, думал совсем об обратном. — А ещё ведь клуб, — напомнил он неуверенно, переступив с ноги на ногу. — Что насчёт клуба? Найджел ведь сам меня пригласил, и... — И я понятия не имею, что он задумал, — резковато закончил Эйден. — Слушай, Чарли, «Марко Поло» — последнее место, где я бы хотел тебя видеть. — Почему? И именно в этот, столь важный для Чарли момент их прервали — один из коллег окликнул художника по имени, что-то бросив ему на румынском. Эйден ответил, меж ними завязался полный эмоций диалог, и Чарли понял — юноше пора к остальным. Он придержал его за локоть, осторожно повторил свой вопрос и на всякий случай добавил, что сейчас же уйдёт, пусть только Эйден расскажет. — Чёрт возьми, Чарли, это нихрена не «город счастья», как пишут в туристических брошюрах, — раздражённо отдёрнулся художник. — И не надо думать, что я вдруг займу твою сторону. То, что я пытаюсь выбить из тебя бредовую идею дружбы, ничего не значит. — Но ты ведь занимаешь, — несмело улыбнулся Чарли. — И всё это из-за того, что ты был таким же. Ты ведь тоже понимаешь, каково это — узнать в ком-то новый дом. Вот так вот, в одну секунду. Эйден закатил глаза и звучно, с чувством выругался. — Уходи, пока я не вызвал охрану. Чарли ничего не оставалось, как кивнуть, пробормотать извинения и поспешно удалиться. Его не оставляла мысль, что художник ушёл от ответа, и какими бы серьёзными не казались угрозы, Чарли уже не мог отступиться — он начал свой путь по течению, и терять ему было нечего. Спустя часы выставки и вечерний аукцион, Эйден в своей студии торопливо переодевался из тесного костюма в привычную ему одежду — разношенные джинсы и рубашку с коротким рукавом. Сменив туфли на кеды, он убрал вещи в рабочий шкаф, натянул на голову волкошапку и, подхватив сумку, едва удержался от соблазна вылезти в окно, чтобы избавить себя от лестниц. Но охрана могла заподозрить лишнее, а задерживаться на досмотр вещей художник не мог — во-первых, его ждал Найджел, а во-вторых, в его сумке лежал револьвер. Один звонок легко исправил бы любой интерес до его наличия, но это было последним, к чему Эйден хотел прибегать. На выходе, вдали от уличных фонарей стоял матовый чёрный «Дукати». Найджел, устроившийся поперёк сидения, курил. — Ненавижу эту тусовку румынской интеллигенции, — фыркнул художник, скользнув к нему вдоль забора. — Всё-то им «вау», от поп-арта до Ренессанса. Хоть задницу нарисуй, опять «вау», «даю двести тысяч», «двести десять» и «продано». — Так нарисуй, — криво усмехнулся Найджел, запустив окурок точь-в-точь между кованых прутьев. — Свою. Куплю лично, повесим у Дарко в клубе. Эйден, вышагнувший с поребрика, попал ему прямо в объятия. — Ну нет, — зажмурился он в улыбке. — Эта задница не для всех. Такой вывод Найджелу понравился — он сдержанно принял поцелуй и мягко куснул в ответ, пряча взаимную улыбку. Он пах сигаретами, одеколоном, своей кожаной курткой и... Художник отстранился первым, почувствовав на языке отчётливый привкус выпивки. Отшагнуть он уже не смог, лишь отклонился — Найджел держал за плечи. — Какого чёрта? Улица не была пустой, и Эйдену приходилось прятать лицо — ему не нравилось, когда начинали пялиться. — Не бузи, дарлинг, — оскалился Найджел, притягивая его обратно. — Четыре по пятьдесят по случаю успеха в Ферентари. Его дыхание жгло шею под оттянутым платком, а щетина кололась, щекоча поджившие синяки. — Не знаю, как ты доехал, но я не дам тебе сесть за руль. Найджел хрипло рассмеялся, провёл кончиком носа до середины его щеки и замер, нехорошо сощурившись. — Да что ты? Его взгляд, в отличие от изломанной линии рта, совсем не смеялся. — Я не хочу разбиться. Эйден попытался отвернуться, но был пойман за подбородок — Найджел приподнялся, встал на ноги и навис теперь прямо над ним. — Стоило один раз влететь под бубликами в забор, так ты вдруг резко поумнел, — прошептал он всё с той же улыбкой. — Как думаешь, папочка бы гордился? Он тоже закидывался дурью и отправлялся летать по дорогам? Художник мог бы опять возразить, что экстази ему подбросили, что он в жизни не стал бы так рисковать и вообще ненавидит себя за каждый принятый грамм, но он только прикрыл глаза, скрывая болезненное уязвление. Он не терпел отца и то, с какой частотой Найджел стал его вспоминать, но вместе с тем не хотел разлада, бесконечных ссор, срывов и попыток задеть поглубже. Он хотел вернуть себе прежнего Найджела — и, заодно, прежнего самого себя. Ту лёгкую наивность, с которой узнавал Румынию, ту восторженность, которую различил в навязчивом Чарли. Всё так же не сказав и слова, он ткнулся Найджелу в ямку между ключиц. А тот, выждав время, досадливо рыкнул. — Ладно, — прогудел он с раздражением, сцепляя руки в замок за его спиной. — Ладно, волчонок, забей. Дуешься? — ... нет. — Тогда отцепляйся, садись и поехали. Хочешь — веди. Эйден, запрокинув голову, коротко улыбнулся. Чмокнув Найджела в щёку, он сел вперёд, перехватив ключи. — Спасибо. Найджел пристроился сзади, прижав его бёдра коленями, и мотоцикл, взревев, унёс их по улицам города. Тесная близость друг к другу стоила обоим последствий — по прибытию к «Марко Поло», в безлюдной, обшарпанной подворотне Найджел ясно дал Эйдену знать, что внутрь они не торопятся. Подвыпивший, он позволял себе больше следуемого, и возражать ему было сложно — и вовсе не из угрозы насилия. Он наоборот смягчался, переставал давить и приставал неуклюже, небрежно, развязно, не брал — любил. Много трогал, сминал, прижимался, и Эйден ему отвечал, не оставшийся равнодушным к ласке. Под кирпичной стеной, окрашенной в пост-ЛСДшные граффити, в темноте между пятнами фиолетово-красного света Найджел крепко держал его бёдра. А художник, спустив штаны до колен, бесстыдно, ритмично скользил на нём вверх и вниз, несдержанно кусая губы. Найджел целовал его в шею, отпуская пошлые комментарии, и мотоцикл под ними плавно пружинил, упираясь колесом в бордюр. Острота ситуации заводила обоих — их секс получался грубым и быстрым — дорвавшимся, как часто случалось на крышах, в туалетах, клубах, метро и везде, где требовал случай. Найджел был импульсивным, а Эйден давно не имел прежних принципов. Физической любви между ними стало заметно больше: тысяча слов в понимании Найджела не стоили хорошего секса, и Эйден привык к его телесным эквивалентам. Даже когда Найджел принуждал или имел его против воли, любви было много, всегда. После всех попыток разойтись, после всех ссор до сорванных голосов и отбитых кулаков, неизменно. Так уж вышло, что на любовь они смотрели одинаково, пусть и с разных сторон — обоюдно не знали меры. Что-то вроде ответственности за тех, кого спас однажды. Эйден, цепляясь за чужие плечи, запрокидывал голову назад и красиво прогибался в спине, пока Найджел в него толкался. Затем, возвращаясь, сцеловывал поцелуи, укусы, ругательства и снова искал правильный угол. В проёме за несколько метров от них то и дело мелькали люди в поисках заведения на ночь. В «Поло» гремела музыка, заглушая шумного Эйдена, а свет неоновых вывесок, обещавших разные развлечения, изредка выхватывал их фигуры. Чарли не посчастливилось пройти мимо и заглянуть — он всегда рассматривал подворотни, интуитивно опасаясь неприятностей. И он всегда начинал идти быстрее вне зависимости от того, было ли там хоть что-нибудь. Он никогда бы не остановился, если бы не узнал забавные уши знакомой ему волкошапки. И уж тем более, если бы сразу понял, что именно там происходит. Чарли, смущённый увиденным, поспешно скользнул в открытые двери хостела. Найджел, проводив его взглядом, не смог удержать усмешки — нет, свидетелей он не планировал, но так вышло только забавнее. Эйден же приходил в себя на его плече, совсем ничего не заметив. В «Поло» не находилось мест — холл был забит компаниями, занимающими себя друг другом. Чарли, присев за уже несвободный стол, познакомился с Карлом и Люком — он так и не понял, кто из них кто, но это не имело значения. Они много болтали, и Чарли не слушал их с видом, что слушает — кивал, отвечал невпопад и тихо потягивал пиво. Он видел Эйдена в подворотне и не мог примириться с мыслью, что он был... с Найджелом, вот так вот просто, при том, что Найджел с ним делал. Всё это было неправильно, и Чарли решил напиться — затем, чтобы снять напряжение. Спустя полторы бутылки он начал догадываться, для чего был позван. Вряд ли за тем, что уже случилось, но за чем-нибудь в этом роде — нарочито показать обратную сторону Эйдена, тонущую в грязи и разврате. Словно пощёчина или насмешка, словно «нам не по пути», только на доходчивом примере. Ещё не грубая сила, но унижение, и Чарли вновь ощущал себя втоптанным. Он больше не вглядывался в лица входящих, он не хотел видеть Найджела с Эйденом, чьё место было вдали от отвязных кварталов. Карл и Люк замолчали — шум вокруг слился в единый фон, и Чарли почувствовал неладное. Карл и Люк переглянулись, Карл и Люк перемигнулись, Карл и Люк улыбнулись. Каждое их действие замирало, как кадр на плёнке, и Чарли растерянно опустил бутылку на стол. — Я вам рассказывал про самую необычную встречу в этом городе, — выдавил он, пытаясь зацепиться за мысль. — Ага, про художника, на которого ты запал, — покивал в ответ Карл или Люк. Второй из них, Карл или Люк, но рыжий, почему-то всё время смеялся. — Правда рассказывал? Это... в-важно, — старательно выговаривал Чарли, хмурясь. — Это... Как новый дом... Д... О... Карл или Люк, рыжий, помог ему с последней буквой. — ... когда теряешь старый, — Чарли взглянул на стол, начавший подозрительно расплываться, и провёл по лицу ладонями. — И ищешь что-то... кого-то... Ну... — Чарли, — перебил его Карл или Люк — в общем, тот, который не был рыжим, — послушай, у нас для тебя есть признание. Чарли хотел было рассказать о Найджеле, но послушно затих, по очереди фокусируя взгляд на своих собеседниках. Это далось ему далеко не сразу — сперва он долго рассматривал девушку за их спинами, почему-то оказавшуюся без одежды. — У тебя в пиве кое-что абсолютно особенное, — с неискренне виноватым видом продолжил не-рыжий. — И ты, кажется, начинаешь входить в нашу зону комфорта. Чарли округлил глаза и заглянул в предавшее его стеклянное горлышко. — Но... — Считай это нашим подарком! Чарли не хотел получать подарков, принимать наркотики и терять связь с реальностью — он не собирался поддаваться атмосфере «Поло» и становиться частью того, к чему только что испытывал неодобрение. Но было поздно — он уже видел маму и то, как она умирала, он видел себя в больнице, очередного её мужчину и даже свой самолёт. Он видел Варшаву, Эйдена в аэропорту, его серо-зелёные глаза и красивую улыбку. Смешные волчьи уши на шапке, сточенный карандаш, какой-то рисунок — и всё это долгими, яркими картинками под фоновый дрим-поп из плеера. Карл и Люк говорили что-то про голых девушек, но Чарли, почувствовавший необъяснимый подъём после такого же необъяснимого упадка, не обращал на них никакого внимания. У него была своя зона комфорта — с Эйденом в неоновых огнях с его картин, с Эйденом из подворотни, с Эйденом на мотоцикле, с Эйденом без Найджела. Чарли бродил по хостелу среди неестественных контрастных оттенков, смеялся, дарил кому-то объятия — в его голове теперь было приятно пусто и светло. Он даже не вёл счёт времени, плутая в обшарпанных коридорах, и вот таким, уже под самый конец прихода добрался, наконец, до туалетных комнат. Увиденные сцены не могли пройти без последствий, как и пиво, и это был совершенно странный клубок ощущений. То, что случилось потом, Чарли видел отрывками. Он, кажется, встретил Найджела, или Найджел встретил его, и всё это было очень неловко, учитывая суммарные обстоятельства. Не то что бы причиной был Эйден, но косвенно — да, и Чарли не чувствовал себя расслабленным, отливая под взглядом его... партнёра. И пусть с сигаретой сомнительного содержания и вполне дружелюбным тоном он не вызывал особенных опасений, Чарли всё равно чувствовал неладное. Мечтательно улыбаясь, Найджел выдал что-то про любовь, извинился за прежнюю грубость и даже протянул руку в жесте примирения. Что было дальше, Чарли не помнил — очнулся он в том же туалете, но лёжа, и в голове у него гудело. Потом были люди, шарящие по его карманам, вой сирены под красно-синюю мигалку, Карл и Люк на одном с ним сидении, румынский язык и что-то непонятное. Чарли очнулся от громких возгласов, протёр костяшками веки и медленно осмотрелся. Он полулежал на скамейке в светлом коридоре, заканчивающимся полицейским постом, а ругался седой, суховатый на вид мужчина в бордовом костюме. Голос его, что странно, звучал чрезвычайно знакомо. Чарли ощупал лицо, руки, ноги, размял затёкшую спину и попробовал вспомнить причину привлечения в участок. Но с этим у него не вышло — из-за угла показался Эйден, и оживление от его присутствия вытеснило всё остальное. Он бросил несколько фраз седому мужчине, получил в ответ сдержанный кивок и, обойдя стол с бумагами, направился прямо к Чарли. Никто из них не произнёс ни слова, пока Эйден не уселся рядом, засунув руки в карманы джинсовки. Выглядел он помятым — ни шапки, ни сумки с ним не было. — Ну, нравится тебе в Бухаресте? Чарли ожидал неприязни, ехидства, издёвки, но этого не было — художник только одарил его усталым взглядом. Похоже, в эту ночь он совсем не спал. — Я... То есть... Говорить получалось с трудом — подташнивало, и Эйден с пониманием усмехнулся. — Ты мало того, что пришёл, так ещё и закинулся под завязку. Чарли чувствовал себя отвратно. — Мне... подбросили в пиво, правда. Думал, допью немного и сразу уйду, а там оказалось... — Экстази, — закончил за него художник. — Твои два приятеля сразу сознались. Чарли потупился, сцепив руки в замок. Слова подбирались непросто. — Они ушли вовремя, — продолжил Эйден, прижавшись затылком к стене. — В отличие от тебя. Ты правда ничего не помнишь? Чарли слегка поморщился, перехватил его взгляд и с видом виноватой собаки мотнул головой. Художник вздохнул и прикрыл глаза, хлопнув себя по бокам в ничего не значащем жесте. — Я нашёл тебя в туалете, когда в хостеле начался переполох. Ты был совсем без сознания. Чарли беспомощно приоткрыл рот, но Эйден не стал дожидаться ответа. — Кто-то навёл полицию на «Поло». Патрули обходят стороной такие места, но прямой вызов... В общем, забрали почти половину. Кого-то отпустили, припугнув, кому-то дали несколько суток. Одного закрыли как наркодилера. Чарли округлил глаза, сев к художнику вполоборота. — А кто... — Лучше скажи мне, — перебил его Эйден, — откуда у тебя в карманах был кокс. Три чёртовых пакета, Чарли. В каждом по двадцать доз. С таким раскладом тебя не вытащило бы даже посольство. Чарли моргнул, издал нервный смешок, нахмурился и заглянул художнику в лицо — так, что тот даже отклонился, почувствовав дыхание на щеке. — К-какой кокс? Слушай, бросай шутить, — менее всего это всё походило на розыгрыш, но Чарли всё равно не верил услышанному. Он рассмеялся, зажал рот ладонью и, справившись с собой, испуганно замер. — Серьёзно? У меня нашли кокс? Эйден смотрел на него с плохо скрываемым сочувствием. — Слушай, — пролепетал Чарли. — Я никогда не... У меня ведь и денег таких нет. Правда. Это какая-то ошибка — да и, если уж на то пошло, это очень глупо, носить с собой так много... разом. Художник пожал плечами, внимательно смотря ему в глаза. — У меня тоже не было мыслей рыскать по твоим карманам, пока я не увидел выпавший пакет. Чарли сглотнул, и Эйден, отвернувшись, добавил: — Я спустил их в унитаз, все до единого. — То есть полиция и это всё... — Нет. Никто не знает. Чарли облегчённо прислонился виском к стене, прижав ладони к щекам. Проблемы с наркотиками в другом государстве уж точно не являлись первым пунктом в его программе. И если бы не художник, то страшно представить, с кем бы пришлось иметь дело. — ... ты ведь меня спас. Нет, серьёзно, я бы совсем пропал, — он с немой благодарностью искал внимания Эйдена, но тот его избегал, как будто нарочно. — Спасибо. Даже не знаю, что сказать и как выразить, мне здесь ещё никто... Эйден качнул головой, безмолвно прося его замолчать, и Чарли послушно оборвался. — Забудь. Твои это были пакеты или нет, неважно. У нас к тебе будет дело. Оно меня мало радует, но выбора, увы, нет. «У нас» обожгло единственной возможной ассоциацией, пустив по коже мурашки — в туалете Найджел сказал про «кровь в мгновение ока», что прозвучало весьма убедительно. Угрозу испытывать совсем не хотелось, и Чарли вдруг вспомнил — то были последние слова, услышанные им в тот вечер. Эйден как будто бы понял его заминку, тихо рассмеялся и указал кивком в сторону, откуда пришёл. — У меня и Бэлы, моего куратора из «Артмарка». А ещё Чарли вспомнил, где слышал показавшийся знакомым голос с экспрессивными румынскими выражениями, и точно, да, в галерее. — Он помогает мне в некоторых делах. У меня ведь здесь нет никого, кроме Найджела, а Бэла... он как отец. Художник осёкся, цыкнул и с лёгкой улыбкой потупился. — Не суть, давай сразу к делу. — Нет, — тронул его за локоть Чарли, — продолжай, пожалуйста. У нас ведь есть немного времени? Эйден замялся, бросил взгляд на часы, рассеянно кивнул и потёр татуированное запястье, сокрыв его за ладонью. У Чарли создавалось впечатление, что он никому не мог рассказать того, что собирался, и был только рад стать ему внимательным (и, возможно единственным) преданным слушателем. Пусть даже вот так вот не к месту. — Бэла всё верит, что я начну создавать настоящие картины, — тихо начал он, уставившись в пол. — Не то, что ты видел, а что-нибудь... ну, знаешь, особенное. Он говорит, я растрачиваю впустую своё умение видеть красоту. Оставляю увиденное внутри, а мог бы полностью отдаться работе и оставить после себя нечто большее, чем салонные полотна и комиксы о волках. — А на что ты себя растрачиваешь? — переспросил Чарли, пытаясь уловить его эмоции. Эйден вновь усмехнулся, скрывая татуировку оттянутым рукавом. — На Найджела, конечно. Ну да, действительно «конечно» — Чарли убрал улыбку, случайно увидев перед собой ту самую сцену из подворотни. — Бэла никогда его не любил, — продолжал художник. — И, надо сказать, это у них взаимно. — Почему? Художник долго молчал, подбирая нейтральные выражения. — Бизнес Найджела далёк от искусства, Чарли. Бэле он неприятен. — А тебе? Эйден досадливо свёл брови к переносице. Выглядело это так, словно он пожалел, что вообще задел эту тему. — Хватит вопросов. — Но... — Бэла внёс за тебя залог и купил билет до Будапешта, — отрезал Эйден, развернувшись к нему лицом. — Ты уезжаешь. Я устал вести счёт загубленных жизней. Полицейские проводят тебя до хостела за вещами и сразу же отвезут в аэропорт. Но Чарли не хотел уезжать. Только не сейчас, после всего, что открылось. Это было абсурдно — всё произошедшее и подобный финал, словно оборванный на середине фильм. Не могла же мама ошибиться? Он столько раз убегал, что стоило хоть единожды остаться. — Тебя здесь всё равно ничего не держит, — смягчился Эйден, чуть склонив голову набок. — Ты ведь... — Нет, — перебил его Чарли, — держит. Очень и... крепко. Я дал обещание! Художник недоверчиво вскинул бровь, безмолвно ожидая пояснений. — Мы прямо как попутчики в поезде, — вздохнул Чарли, растирая болезненные виски. — Рассказываем друг другу то, что никому другому не стали бы. Моя мама, в общем... Умерла, и её последним словом, если можно так сказать, была просьба отправиться в Бухарест. Эйден поспешил отвести взгляд. Повисшее молчание затянулось почти на минуту, в которую оба обдумывали, что сказать. — Извини. Она могла перепутать с Будапештом, — нехотя предположил художник, кашлянув. — Американцы часто так делают. Чарли грустно улыбнулся и отрицательно помотал головой. Повисла очередная неловкая пауза — Эйден сложил руки на груди и прошёлся вперёд-назад вдоль стены. — Мне правда очень жаль, Чарли, — начал он наконец, — но тебе всё равно придётся уехать. Ты не понимаешь, во что ввязался, и дело уже не только во мне. — В одном ты точно прав, — согласился Чарли, — вообще не понимаю. Но могу предположить, что это всё из-за произошедшего в «Поло». Эйден замер напротив и испытал его взглядом. Бэла крикнул что-то из конца коридора, показав на часы, и художник, бросив несколько фраз, кивнул. — Хозяин «Поло» — влиятельный человек в бизнесе Найджела, и эта ночь была большим ударом по его репутации, — неохотно поделился юноша, опять поворачиваясь к Чарли. — Его заведение закроют, что очевидно не останется безнаказанным для виноватых. — А кто виноват? Я?.. Но я ведь... — Тот, кто подбросил тебе кокс и тот, кто вызвал полицию с твоего телефона, — глухо ответил художник. — Ты в дерьме, Чарли. Я знаю этих людей и врагу бы не пожелал иметь с ними конфликты. — Меня всё равно вычислят. Пробить сим-карту — дело пяти минут, и... — Твоя сим-карта сейчас там же, где и кокс, — опять перебил Эйден. — Новую купишь в Будапеште. И нет, Чарли, пожалуйста. Я понимаю твоё обещание, но, думаю, твоя мама тоже предпочла бы видеть тебя живым. Чарли мог возразить всему, кроме последнего, а потому затих, как-то совсем уязвлённо понурившись. — Мы действительно могли бы стать хорошими друзьями, — ободряюще сжал его плечо художник, наклонившись так низко, что у Чарли перехватило дыхание, — но знаешь, как говорят? В другое время, в другом месте. Чарли поджал губы, похлопав его по предплечью. — Прощай, — немного печально улыбнулся Эйден, отшагнув назад. — Береги себя. Он ушёл вместе с Бэлой, и Чарли с тяжёлым вздохом обнял колени. В хостел его доставили на служебной машине, но провожать не стали, оставшись ожидать внизу. И зря — на подходе к комнате стояла парочка в смокингах, караулящая кого-то у двери. Чарли понял, что надо исчезнуть, но прятаться было поздно. Он убегал по крышам, внутренним дворикам и мелким обветшалым переулкам, петляя по подворотням от улицы к улице. Он заскочил в метро, перехитрил преследователей и думал было, что отвязался, но на выходе получил с кулака, безвольно осев на землю. А очнулся уже в машине — чужой и совсем незнакомой. На другом конце города, в одной из съёмных квартир сидел на кухне по-прежнему не уснувший Эйден. Он курил и вертел в руках револьвер с гравированной рукоятью под бронзу, пока, наконец, не направил его себе в грудь, устало усмехаясь своему отражению в зеркале. — Пуф-ф, — выдохнул он шёпотом, так и не коснувшись курка. Струйки дыма поднялись к потолку, и револьвер вернулся на место. Нет, ему не хватило бы духа. Когда пришёл Найджел, он продолжал сидеть там же и так же, только прибавилось окурков в пепельнице. — Дарлинг, — был хриплый оклик с порога. — Думал, ты спишь. Художник протёр уголки глаз костяшками и сел к нему боком, обнимая себя руками. — Ждал тебя. Он был в боксёрах и одной лишь рубашке, растрёпанный, с залёгшими под глазами тенями. Найджел поднял его с кресла легко — затем, чтобы усадить себе на колени, удобно прижав поближе. Чиркнула зажигалка, и Эйден сам ему подкурил, отдав сигарету после затяжки. — Как там дела с Раду? Найджел с наслаждением глотнул дыма и откинулся затылком на спинку. — Спустил всех собак на своих же. Начал искать мудака — просёк, что кто-то его подставил. Художник вздохнул и положил подбородок ему на плечо, утыкаясь носом в татуировку. — Я знаю, что это был ты, — сообщил он спокойно, водя пальцем по тёмно-синим контурам распутной девицы. — Ты подсунул Чарли наркотики и ты же позвонил в полицию, потому что «Поло» гребёт все деньги с твоего участка. Найджел усмехнулся, расслабленно потянув уголки губ вверх. — Чертовски проницательно, дарлинг. Жаль бедолагу: Раду сдерёт с него шкуру, а мы как будто бы ни при чём. — Клиенты перейдут к тебе, — продолжил Эйден чуть тише. — Больше не к кому — в этом районе ты единственный владеешь схожим заведением, и это известно всем... В том числе Раду. — К чему ты клонишь? Эйден сонно моргнул, поймал его запястье и прикоснулся губами к выведенным на коже буквам. — Если Чарли сболтнёт, что это ты позвал его в клуб, то достанется не только ему. Никто не поверил в случайность, и нужен лишь повод кого-нибудь вычеркнуть. Найджел поднял его за подбородок, заставив посмотреть в глаза. — Мы давно уже ходим по лезвию, — прикрыл веки Эйден, не дёрнувшись. — Может, это и к лучшему. Я люблю тебя, но устал засыпать с ножом под подушкой. Скоро это закончится. Найджел притянулся и укусил его в поцелуе — резко, порывисто, грубо и зло, надавливая пальцами на старые синяки. — Не думай, что сбежишь, — прорычал он низко. — Я и не собираюсь, — улыбнулся Эйден, положив ладонь ему на щёку. Найджел, не найдя объяснений, ослабил хватку на горле и сощурился в ожидании подвоха. Только подвоха не было. Художник мягко поцеловал уголок его губ и снова улёгся на плечо, кутаясь в свою рубашку. — Ебал я твои откровения, — глухо выругался Найджел, смыкая на нём объятия. Он так и не понял, в чём дело, а Эйден беззвучно усмехнулся, проваливаясь в долгожданный сон. Днём позднее они отсылали картины, часть которых скрывала запрятанный в рамы товар, подчищали счета и снятые помещения. А на следующий гуляли по Липскани, совсем как когда-то давно, по-глупому держась за руки в бесконечно тесной толпе. Стояли за кофе и пончиками, обедали ими на крыше, ходили в кино и занимались любовью в лифте. Эйден рисовал, Найджел с неохотой позировал — таким, вдали от своей работы он не спешил очернять их чувство хамоватыми шутками в тон. Это кончилось со звонками Дарко и прочих людей его сферы — Найджел вновь зачерствел, и всё разом стало как прежде. От любви оставался секс, от прогулок — сомнительные встречи с шестёрками, и вскоре Найджел вновь уходил на весь день, возвращаясь далеко за полночь. Со случая в «Поло» прошла неделя — порядочный срок для тех, кто тщательно искал виноватых. Эйден был в мастерской и пытался рисовать заказ, когда голос Бэлы достиг его с первого этажа. Ожидая самого худшего, он спешно спустился, но нет — то был не Найджел, избивающий охрану, а... Чарли, неуёмный искатель приключений. Удручённый ругательствами Бэлы, выглядел он неважно. Но как собака, узнавшая хозяина, весь просиял, стоило Эйдену появиться. — Ты должен быть в Будапеште. Бэла добавил схожие, но более громкие выражения, и художнику пришлось упрашивать его всё же дать им немного поговорить. Для этого пришлось вернуться в мастерскую. — Я знаю, всё знаю, я не уехал, но это не моя вина, — оправдывался Чарли, теребя в руках грязную куртку. Эйден стоял к нему спиной, смотря через окно на полную прохожих улицу. — Мы даже не доехали до аэропорта, только до хостела, а потом была погоня, и... — Раду? — невозмутимо переспросил художник. — Н-не знаю. Мы говорили всего два раза, а остальное время мне просто велели не выходить. Звонить я не мог — телефон отобрали сразу же, да и карта, её ведь... — Что ты им рассказал? Чарли сглотнул и поправил воротник мятой рубашки. — Что помнил. Прости. Я видел Найджела в туалете, и это моё последнее... — Ясно, — бросил Эйден, вынимая из кармана телефон. — Жди здесь. Он направился было к выходу, но Чарли поймал его за рукав. — Я сбежал, — добавил он осторожно. — Никто не знает, где я. Ещё ведь можно что-нибудь исправить, правда? Со мной не так уж и плохо обращались — может, получится что-нибудь... — Жди здесь, — жёстче повторил художник, выдернув руку и скрывшись за дверью. Вернулся он раньше ожидаемого, не дав Чарли рассмотреть даже маленький стенд со скетчами. Сразу бросился к сумке, забыв о работе, вынул свой револьвер и засунул его за пояс, небрежно прикрыв толстовкой. Чарли не стал задавать вопросов — после беседы с людьми в костюмах он знал, на чём завязывался упомянутый «бизнес». А также то, что у Эйдена вряд ли был выбор. Художник собирался быстро и молча — вскрывал рамы хранившихся здесь картин и вынимал из них запечатанные свёртки. Он сложил их один за другим, скрыв за одеждой и папками. — Так, Чарли, — начал он тоном, не предполагающим возражений, — сейчас мы разделимся. Ты и Бэла поедете в аэропорт, а я — туда, куда нужно. Вот деньги, — он вынул из сумки толстую пачку, — здесь на билет и больше — считай, за моральный ущерб. Вручив Чарли купюры, он по новой перепроверил мастерскую на предмет забытого.. — Мне очень жаль, — выдавил Чарли, неотрывно за ним наблюдая. — Если бы только... — Хватит, — отрезал Эйден, поморщившись, — я знаю. И сейчас у тебя есть самый последний шанс покинуть Бухарест невредимым. Чарли сглотнул и моргнул в знак согласия. Добавить ему было нечего, хотя в мыслях вертелось много других, не подходящих моменту признаний. Но он ощущал себя виноватым за всё, что случилось, и искренне не хотел сделать хуже. Если бы он убежал тогда от тех людей... Если бы не приходил в «Марко Поло»... Если бы не полетел в Бухарест... Если бы мама не умерла! — Что бы то ни было, я очень рад, что мы друг друга узнали, — всё-таки выдавил он, спускаясь следом за Эйденом. — А ещё, ну... в общем, я верю, ты обязательно оправдаешь ожидания Бэлы и оставишь после себя нечто стоящее. Художник замер на пару мгновений, подарил ему слабую усмешку, перебросил сумку на другое плечо и продолжил спешно идти, так ничего не ответив. Чарли запомнил его именно в эту секунду: печально-красивого и со взглядом, столь похожим на взгляд его матери. Они как раз загружались в винтажный «Форд» на заднем дворе галереи, когда туда же подъехал матовый чёрный «Дукати». Не ожидавший этого Эйден неуверенно вышел навстречу, попросив остальных сесть в машину. Чарли занял заднее сидение и прижался лицом к стеклу, рассматривая фигуру мотоциклиста. Бэла суетливо бормотал по своему, ища в телефоне нужный контакт, и постоянно бросал взволнованные взгляды на Эйдена. Водитель снял шлем, и Чарли узнал в нём Найджела. Он и художник долго о чём-то спорили — Бэла же, пользуясь паузой, диктовал кому-то их адрес. — Этого в плане не было, да? — шёпотом спросил его Чарли, боясь лишний раз вздохнуть. — Заткнись, ради всего святого! Ты! — вспыхнул куратор, и Чарли вжался в сидение. Он абсолютно не знал, в чём дело, пока художник не возвратился к ним. Тогда и стало очевидным то, что планы его действительно рухнули — он выглядел крайне подавленным. Бэла закончил разговор, заметил Эйдена и приоткрыл дверь, выбираясь наружу. Его обращение с Чарли не имело общего с обращением к юноше — все интонации звучали мягко, почти заботливо. Художник смотрел себе под ноги, тихо отчитываясь, пожал плечами и попытался натянуть улыбку. У него это, увы, не вышло — даже Чарли заметил предательский блеск в глазах. Бэла обнял его в попытке утешить, и Эйден ткнулся ему в плечо, крепко придержав за локти. Чарли сглотнул — похоже, они прощались. Художник вынул из сумки толстый альбом, вручил его Бэле и, закусив губу, обнял его снова. Мотор «Дукати» нетерпеливо взревел, заставив Эйдена отстраниться. Когда Бэла повернулся к Чарли, веля ему выходить, лицо его было другим — привычно пренебрежительным, и только взгляд противоречил выражению. Чарли, конечно, вышел. — Прости, — одними губами прошептал Эйден, сжимая ремень своей сумки. Куратор захлопнул дверь и подтолкнул Чарли в спину. — Сейчас за тобой приедут, — буркнул он недовольно. — Другие люди. — Другие? — переспросил Чарли взволнованно. — Кто? «Дукати» взревел ещё раз, на этот раз громче, и Эйден отшагнул к мотоциклу. — Кто приедет? — ещё раз задал вопрос Чарли, чувствуя, как комок подступает к горлу. — Кто нужно, — ответил Бэла. — Рейс отменяется — ты едешь туда, куда Эйден. Художник зажмурился, пряча эмоции, резко развернулся и быстрыми шагами ушёл в сторону мотоцикла. Чарли провожал его с потерянным предчувствием чего-то плохого, слушая голос мамы в своей голове. Он был очень виноват перед ней за то, что не набрался смелости исправить жизнь ставшего небезразличным человека. И за то, что не смог найти новый дом. «Знаешь, что смешно? Когда я сказала поехать в Бухарест, я имела в виду Будапешт». Чарли смеялся, глотая слёзы. «Надеюсь, ты не умрёшь, мой мальчик». Винтажный «Форд» с куратором «Артмарка» скрылся за поворотом в соседний двор. А Найджел с любительским интересом наблюдал за тем, как люди Дарко затаскивают в автомобиль надоевшего ему американца. — Ты точно всё понял? Эйден сидел позади него без желания разделять это зрелище. В глухом раздражении, но по ряду причин бессильный. — Мы встретимся с Раду, Дарко и остальными, предъявим Раду встречные обвинения и будем давить на то, что он сам всё это подстроил, — безжизненно выдавил он, играя огоньком зажигалки. — Купив псевдосвидетеля с целью убрать тебя. — Дальше. Художник прикрыл глаза — каждое слово давалось ему с трудом, и Найджел об этом знал. — Дарко тебя поддержит. Раду никто не поверит, а Чарли... — А Чарли? — обернулся Найджел, зажав в зубах сигаретный фильтр. — Умрёт как наглядный пример плохого сотрудничества. Ответом была кривая, по-своему довольная усмешка. — И жизнь продолжится дальше, — закончил Эйден, утыкаясь ему меж лопаток. — Да, дарлинг, — выдохнул Найджел с дымом. — Именно так. «Дукати», рыча, унёс их на периферию города — туда, где вершились дела его запрятанной в тени изнанки. К критической точке, к месту соскальзывания с лезвия. И Эйден, помня об этом, крепче прижимался к Найджелу, впитывая в себя калейдоскоп из ночных огней, от скорости сливающихся в длинные пятна-полоски. Конечное место походило на доки, заполненные старыми контейнерами, и на промышленных зданиях по краям сияли яркие неоновые вывески, иронично приветствующие туристов. Здесь же ожидали с охраной Раду и Дарко, а немало избитый Чарли стоял на коленях меж ними, прикованный наручниками к столбу. Отсюда он смотрел снизу вверх на Эйдена, замершего с револьвером напротив. Их разделяло немало шагов, но Чарли всё равно видел отчаяние приговорённого, застывшее на его лице. Они как будто бы поменялись местами — словно Чарли собирался отнять его жизнь, и никак иначе. Секунды тянулись долго — и Раду, и Дарко, сумевшие о чём-то договориться, внимательно ждали выстрела. Это должен был сделать Найджел, но Эйден вызвался сам. И теперь принимал решение — пожалуй, единственно верное. — Hai, dragă, — подбодрил его Найджел, улыбнувшись едва заметно. — Ты хочешь вместе? Они обменялись взглядами, понятные им одним, и Эйден улыбнулся тоже. Чарли боялся смерти и начал думать о маме, вспоминая её добрые, полные теплоты глаза, морщинки у рта и мягкие волнистые волосы. То, как она говорила, смеялась, плакала, как легкомысленно жила, подарив ему нескольких отчимов. Найджел склонился к плечу художника, как будто бы оценивая прицел. — Мы тут подумали, Раду, Дарко, — чуть громче бросил он в воздух, — что приглашены сюда в меньшинстве, и это, конечно, вряд ли случайность. И Чарли понял — их действительно было двое, в то время как те, другие, приехали сюда с сопровождением. И Чарли видел — они соприкоснулись тыльными сторонами ладоней свободных рук, обозначая присутствие друг друга. — Правда говорят, Чарли? Что лучше любить, и потом потерять? И Чарли слышал — вой полицейских сирен, лай собак и выстрел, сначала один, потом другой, третий и дальше без счёта, синхронно и вразнобой. И ни один не в него. Чарли открыл глаза: Раду и Дарко лежали мёртвые. Мигали огни, синие с красным, шумели служебные рации. Эйден и Найджел лежали рядом, держась за один револьвер — оба на спинах, рука к руке, друг к другу лицом и с застывшими, понятными им одним улыбками. Мёртвые — их общая лужа крови медленно расползалась по плитам. «Till death do us fucking part», читалось на разных предплечьях. И Чарли беззвучно заплакал, совсем как в палате у матери. Бэла стоял рядом с ним. *** Чарли летел в Чикаго с пересадкой в Варшаве, пытаясь забыться музыкой и таблетками. Когда теряешь того, кто стал напоминать тебе новый дом, а старый отправляешься собирать за десять часов пути по воздуху, то многие вещи теряют свой прежний смысл. Становятся не такими, как раньше. Ты не пытаешься их объяснить, не пытаешься их понять — ты просто хватаешься за идею начать сначала. Ещё раз. Потому что так захотел предыдущий дом, ну или ты сам в попытках держаться.