Останься

— Агент Бартон, останьтесь, пожалуйста. В ровном голосе Фила ничего не меняется, но Клинт Бартон слишком хорошо и слишком давно его знает. Коулсон вне себя от ярости. Дебрифинг после операции закончился. Для всех — но не для них двоих. За спиной резко щелкает замок. Клинт не оборачивается. Он смотрит перед собой и старается дышать ровно. Но дыхание сбивается — за секунду до того, как его хватают за плечо, разворачивают к себе, сгребают за форму на груди и впечатывают спиной в стену. Маска спокойствия на лице Фила разлетается вдребезги. Глаза у него такие, что страшно смотреть, и Клинт опускает взгляд на черный армированный воротник, под которым на шее гневно пульсирует жила. — Ты когда-нибудь. Будешь. Слушаться. Моих. Приказов?! В горле мгновенно пересыхает, и не только от чувства вины. Филлипу Коулсону следует решением суда запретить надевать черную боевую форму Щ.И.Т.а. Потому что это... слишком горячо. Кевларовая ткань подчеркивает то, что скрывают дорогие костюмы: сильные плечи, сухощавые бедра, подтянутую фигуру бойцового добермана. Клинт тяжело сглатывает. — Молчишь?! Фил встряхивает его, как щенка. Обычно Клинт Бартон не лезет за словом в карман — хоть в общем радиоэфире, хоть в постели. За пять лет, сколько они вместе, Фил успел к этому привыкнуть. Но сейчас не тот случай. Они оба понимают, что Клинт действительно виноват. *** — Агент Бартон, приказываю оставаться на месте, — сказал Коулсон в рацию, когда сегодняшняя операция окончательно пошла наперекосяк. Наушник легко отозвался голосом Бартона: — Не волнуйся, Фил. Я сейчас. Он не отключился, и Фил слышал его ровное дыхание все следующие три минуты, на фоне выстрелов на подземной парковке. А потом тяжело грохнул взрыв — и из въезда в парковку вырвалось оранжевое пламя. Наушник заскрежетал и замолк. Следующие пять минут голос Фила звучал все так же ровно. Он продолжал командовать операцией и оставался спокойным, все пять минут, пока Клинт не вышел, пошатываясь, из второго въезда на парковку. Очень спокойный и полностью мертвый Фил Коулсон. — Сколько м-можно?! — отчаянно сипит он. Ему не хватает ни слов ни дыхания, чтобы рассказать о том, что он до сих пор чувствует себя не совсем живым. Что он умирает каждый гребанный раз, когда Клинт исчезает из радиоэфира или прыгает с высоты без страховки. Каждый раз его накрывает, как крышка гроба, безнадежная уверенность: не в этот раз — так в следующий — Клинт не вернется. И эта уверенность несовместима с жизнью. *** — Разденься, — говорит Фил. От жесткой командной ноты в его голосе обморочно подкашиваются колени. И да, надо законодательно запретить ему говорить такое, когда он с ног до головы закован в черный кевлар. У Бартона никогда не дрожат руки в бою, но сейчас они трясутся, когда он тянет на себя пряжку ремня. Фил с холодной яростью щелкает всеми этими застежками, которых так много на форме Клинта. Сам он даже воротник не ослабил. Но Бартон молчит. Сегодня он виноват, и позволит Филу все, чего тот захочет. Коулсон взмахом руки сметает к чертям все, что есть на рабочем столе. Сгребает Клинта за майку, толкает, прикладывает спиной и затылком о полированную поверхность. Эта его виноватая покорность бьет в голову сильнее спиртного. В паху у Фила пульсирует — горячо, тяжело. Он наконец позволяет себе расстегнуть ремень и ширинку. Стоит так, что больно. Кажется, он взорвется, если прямо сейчас не... Но все же вначале он подсовывает ладонь под горячий, взъерошенный затылок Клинта, вцепляется в короткие светлые волосы, тянет, запрокидывая ему голову. Склоняется к открытому беззащитному горлу в мелких капельках пота. Прикусывает зубами — без шуток, почти до крови. И шепчет в ухо. — Не смей так поступать со мной, Клинт. Не оставляй меня. *** Фил широко лижет свою ладонь, проходится ей от головки к основанию. Закидывает его ноги на себя. И вталкивается по собственной слюне, почти насухую. Осторожно и медленно — он не хочет ему навредить. Но не нежно. У Клинта закатываются глаза. Он отчаянно прикусывает губу, удерживаясь от крика. Ему нельзя издавать ни звука — это одно из неписанных правил. Они оба уже давно не понимают — это наказание за то, что нарушил приказ, или награда за то, что остался жив. Фил протискивается томительно-медленно, растягивает тугие горячие стенки осторожными круговыми движениями бедер. Он уже наполовину внутри. Сведенное судорогой тело под ним постепенно расслабляется. Из прокушенной губы Клинта сочится кровь, и он медленно слизывает ее языком. От этого что-то взрывается у Фила в голове. Он въезжает до упора одним движением, таким сильным, что распластанного на столе человека просто подбрасывает. Фил вцепляется ему в бедра, выходит почти до конца — и всаживается обратно. И еще раз. И еще. Он трахает Клинта безжалостно и жестко, насаживает на себя, шалея от его молчания. Где-то на краю сознания звучат неприлично-мокрые шлепки и тяжелое дыхание. Других звуков нет. Правая рука Бартона медленно ползет к его собственному члену. — Руки, — холодно пресекает эту попытку Фил. Это тоже в правилах игры, молчаливо принимаемых обоими. Клинт упрямо молчит, скребет пальцами поверхность стола, раскинув руки. Выгибается дугой, упершись затылком в стол. Фил наклоняется вперед, проводит пальцами вдоль линии челюсти, ощущает под ладонью горячее горло, пульсацию вдохов, биение кровотока. Спускается к мокрой от пота груди, наслаждается тем, как тяжело ходят ребра Клинта — в ритме его дыхания. Живой. Живой. Живой. Это осознание затопляет его целиком, от пальцев левой руки к сердцу, а оттуда вниз. Фил всхлипывает, чувствуя, как разжимаются холодные тиски, в которых пыталось биться его сердце. Плотно обхватывает член Клинта, делает всего-то несколько движений вверх-вниз — и тот давится криком, выгибаясь навстречу. Все-таки закричал, думает Фил, собирая ладонью мокрое и горячее. Хочется облизать пальцы. И эта мысль становится последней осознанной перед тем, как он кончает, мелко вздрагивая всем телом. Несколько секунд далее стерты ослепительной вспышкой. Фил приходит в себя, когда Клинт дышит уже спокойно и глубоко. Коулсон, пошатываясь, наклоняется над ним. Упирается лбом в лоб. — Останься. Останься. Останься, — шепотом умоляет он. Клинт не может кивнуть, но в знак согласия закрывает глаза.