Малина и хворост

Кора царапала щёку, малиновый куст щекотал беззащитно открытые ноги, ладони перепачкались в смоле, но Галахаду было не до этого. Позади к нему прижимался Тристан, согревающий дыханием затылок, и грубовато держал его бёдра. Галахад обнимал ствол сосны, найдя в нём удобную опору, и кусал в нетерпении губы; Тристан пристраивался недолго — скользнул внутрь практически сразу, и, прежде чем Галахад вскрикнул, зажал ему рот рукой. На лес опускались сумерки, в их лагере ждали ужин и хворост. Ветками занимался Галахад, охотой — Тристан, и дичь в этот раз попалась ему быстрее. Вот только Галахад не вспомнил о голоде, приметив неподалёку Тристана с подстреленным оленем на плечах. Окликнув его и увязавшись следом, он думал, что им давно не выпадало шанса, о чём сказал Тристану с бесстыдной прямотой. «Что предлагаешь?» — спросил его Тристан, и Галахад ответил: «Себя». Необъяснимый восторг от идеи любить друг друга вот так, между делом, в лесу, плескался в нём мальчишеским безрассудством, однако Тристан ему поддался. Не видел причин отказать. Впрочем, и «да», и «нет» его лицо выражало одинаково — Галахад понял, что ему достанется, лишь когда туша оленя опустилась с плеч Тристана в малинник, рядом с собранной им кучей хвороста. Они целовались, но мало, торопливо, будто сойдясь в необъяснимом поединке, пока Галахад не упёрся в сосну и не развернулся в недвусмысленном исступлении. Тристан брал его до конца, размашисто, резковато толкаясь и медленно, с оттяжкой выходя. Галахад по-прежнему стонал в ладонь, не пытаясь отстраниться или соскользнуть, и с готовностью принимал в себя, стараясь понемногу удержать. А потом отпускал, отводя ногу в сторону, и впивался ногтями в дерево. Ладонь Тристана пахла кровью, металлом, хвоей, а на вкус была солоноватой и горькой — Галахад скулил в неё, всхлипывал, выл, но убрать её, впрочем, не пытался. Тристан отнял её сам, чуть позднее, чтобы вытереть от слюны об одежду, и пара отчаянно несдержанных стонов сорвались с губ Галахада в глухую лесную тишь. Ладонь припала к губам обратно, но Галахад её закусил, легко, для острастки, за основание большого пальца. — Ш-ш-ш, — раздалось у него над ухом, и Галахад невольно выгнулся. Тристан поймал его, придержал, толкнул на себя вне ритма, попробовал двигаться мягко, не столь импульсивно, коротко, — и Галахад стал тише. Он завёл одну руку назад, чтобы направить Тристана в прежнем темпе, а второй оглаживал низ живота. У него стояло крепко, болезненно, но терпимо, только Галахад хотел куда большего, чтобы всё это поскорее закончить. Их не должны были успеть хватиться. — Ш-ш-ш, — повторил Тристан, и, почти вынув, замер. Галахад скользнул на него уже сам, порывисто и почти на полную, и Тристан, опустив ладони, обхватил его естество. Галахад, охнув, вздрогнул, вцепился в его запястья, откинулся затылком на плечо и продолжил ритмично насаживаться, чтобы затем так же толкаться вперёд, в сжимавшие его кольцом пальцы. Галахад вспомнил, как Тристан имел его в сеннике, когда за тонкой деревянной стенкой нагрянувшие эмиссары из Рима проверяли своих лошадей. Он вспомнил их ночи на стоянках, когда следовало быть втрое тише, и ночи в крепостных покоях, где эхо летало по гулким каменным коридорам. И везде он был вынужден сдерживаться. Разжав зубы, Галахад жадно глотнул ртом воздух, и когда Тристан, остановив его, опять решил вести их обоих, тихо, но упоенно застонал. Тристан толкнулся примерно наполовину, вместе с тем проведя ладонями вдоль члена, и размазал капельки смазки. — Не изводи меня, — бросил осипший Галахад, на что Тристан укусил его за ухо. Его борода кольнула открытую шею, губы коснулись кожи, прошлись по ключице к плечу — и затем он снова толкнулся, на этот раз особенно ощутимо. У Галахада подогнулись колени, он вынужденно отпустил руки Тристана, упёрся предплечьями в дерево и лицом — в сгиб локтя. Тристан вёл ладонями по члену до основания, переходил на внутреннюю сторону бёдер и возвращался обратно в такт новым и новым толчкам. Галахад думал о том, как вернётся в лагерь, как уляжется поближе к костру и как приятно будет саднить у него меж ног. Как повиснет в воздухе их разделённое с Тристаном таинство, недоступное никому из собратьев, как никто не разгадает причины его пресыщенной и мечтательной улыбки. Тристан трудился над ним недолго — на этот раз они не отличились терпением. Галахад, бездумно подмахивая, то растягивал ягодицы в стороны, то прижимал к себе бёдра Тристана, то пытался его обнять, разворачиваясь и кусая за шею, подбородок, губы; он захлёбывался сдавленными стонами, задыхался Тристаном — пахнущим мускусом, лесом, убитым им недавно оленем, — и, не выдержав этой близости, кончил, залив сосновую кору своим семенем. Тристан же кончил в него, позднее, и Галахад чувствовал тёплые струйки, сползающие по его ногам. Нет, он себе всё же соврал — он задумывался о голоде, приметив неподалёку Тристана. Только о другом, не способным удовлетвориться дичью. — Доволен? — хриплым шёпотом спросил его Тристан, и Галахад, развернувшись, растянул уголки губ в улыбке. — Спрашиваешь. Он положил ладонь на щёку Тристана, провёл указательным пальцем по одной из симметричных полос и счастливо, устало выдохнул. Тристан смотрел на него долго, внимательно, странно, а потом, усмехнувшись, сбросил его руку, как зверь. — Не ври, что тебе не нравится, — беззлобно пожурил его Галахад. Тристан наклонился зачем-то вниз, а потом, разогнувшись, поднёс к его рту спелую ягоду малины. Раздавив её на губах, он пустил по ним сладкий сок, и Галахад, облизнувшись, прищурился в новой улыбке. Тристан слизал с его губ пару капель и отстранился, легко коснувшись носом щеки. Когда Галахад вернулся в лагерь, практически вслед за Тристаном, то его встретили недоумением и смешками. Он было думал, что забыл убрать следы со своих ног, но нет — он начисто стёр их влажными кусочками мха. Дело было в другом, и он, глядя в лица товарищей, с беспокойством пытался понять, чем опять себя умудрился выдать. Ответ ждать себя не заставил. — Неужто ветки в лесу все попереводились, а? — спросил его, хохоча, Борс. И Галахад, опомнившись, поспешил за забытым хворостом, пока Артур, Ланселот или Гавейн не увидали его позора. А Тристан, перехватив взгляд Борса, скуповато пожал плечами, незаметно улыбнувшись в бороду. Перед ним лежала оленья туша.