Необходимая кровь

Эйден не горел желанием подрабатывать в баре, однако оплата новелл в картинках не всегда покрывала аренду студии. Здесь, в заведении для любителей выпивки под выступления начинающих рок-звёзд, он получал сравнительно немного, и всё-таки общих денег вполне хватало на жизнь.  Смена подходила к концу — стрелка часов подбиралась к двум. Клиентов оставалось мало, музыканты давно свернулись, бармен клевал носом за стойкой, Эйден отмывал столы — обычная ночь воскресенья с перспективой сгубить день на сон. — Мы закрываемся, — ненавязчиво осведомил он одну из засидевшихся компаний, не забыв о дежурной улыбке. Молодые ребята чуть младше него продолжали шуметь и дурачиться, и Эйдену пришлось повториться. Он не любил выставлять посетителей, но выбора не было — не хотелось пропускать автобус и тащиться в сторону подземки. — Время-то детское, — послышался дерзкий ответ, и художник тяжело вздохнул. К подвыпившим он выработал тактику, за несколько смен уяснив, что главное — не вестись на подначивания, но всё равно испытывал неприязнь.  — Тогда поменяйте бар, — дружелюбно продолжил он, собирая со столов салфетницы. — В конце улицы есть круглосуточный. — Мы заплатили за то, что нас отправляют в гадюшник с попсой? Серьёзно? Эйден развёл руками. Он видел столько сомнительных лиц, перебравших дешёвых коктейлей, что кучка подростков с идеями вседозволенности удивить уже не могла. — Мне жаль.  — Жаль? Ему жаль, — хмыкнул один, а другие поддержали усмешками. — Да нам стоит просто шепнуть в паре мест, чтобы тебя с твоей жалостью вышарили. Эйден устало опустил салфетницы на поднос, с надеждой взглянув на бармена. Тот натирал стакан, безучастный к происходящему в зале, и вмешиваться явно не собирался. — Охотно поверю, — неискренне согласился художник. Прожив столько лет с невменяемым отцом, он приобрёл полезные умения ухода от большинства конфликтов. — Но мы действительно должны закрыться. Оставив на стойке счёт, он отправился в подсобку за мусором, игнорируя едкие комментарии. Вернувшись, он застал бар пустым — компания куда-то исчезла. — Надеюсь, хотя бы заплатили, — пробормотал он себе под нос, выходя из боковой двери с двумя внушительными мешками. Весь вечер лил дождь, и асфальт был усеян лужами — художник, кляня кроссовки, промок по самую щиколотку. В подворотне пахло собаками, сыростью и чем-то ещё, характерным для укромных закоулков, а вдоль стены, испугавшись шума, пронеслась упитанная крыса.  В небе висела кремовая луна, вызывая неизбежные ассоциации, и Эйден тяжело вздохнул. Он не видел Найджела неделю и не знал, чем объяснять себе его исчезновение. Просто однажды он проснулся один, а на тумбочке лежала записка: «Не теряй меня, дарлинг, так надо». У них не было никаких обязательств, просто несколько месяцев рисования, прогулок и разделённой друг с другом постели, но Найджел ещё никому — с его слов, — не рассказывал о своей природе. И это, Эйден надеялся, должно было хоть что-нибудь значить. Его отвлекло ощущение чужого присутствия, и художник, захлопнув крышку, внимательно огляделся по сторонам. Он не был из пугливых, отнюдь, однако открывшееся с появлением Найджела наличие сверхъестественных существ пробудило в нём лишнюю бдительность. И не зря — позади стоял один из тех самых ребят, недовольный необходимостью уйти. Один, без компании, что выглядело весьма подозрительно. — Слушай, мне не нужны проблемы, — начал художник первым, уже догадываясь, к чему это всё идёт. — Правда. Он отступил на шаг к открытой двери входа в бар, спиной вперёд, и странноватый парень шагнул за ним следом, держа обозначенную дистанцию. — Такое мясо, как ты, — и есть проблема. Эйден, опешив, удивлённо моргнул, подумав, что мог ослышаться. — Чего вылупился? — продолжил юноша, оскалившись в неприятной усмешке. — Не доходит? Да, ты — мясо, как и весь твой бесполезный род.  До двери оставалось несколько метров, и художник отшагнул ещё раз. Он знал, что способен за себя постоять, но дракам предпочитал компромиссы. — Слушай, ты просто перебрал, — улыбнулся он снова, стараясь выглядеть добродушно. — Так бывает. Давай не будем — лично я тебе ничего не сделал, и ты... — Заткнись, — повысил голос незнакомец, не дав ему договорить. — Тебе это уже не поможет. Его глаза засветились жёлтым, и Эйден сразу же понял, в чём дело. Найджел часто пугал его в темноте, используя ночное зрение, и... так смотреть могли только лугару. Эта новость испугала Эйдена ровно столько, сколько и обнадёжила — возможно, он сумел бы объясниться. — Тебе не стоит нападать на людей, — он поднял руки в примирительном жесте. — Я знаю, кто ты такой, и знаю, что в вашей стае... — Ты не смеешь указывать мне на то, что я должен делать, — перебил его разозлённый вервольф. — Я лучше тебя во всём. Художник понял, что дело дрянь — если в обычной драке один на один он мог бы рассчитывать на успех, то с лугару, превосходящим по силе и скорости, победы ожидать не стоило. Договариваться, очевидно, тоже: с самоконтролем тот явно не справлялся. — Должна быть весомая причина, — Эйден попробовал потянуть время, продолжая отступать к двери, — какой-то мотив. Ты не можешь напасть на меня только потому, что... Незнакомец не выдержал — метнулся вперёд, и художнику пришлось отклониться, чтобы избежать предполагаемого удара. — Я могу делать ВСЁ, что мне ХОЧЕТСЯ, — повысил голос вервольф, опять бросаясь в атаку. В прыжке он превратился в волка, и Эйден едва успел увернуться, ударившись плечом о бак. Волк зарычал. Он был существенно меньше Найджела, но это вряд ли что-нибудь значило — оскал хищных зубов казался не менее опасным. Брызнув волку в глаза из лужи, художник спешно бросился к двери. Идея себя не оправдала — волк прыгнул за ним на слух, оцарапав когтями лодыжку, и Эйден предсказуемо споткнулся, охнув от резкой боли. Он вовремя сообразил откатиться — мгновением позже над его прежним местоположением звучно клацнула пасть. Ответив мощным пинком, он снова получил когтями, раздразнивая зверя кровью. Художник бросал в вервольфа мешки, крышки, коробки, пока новое падение на землю почти не выбило его из сознания. Весь в ссадинах и кровоподтеках, он мрачно следил за приближением зверя, пытаясь хоть что-нибудь придумать. Его взгляд опустился на подвеску, блеснувшую в свете луны, и Эйден... вспомнил. Сглотнув, он решительно поднялся на ноги, оборвав нашейный шнурок. Зверь не стал давать времени — рванулся, и художник поймал его в прыжке, уронив вместе с собой на землю. Они боролись, катаясь по асфальту, пока Эйден не оказался сверху, и тогда, придавив волка собой, он ударил его подвеской. Что-то и вправду случилось: под действием чистого серебра шкура оборотня начала дымиться. Жалобно взвыв, он рванулся вперёд и отбросил Эйдена в сторону. Упав на колени, тот, измотанный, опёрся руками о землю и шумно глотал ртом воздух. Его била крупная дрожь. То, что случилось дальше, он предпочёл бы никогда не видеть — волк истошно скулил и метался, пытаясь выскрести подвеску из раны. Он обжигал себе морду и лапы, но в конце концов завалился на бок, тяжело, с перерывами содрогаясь. Когда Эйден понял, что сделал, то было уже слишком поздно. Перед ним лежал мёртвый, мраморно-бледный юноша, смотрящий неподвижно вверх. Ночная станция ожидаемо пустовала — до первого поезда, следуя расписанию, оставалось двадцать минут. Художник сидел на краю скамейки и раз за разом набирал нужный номер, выслушивая бесконечные гудки. Про то, что случилось в подворотне, он никому не рассказывал. Боялся полиции — не стоило рассчитывать на то, что кто-нибудь поверит в оборотней. Нужно было уехать, желательно — прочь из страны. Спустя шестой или седьмой звонок художник решился на голосовое сообщение, уже не первое за прошедшую неделю. — Найджел, это снова я, — тихо выдавил он, взволнованно теребя воротник переодетой рубашки. Он позаимствовал её в химчистке, а если быть честным — украл вместе с майкой и штанами. — Знаю, ты занят, но у меня неприятности. Наспех перебинтованные царапины обозначались багровыми пятнами, и Эйден, только заметив, поспешил их скрыть под одеждой. — На работу заходил один из твоих, и всё закончилось... плохо. Оглядев себя ещё раз, он рассеянно зарылся ладонью в кудри и зажмурился, пытаясь подобрать слова.  — Очень надеюсь, что это не связано с твоей пропажей. Я сейчас на станции... не могу перевести с румынского, но в названии есть слово «Карпаты». Жду поезд до центра. Там как-нибудь выберусь. В общем, домой ко мне лучше не приходи — я позвоню сам, если... Он хотел сказать что-нибудь вроде «если мы с тобой всё ещё вместе», но посчитал это глупым и оборвался, досадливо тряхнув головой. — Неважно. Я позвоню. От долгой паузы мысли опять вернулись к убийству, и Эйден закусил губу. По пути сюда он пытался бороться с эмоциями, только всё это возвращалось снова — удар, кровь на руках и остекленевший взгляд мёртвого оборотня. — Люблю тебя. Пока. Эйден сбросил вызов и убрал телефон в карман, где лежала его подвеска. Похожая то ли на снежинку, то ли на звезду, она вся была в пригоревшей коже, из-за чего и не возвращалась на шею. Любое прикосновение к ней вызывало чувство тошнотворного отвращения, и... мысли, что с убийством он приблизился к отцу, чьи любимые рассказы неизменно касались насилия. Эйден мысленно отвлекал себя счётом автобусных остановок, следуя воображаемой дороге, пока кто-то его не окликнул. Он медленно поднял голову, различил незнакомые лица, а дальше... дальше была темнота. Они ехали на машине и после брели пешком, пока вокруг не запахло лесом. Эйден понял, что оказался за городом, и напрягся в ожидании худшего — всё сводилось к тому, что живым он отсюда не выберется. Велено было ждать, и он ждал — час, два, может три, сидя на голой земле и кутаясь в тонкую рубашку. Издалека доносились приглушенные обрывки фраз, единичные крики и гомон, но осмотреться мешала повязка. Карманы ожидаемо пустовали, в груди разрастались тревога и досада на своё бессилие. Эта ночь была слишком длинной. Он с самого начала знал, что подработка в баре не приведёт ни к чему хорошему, но сейчас эти мысли вызывали лишь нервную усмешку.  По дороге сюда ему долго и вкрадчиво объясняли, что око за око, кровь за кровь и жизнь, очевидно, за жизнь. Вопросы задавать запрещали, конечный пункт объявлять отказывались и руки держали связанными. Да, это были лугару, и Эйден по-прежнему уступал им во всём. Он пытался сказать, что вынужден был защищаться, но никто и не думал слушать. По всему выходило, что в той подворотне он должен был сдаться волку — абсолютно абсурдный вывод и принятие лишь себе подобных. Оборотни признавали оборотней, люди — людей, и никаких исключений для кого-нибудь вроде него. Для кого-нибудь вроде Найджела. Что-то случилось — его потащили дальше, и все голоса затихли. Эйден проверил бдительность провожатых, но попытка не увенчалась успехом. — Стая. Спасибо всем, кто откликнулся на срочный зов. Раздавшийся голос был низким, звучным и мощным, доносившимся откуда-то сверху — похоже, говорил вожак, чем и могло объясняться затишье.  — Веками мы вынуждены скрывать от людей свою сущность, веками мы чтим договор и не смеем на них охотиться. — Ложь, — буркнул Эйден, получивший за это болезненный тычок под рёбра.  — Но люди не чтят договор взаимно. Сегодня умер мой сын, Рэйф. Эйден подумал, что лучше бы и дальше не знал его имени — до этого момента то был безликий спятивший вервольф, угроза для жизни, враг, но названный стал кем-то... большим. Чьим-то другом, членом семьи, стаи, — и художник почувствовал неприятный холодок, пробежавший вдоль позвоночника. — Его убийца здесь, и он должен получить по заслугам.  Эйдена вывели вперёд, придерживая за оба плеча, и заставили упасть на колени. В его горле предательски пересохло, в ушах зашумело, по телу прошлись мурашки — он отчаянно захотел очутиться где-нибудь далеко. Проснуться в уютной кровати, глотнуть бодряще-горячего и забыться за своим рисованием без оглядки на увиденный сон. Сном это, разумеется, не было — и настоящие, более чем реальные лугару совсем не казались сошедшими со страниц новелл. Сейчас Эйден внезапно понял, что не смотрел на их обратные стороны, слишком... слишком, увы, человеческие. — Правила просты: мы даём тебе шанс, как и всякому на твоём месте, — снова прогремел тот же голос. — В лесу есть река, переправишься — будешь жить. Повязка спала с глаз, и художник, моргнув, огляделся. Его окружали лугару — пока ещё люди, но с жёлтыми глазами волков. В небе висела всё та же кремовая луна, освещая круглое плато, и на большом плоском камне стоял вожак. Эйден боялся узнать в толпе Найджела, но ему загородили обзор — вожак спрыгнул, застыв напротив. В длинном плаще, темноволосый, заросший, он действительно походил на волка, даже таким, в человеческой форме.  Как... Найджел.  — Твой сын напал первым, — опять начал Эйден в надежде на понимание. — Я не желал ему смерти. Он бы убил меня, если бы я... — Молчи, — ожидаемо рыкнул вожак, сверкнув удлинившимися клыками. — Ты знаешь о нас, а это претит законам. Тогда не было смысла в погоне, подумал художник, одарив вожака хлёстким взглядом. Его путы внезапно разрезали, нарочно задев предплечье, и Эйден сдавленно выдохнул, зажимая новую рану. — Беги, — усмехнулся вожак, чьи глаза засияли ярче. — Беги, человек, не оглядывайся.  Упрямо сжав губы, художник поднялся, ещё раз оглядевшись вокруг. Нет, Найджела он не увидел, но времени присматриваться не было — лугару нетерпеливо наступали. Должно быть, в своих мыслях они звали его так же, как Рэйф: «мясо».  — ... да начнётся охота! Да свершится месть! Вышагнув из голодной толпы, Эйден спешно устремился в лес, превозмогая боль под повязками. За ним не кидались сразу — наверное, давали фору, всё равно её считая бесполезной. Только художник не разделял их мнения. Однообразный лесной пейзаж не давал никаких ориентиров — он запрятал даже луну, невидимую за густыми кронами. Преимущество оставалось за волками, способными искать по запаху, но Эйден не падал духом. Он обмазывал кровью деревья, намеренно путая след, и искал заветную реку. Где-то сзади раздался вой, подстегнувший приближением преследователей, но бежать не хватало сил — с кровопотерей нарастала слабость. Был только лес и нескончаемая погоня, сливающиеся воедино деревья, нехватка воздуха и вой за спиной. Эйден споткнулся и скатился в овраг, ободрав ладони о камни, и, не сумев подняться, пополз — впереди показался ручей, а ручьи, как известно, шли к рекам. Смыв кровь, он всё-таки смог встать на ноги, придерживаясь за отвесный склон. Стоять было трудно, но зато с высоты он увидел редкие заросли камыша. Река была впереди — оставалось совсем немного. Радость от близкой свободы омрачилась чужим присутствием: где-то рядом хрустнула ветка. Попробовав спрятаться, художник снова упал, поскользнувшись на камне, и топот лап раздался буквально над ним. Эйден, готовый отдать свою жизнь за дорого, нащупал под рукой булыжник. По склону скатилась насыпь, послышалось глухое рычание, и, прыгнув сверху, рядом оказался волк. Огромный, пепельно-бежевый — шерсть вздыбилась на его загривке, язык свешивался из пасти, глаза горели расплавленным янтарём. Эйден бросил булыжник в сторону и устало усмехнулся, безвольно оседая на землю. Волк обошёл его кругом, понюхал, рыкнул, недовольно шевельнул ушами и уткнулся мордой в предплечье. Шершавый язык прошёлся вдоль раны, скользнул на ладонь, за ней — на другую, и художник, с облегчением выдохнув, осторожно обнял его шею. Он узнал бы его из тысячи — он столько раз рисовал эту морду, этот гордый изгиб позвоночника и крупное, сильное тело, что держал в памяти каждую чёрточку.  — Если ты не считаешь меня своим ужином, то помоги отсюда убраться, — прохрипел он зверю на ухо, зарываясь пальцами в шерсть. — Я перестал понимать происходящее. Хочу домой и чашку шоколада, одеяло и спокойную жизнь. Волк, встряхнувшись, фыркнул, поднял себя вместе с ним и потащился в сторону реки, позволяя на себя опираться. Эйден прижался к тёплому боку, бездумно перебирая ногами, пока вой не раздался снова — где-то рядом, позади, многочисленный. Найджел — а это был он, — оскалился, замер, сбросил его с себя и отгородил от леса, злобно рыча в темноту. Эйден видел десятки сверкающих глаз, смотрящих на них из ночи, и бегло обернулся через плечо — река разливалась в нескольких метрах, стоило просто скатиться. Волки спускались к ним, замирая полукольцом напротив, но ни один не решался приблизиться. Художник не мог понять, почему, пока не увидел прижатые уши — верилось в это с трудом, но они... как будто боялись. Из стаи выступил волк, угольно-чёрный, и Найджел хищно прищурился. Выждав время, они вдвоём изменили облик — чёрным волком оказался вожак. Луна отражалась от тел, подчёркивая рельефы мышц, и обнажённая кожа обоих казалась почти серебряной. В стае кто-то скулил, Эйден мелко дрожал от холода. Разумно решив не вмешиваться, он замер у Найджела за спиной. — Ты должен быть мёртв, — глухо начал вожак, неотрывно смотря в их сторону. — Представь себе, выжил, — был ответ с небрежными нотками. — Уводи свою стаю, Габриэль. Ты пошёл по кривой дорожке. Названный Габриэлем склонил голову набок, оценивая его слова. — Мальчишка убил моего сына. — Я знаю, — спокойно согласился Найджел. — Но твой грёбаный сын привлёк в Бухарест охотников. Вожак изменился в лице, оскалившись, а по стае прошло волнение.  — Это ложь. — Это правда, — не изменил интонациям Найджел. — Он убил как минимум восьмерых. И если ты думаешь, что полицию можно купить, то это, друг, слишком наивно. Всегда может найтись другой, кто заплатит больше. Габриэль сжал кулаки, медленно обернувшись к стае. — У тебя вряд ли найдутся доказательства. Бухарест — наш дом, и мы бы знали о возвращении охотников. — Ты серьёзно? — хрипло рассмеялся Найджел. — Прошлые времена прошли, Габ, и это уже давно не ряженые фанатики с серебряными мечами наперевес. Они приехали сюда из Америки, истребив там десятки кланов, и лично мне эта статистика не по вкусу. Тебе нужны чёртовы доказательства? Так ты найдёшь их, мать твою, сам, когда на следующей подобной охоте твоя стая не досчитается половины. Эйден сглотнул, следя за беспокойной стаей. Габриэль долго молчал, вернув свой взгляд собеседнику, и волки за его спиной нетерпеливо переминались в ожидании. — Если сказанное тобой — правда, то мальчишка тем более не должен выжить. Сбежав, он приведёт за собой охотников, — в его голосе промелькнула неприязнь, смешанная с откровенной злобой. — Уходи или присоединяйся к нам. — Волк не бывает в одной стае дважды, — с усмешкой отозвался Найджел, даже не думая двигаться с места. — Пройденный этап, Габ. Я уйду, но уйду с мальчишкой, и, будь уверен, хорошо за ним присмотрю. — Родство по отцу не даёт тебе права навязывать мне условия, — не желал соглашаться Габриэль. — Он смертный, и связь с ним позорна. Найджел хмыкнул и бросил взгляд на притихшего Эйдена. Бледный, промокший, измазанный в грязи и крови, он выглядел ослабевшим — да, но совсем не жалким. Держась на одной силе воли, а может — обычном упрямстве, он абсолютно не казался сломленным. Был в нём какой-то стержень, и... Найджелу это нравилось. — Пусть так, — улыбнулся он уголком губ, возвращаясь вниманием к Габриэлю. — Но если не дашь нам уйти, то я сдам твою стаю охотникам. Всех до единого — каждый дом в пределах Румынии. Лицо Габриэля заметно помрачнело. Он подался вперёд, однако замер на половине шага. — Ты не посмеешь. — Запросто, — возразил ему Найджел. — Подумай, готов ли ты так рисковать ради грёбаной мести за сына. Эйден бесшумно выдохнул и провёл по лицу ладонью, почувствовав, что начал обмякать. Он ни разу не падал в обмороки, но представлял их себе такими — резкой слабостью с шумом в ушах и вязкой, обволакивающей темнотой. Сосредоточив свой взгляд на Найджеле, он считал количество вдохов, постепенно склоняясь к земле. Чужие слова доносились до него приглушёнными, и он их уже не разбирал. — Уйдёшь ты, Габ, уйдём и мы. И больше никто не пострадает. Эйден закрыл глаза и мягко упал на землю. — Убирайся с моих территорий и не вздумай когда-нибудь вернуться, — бросил Габриэль с нескрываемой неприязнью. — Мы нападём на тебя, не задумываясь. Будь ты проклят. Обратившись обратно в волка, он развернулся и скрылся в лесу, подавая пример остальным. Звери долго стояли на месте, настроенные крайне враждебно, но, не смея ослушаться, всё равно последовали за ним. — Уже, — бесстрастно ответил Найджел. Когда последний из стаи исчез за деревьями, он развернулся, наконец, к Эйдену. Тот лежал без сознания, и Найджел, подняв его на руки, направился прочь. Эйден очнулся скоро, но приятное ощущение тепла и мерное укачивание ненавязчиво отбивали желание открывать глаза. Тело его онемело, в голове было глухо и пусто, сильно хотелось пить — зато, кажется, больше никто не желал ему смерти. — С добрым утром. Отреагировав на голос, он приподнял тяжёлые веки, сощурился от неожиданного света и поморщился в попытках шевельнуться. Найджел перехватил его крепче, не позволив дёргаться, и продолжил невозмутимо идти. Он был в его, Эйдена, штанах, сворованных из химчистки. Сам художник остался в рубашке, едва прикрывающей бёдра, но возмущаться здесь было нечему.  Волки, в конце концов, одежду носить не привыкли, и иногда — как сейчас, — приходилось с ними делиться. — Всё кончено? — спросил он сипло, едва узнав собственный голос. — Да? Найджел перехватил его взгляд и криво улыбнулся одной половиной рта, согласно моргнув в ответ. Он тоже выглядел потрёпанным: грязная чёлка спадала на лоб, подбородок покрылся щетиной — похоже, всю неделю он пробегал зверем без удобств в виде душа и бритвы. — А мы сейчас... — Всё узнаешь. Эйден вздохнул и попробовал высвободиться, но отпустить его Найджел и не подумал. Пришлось проглотить просящиеся комментарии и принять своё положение как должное, избегая унизительных ассоциаций. Вспомнив о пережитом, художник зябко поёжился — его снова клонило в забытье, по ощущениям — в обычный сон, но сперва стоило прояснить случившееся. Так паршиво ему не было никогда. — Слушай, а он ведь твой... брат? Габриэль.  Найджел недовольно зарычал. — Слишком личный вопрос, дарлинг. — Ты одиночка, — продолжил Эйден. — Угу. — Но ты когда-то был в их стае. — Был. — А эту неделю ты... — Занимался грёбаным делом, — на тон громче закончил Найджел. — Выслеживал охотничьи семьи. А они — меня. — Ясно, — прикрыл глаза Эйден.  Они долго молчали, но Найджел всё-таки сдался — художник заслуживал объяснений. — Я собирался вернуться. Думал, ещё пару дней — и всё. А тут твоё сообщение. — Ты нашёл меня по запаху на станции? — Да. Ну а дальше ты знаешь. Остановившись, он опустил Эйдена на землю, дал немного размяться и забрал его уже на спину. Возражений этому не было — Эйден устроился удобнее и оправил задравшуюся рубашку. Теперь оставалось понять, что делать. Одно он знал точно — его новеллы в картинках больше не будут такими сказочными. И... ещё — переезд, куда-нибудь подальше от Бухареста. Прощайте, живописные улочки, дешёвый шоколад и пончики в любимом кафе.  — Найджел? Между ними висело странное, почти осязаемое напряжение, и непривычный к этому художник решил от него избавиться. — Что? — Я скучал, — ответил он просто, без какой-нибудь сложной эмоции — озвучил как невзыскательный факт. Найджел, цыкнув, смягчился, огладил его голые ноги и, повернувшись, чувственно чмокнул в висок. — Я тоже. Эйден устроился подбородком на его плече, зевнул и провалился в сон. У Найджела была квартира — уютная старая каморка в полуразваленном доме где-то на периферии города. Одна комната, кухня, ванна, видавший виды телевизор и книжная полка без книг. Кровать, впрочем, большая, новая, отличная от общего гарнитура — прежняя сломалась в один из визитов художника, и Найджел её заменил. Эйден помнил, как именно это было — занятие на курсах рисования и смс с прикреплённым фото. В тот день он, кажется, ушёл в перерыв, так и не дорисовав злополучные горшки. Сейчас он лежал, свернувшись клубком, и задумчиво изучал орнамент на выцветших обоях. Найджел курил на кухне, подъедая фастфудный ланч-бокс, и потягивал пиво из жестянки.  Прошёл день — художник его проспал. Он отшучивался, ограждался улыбками, намеренно говорил, что всё у него в порядке, но порядком это назвать было трудно — в голове путались разные мысли. Об оборотнях, отнятой жизни, Найджеле, их странном пристрастии друг к другу и многом другом, что навалилось так сразу. Найджел подошёл к нему сам, выгреб из одеяла и спокойно улёгся сверху, нависнув на согнутых руках. Одеться он нужным не счёл, но даже это не казалось интимнее обличающе близкого взгляда. Эйден сам ощущал себя обнажённым, но на то, должно быть, и был расчёт — на отсутствие возможности слукавить. — Ну, рассказывай. Художник долго молчал, не зная, как обобщить, но Найджел никуда и не торопился. — В лесу, когда за мной гнались волки... — начал он не особо уверенно. — Я думал, что ты среди них. Найджел плавно качнул головой, изогнув уголок губ в ухмылке. Они шли ему, все эти полные насмешки гримасы — лицо его оживало, лишний раз привлекая неправильной, грубоватой красотой. — С какой-то стороны так и было, правда? — Ты понимаешь, о чём я. Он моргнул, обозначив согласие, но отвечать ничего не стал. — Я ненавижу себя за те мысли. За недоверие и сомнения на твой счёт. Да, ты пропал тогда, только... — Эйден прервался и отвёл взгляд в сторону. — Трудно сказать. Я слишком многое не успел осмыслить. — Это нормально, сомневаться в ком-то, кого существовать не должно. Найджел потёрся носом о его подбродок, сгоняя излишнюю серьёзность, и это ему практически удалось. В нём не было осуждения — казалось, он видел Эйдена насквозь и не нуждался в его оправданиях. — Ты существуешь, и ты — другой, — возразил художник, поморщившийся от щекотки. — «Другой» можно понять по-разному. — Ты близок к моим новеллам, — пояснил он чуть тише, — к тому, чем я жил столько лет.  — А они? Эйден едва ощутимо прикоснулся к его лицу, чуть нахмурившись и убрав улыбку. — А они больше люди, чем волки. Найджел поскрёб, раздумывая, щёку, переместил свои руки на стратегически правильные места и улёгся удобнее, довольный своим положением. Оно, очевидно, занимало его больше откровений. — Ты и сам больше волк, художник.  Эйден расплылся в улыбке и погладил его по спине. — Это значит, что мы с тобой... стая? Найджел смеялся: беззвучно, но искренне.  Одиночкой он не был, нет. — Ну, что-то вроде того. Ночь вступила в свои права, и Эйден спокойно спал, приткнувшись к шерстяному боку. У кровати стоял набитый вещами рюкзак, а ветер из приоткрытого окна разбрасывал по комнате сваленные на стол наброски. Найджел поймал один, прижав к покрывалу лапой, и обнаружил на нём себя. Утром они вдвоём навсегда покинули Бухарест.