хэштэг свободнаядевочка

Бёнджу, конечно, обижается. Обижается, но молча, хотя Хансоль обо всём догадывается, вдруг начав проявлять чуткость к другим людям. Он сам мучается от того, что обижает солнечного единорожека, и старается находить время для встреч с ним как можно чаще. Наверное, с приходом Сандо в его жизнь, он учится дружить. Наверное, это хорошо. На самом деле, это очень, очень страшно, потому что без друзей, отношений и возвышенных чувств, в его жизни не было и боли. Такой, настоящей, оглушающей и приводящей в тихий ужас. Хансоль, как ни странно, мальчик не глупый, он понимает очень многие вещи, всегда понимал, просто необходимости в этом не было. А сейчас невольно приходится задумываться. Раньше он был абсолютно один, он знал, как выжить, прожить и даже очень неплохо жить совершенно самостоятельно. Он мог рассчитывать только на себя, сам себя радовать и сам себя утешать, обещать себе и отвечать только перед собой. Зависеть от самого себя. То, что рано или поздно Сандо в его жизни кончится – очевидно, Хансоль не обольщается. И кто знает, хорошо ли то, что это может случиться нескоро. Но это было бы полбеды. Потому что то, что крошечка Бёнджу тоже однажды от него отвернётся, устав от постоянных сложностей и припадков, очевидно ничуть не меньше. И вот это уже представляется чистой воды пиздецом, потому что две потери пережить кажется стопроцентно невозможным. Хансоль думает, а кем он является для этих двоих? Если с Сандо всё более-менее понятно – они любовники, то с Бёнджу всё куда сложнее. Хансоль даже ищет в интернете описание дружбы. И теряется. Вроде как, они не друзья, не приятели, не братья… Бёнджу для него, безусловно, важен, и, кажется, тот относится к нему самому довольно тепло, но всё же. Он бы не рискнул рассчитывать на титул «друг». От этих мыслей делается как-то зябко и пусто. Хансоль устаёт постоянно врать. Раньше он врал только ничего не значащим людям, не считая их за людей толком, то теперь он постоянно, постоянно врёт тем, от кого он всё более зависим. Он врёт Сандо, что не курит, что не видится с неугодным ему приятелем, что не бегает с подработки на подработку. Сандо настаивает на том, что может обеспечить их обоих. Тешит свою мужественность, это очевидно, да Хансоль и не против: он всё же девочка, хоть и лишь от крохотной части. И он врёт Бёнджу, что беспросветно счастлив, что ничего его не беспокоит, что он, кажется, становится «нормальным». Себе он врёт тоже. Потому что ничего в нём не осталось от прежней, нежно любимой жизни, потому что он не свободная девочка больше, а просто влюблённый мальчишка, забывший о том, кто он есть. Но признать это до дрожи страшно, поэтому Хансоль просто запрещает себе думать обо всём этом. Просто игнорирует сам себя, делая вид, что всё очень хорошо. Думает он очень много: Сандо постоянно пропадает на работе, и у Хансоля куча свободного времени. Сам Сандо часто намекает на то, что он так много работает осознанно, чтобы не отбирать у Хансоля всю свободу, чтобы давать ему время быть собой и не менять образ жизни кардинально. И ещё, Сандо очень нравится скучать, но ещё больше ему нравится, как скучает Хансоль: как он ластится, как превращается в саму нежность каждый вечер. Всё это, конечно, попахивает безумием. Потому что от свободы ни осталось ни следа, ни потребности в ней, Хансоль только и делает, что занимается разрушающим самоанализом. Впрочем, всё это длится ровно до того момента, пока не наступает вечер, и Сандо, наконец, не целует искусанные, горячие губы. Хансоль чувствует себя безмозглым щенком, на всё готовым ради того, чтобы занятой хозяин выделил в своём плотном расписании хотя бы пару минут на то, чтобы приласкать и погладить по беспокойной горячей башке. Сандо возвращается после десяти вечера, приносит купленную в ближайшей лавке остывающую лапшу, а после скорого ужина ставит на стол бутылку белого рома. Белый ром означает долгие разговоры до утра. Хансоль говорить подолгу никогда не умел, но теперь он учится очень многому, пожалуй даже, слишком многому. И он послушно забирается своему любовнику на колени, послушно пьёт вкусный коктейль с вишнёвым соком, и неумело, но старательно рассуждает на заданную тему. Сандо беспокоят очень странные, и очень разные вещи. И он делится ими буквально насильно, то есть, просто приходит и приносит их, выспрашивает мнения, заставляет думать, учит интересоваться окружающим миром и глубинным смыслом бытия. Хансоль всё больше чувствует себя идиотом, буквально клиническим. Но он искренне рад, когда у него получается. Когда жизнь перестаёт делиться только на ожидание и секс, когда она обретает многие новые грани, когда в глазах Сандо читается не только насмешка, но и тень уважения и живого человеческого интереса. После ночей с белым ромом и миллиардом слов никогда не бывает секса, и это тоже очень хорошо, очень ценно. Это как у «нормальных» людей, если судить только по описанию. И какого чёрта его тянет к этой нормальности, когда всю жизнь бежал от того, чтобы «как все»?! Бёнджу вот тоже задаётся этим вопросом, только напрямую и вслух, а всё от того, что им, единорожкам, неведомо само понятие косноязычности. Интересно – взял и спросил. Хансоль откровенно теряется, что-то мямлит в ответ, пока Бёнджу, хлопая своими глупыми глазами, деловито протирает никак не заживающую чайку антисептиком. - Наверное, я заблуждался всю жизнь? – тянет он неуверенно, низко опустив голову. - Наверное, ты идиот? – передразнивает Бёнджу и гладит чаечку кончиком пальца. – Ты больше мне нравился тогда, когда был со мной. Это заявление для Хансоля как удар под дых, и пережить его оказывается не так просто, как хотелось бы. Даже глаза начинают слезиться, словно удар был настоящим, физическим. А Бёнджу спокойно продолжает свою мысль, и убить бы его за это, если бы не была столь очевидна правдивость. - Ты был интереснее. Знаешь, живее. Это как персонажи в книжках, чаще всего, живее обычных людей. Ты был более настоящим. Ты был классным, с этой своей «свободной девочкой». К тебе хотелось тянуться, если уж не завоевать, хотя бы приблизиться, если не приручить. А теперь ты стал обычный. Бёнджу всегда слишком легко говорил правду, но впервые он говорит настолько прямо и настолько больно. Хансоль даже не пытается держаться, только жмурится, чтобы не реветь откровенно, сглатывает слёзы, и скоро уходит к себе домой. В свой дом, ставший их домом. Если бы кто знал, как Хансоль ненавидит себя в эти бесконечные часы ожидания. Как он ненавидит себя за то, что не может, как ни старается, винить Бёнджу, не может выкинуть эти ужасные слова из головы, как всю жизнь забывал о лишнем. Он мучается, изводится, кусает губы до крови, курит, каждые пятнадцать минут выходя на улицу, и едва держится, чтобы не развести настоящую истерику – со слезами, криками и заламыванием рук в красивых картинных позах. Сандо, конечно, очень недоволен тем, что от Хансоля пахнет сигаретами, но видит напуганный взгляд любовника, и перестаёт ругаться. Он словно чувствует что-то нехорошее, поэтому в эту ночь он особенно нежен и внимателен, а Хансоль слишком занят своими переживаниями, чтобы удивиться этому. Он льнёт ласковой кошечкой, мурчит, выпрашивая ещё и ещё ласки, всем телом тянется к рукам, и целуется одуряющее сладко. Так ему действительно немного легче: окситоцин и эндорфин помогают просто перестать думать, и заняться только происходящим здесь и сейчас. А после, уже под утро, разморённый и уставший, буквально тонущий в своих, так и не ставших привычными, эмоциях, Хансоль, жмурясь и задыхаясь, тихо шепчет в грудь любовнику самое сокровенное. - Я так сильно люблю тебя. Но Сандо спит, и ничего не отвечает ему.