***
— Ты кто? — спросила Белль, поудобнее перехватив тяжелый подсвечник. Кокнуть это Кентервильское привидение меж рогов ей пока не позволяла вера. Сутулое нечто, выше ее на полторы головы было ангелом в собирательном образе то ли барана, то ли котеночка, то ли всего сразу, слепленного, как птичье гнездо, из веточек и пуха. Во всяком случае, сквозь шерсть и когти проглядывал смиренный добродетельный небожитель, который благоухал гиацинтом и свежим сеном. Мокрый нос ангела подозрительно принюхивался к гостье. — Я здешний принц, — ответил он, кутаясь в драную шаль. И поздоровался с девушкой одними ресницами, длиннющими, как у породистого коня. Белль подумала, что он ей рад потому, что хочет съесть. Вообще, в таких случаях надо советоваться с соседями, вдруг это они купили себе на ужин француженку. Чудовище соседей не имел, оказался, судя по глубокому бархатистому голосу и мощной грудине, мужского пола, на длинном хвосте имел кисточку, вдобавок был умен, как Фейхтвангер. По ночам рыл лапами яму в паркете. В общем, не возжелал кушать Белль с любого удобного места, поэтому понравился ей сразу. Правда, характер имел отнюдь не ангельский. — Наш хозяин, — сказала ей заварочный чайник по имени мадам Поттс, — очень страдает по поводу своего проклятия. Иногда на него находит ужасная хандра… Депрессия, от которой ничего не помогает. — В последний раз он насыпал пороху в камин, хотел устроить взрыв, — в разговор включился любопытный канделябр Люмьер. Белль от неожиданности булькнула чаем в чашечке, чашечка захихикал от щекотки. — Взрыв был. Хозяин вылетел в окно. Представив себе одинокого, прекрасного принца Адама (так звали рогатого парня, заведующего замком), пушистого, трезвого, несчастного и нужного в хозяйстве, вылетающего в витраж хвостом вперед, Белль загрустила. Принц удачно приземлился на лед неработающего фонтана, задрав лапы ввысь. Курил, глядя в небо. На нем не было ни царапины. За этот разговор Чудовище пообещал всех подряд переколотить об пол и пригрозил никогда больше не собирать чаепитий со своими слугами, мало ли, выдадут еще какую-нибудь его страшную слабость. Чай среди них он пить отказался, закрылся в своей комнате с блюдцем, из которого шумно лакал кипяточек с сахаром вприкуску, и изредка издавал душераздирающие вздохи. Всю ночь Белль дергала дверь его спальни. Под утро стала биться об нее головой. — Выходи! — предупредила она дверную ручку в пять утра (Когсворт не даст соврать). — Гостей надо развлекать. — Не выйду, — глухо раздалось из-за двери. — Пшла вон, грубиянка. — Ах ты, свинья мохнатая! — взбеленилась Белль, круша дверь слабым девичьим кулачком. — Только появись, получишь по ушам утренней газетой. То, что в замке нет газет, одни книги, девушка предпочла умолчать. Пусть думает, что злые деревенские почтальоны добрались до его скромного убежища и теперь гадят под дверью рулонами «Тулузских вестей». На всякий случай, принц Адам высунул из двери нос, и это было его погибелью. На витых рогах повисло почти пятьдесят килограмм юной девушки в цветастом сарафане и отсутствием совести. Если бы Чудовище знал про весло, заперся бы в подвале и не выходил, пока эта фурия бегает по замку, взметая вековую пыль подолом. Он тряс башкой, отдирая от рогов надоедливую малявку, а Белль в это время успела залпом прочитать стишок про птичку-невеличку, чем ввела Адама в жестокий ступор, которым не воспользовался бы только ленивый. — Пошли гулять, — сказала, как отрезала, Белль, честно глядя в синие глаза Чудовища, тот удивленно сморгнул. — Лапками. На улицу. Топ-топ-топ. И показала на собственной узкой ладошке как. В ответ принц Адам страшно зарычал, что принцу по статусу не подобало, и принялся складывать на голову Белль разные проклятия, которые подцепил из английской художественной литературы. Это не мешало Красавице под шумок содрать с него старые лохмотья и подвести к шкафу, где стыдливо прятались вполне себе дорогие вещи, ветхие, но очень красивые. Пока принц уныло ковырял когтями веревочки на белой просторной рубахе, Белль болтала ногами на подоконнике, отмечая, что каким бы Адам не был хамлом и суицидником, мускулы, играющие под переливистым коричневым мехом, могли приручить любую пастушку. Изгиб хвоста красиво торчал из-под парчового камзола, помавая кисточкой. Обиженные губы Чудовище складывал восемью возможными способами, от оттопыривания нижней, до розочки первого поцелуя, когда примерял почти не ношеный зимний плащ. И только когда шкаф по имени Мадам де ля Гранд-Буш восторженно захвалил новый образ принца, Белль пришла в себя. С его зубами было все просто. Невоспитанный злыдень принц мог перекусить пополам некрупного волка, сточить до фундамента весь свой замок, утварь и одежду, после чего приняться за соседний. Оттуда бы его выгнали вилами с прозвищем «Грызун» и «Сволочь». Все это Белль проговорила вслух, тыкая пальцем в его клыки, маленькие и весьма аккуратные. Принц клацнул пастью в опасной близости от девичьей руки. Девица сунула ему под нос кулак, бесцеремонно выгоняя в заснеженный двор. По дороге принц вспомнил пару преданий из куртуазной науки маркиза Казановы, но умнее не стал: обычно таким злобным созданиям для уменьшения депрессии хватает только кого-нибудь укусить от души. Минимум — наорать дурниной, топая лапами об пол. Родная речь Красавицу не останавливала, она лишь немного приседала, но не сдавалась! Странно, что в эти дни Белль даже не вспоминала про Гастона. Было один раз, от скуки и кукования на высоте замковой башни за железной решеткой. Она пожелала охотнику жениться на поварихе, разжиреть и, чтобы в последний путь его вытаскивали в окно четыре ослика. В надежде, что пожелание сбылось, она с радости попыталась повалить принца в сугроб, но тот, наверное, подумал, что его собираются убить головой об заснеженного дракончика и валиться отказался. Смешно растопырив передние лапы он пошел в контратаку на вредную Белль, разинув пасть, огромную, как дверь кареты. Его предки голыми руками душили в болотах доисторических жаб, неужто он не справится с хрупкой селянкой, причем, даже не принцессой. Белль восприняла этот жест не как угрозу, а как счастливое закрепление депрессионной ремиссии. Прыгнула на Чудовище и чмокнула в кожаный нос. Вообще, такие прыжки в ее возрасте были делом весьма канительным. Могут не так понять окружающие. Принц Адам хрюкнул от неожиданности. Его еще никто не целовал в нос, ни в человеческом обличье, ни в зверином. Одна аристократка из местного графства однажды уронила на принца вазу с пуншем во время светского раута, но это за поцелуй не считается: два дня потом хромал от меткого удара хрусталя в нежную ногу монарха. У Белль, в отличие от криворукой аристократки, были чудесные карие глаза и улыбка, похожая на солнце, при такой улыбке думать о вазах мог только последний параноик, смирившийся со своей участью. Чудовище глубоко вдохнул, прокрутил в голове какое-то древнее аллегро мистериозо, для успокоения, и ответил Белль самым настоящим человеческим поцелуем, отнюдь не первым в жизни, но кошмарно волнующим, хотя, согласно диагнозу, должен уже был рыдать в терцию, комкая подушку. Белль попробовала выпасть в обмороке из цепких лап, как того требовали приличия, но не успела, рогатый совратитель держал крепко, как бы намекая, что прыжки на местных принцев ничем хорошим не заканчиваются. Но и плохим их тоже было не назвать, — на второй минуте поцелуя у Чудовища началась отдышка, а Белль очень красиво разрумянилась. Пришлось экзекуцию прекратить и поставить девушку на снег, потом красиво взмахнуть хвостом и удрать в замок — переваривать случившееся. Может быть, принц тоже весь покраснел, но под мехом, какое счастье!, этого не было видно. На замковом окне Люмьер и Фифи синхронно рыдали за жизнь и любовь, обнявшись заколдованными ручками. Им было невдомек, что впечатлительный хозяин, возможно, кинулся вешаться на чердаке от порыва чувств (главное, найти шею и чтобы выдержала веревка), и ему срочно нужен стул, живой, который убежит из-под его стройных лап в нужный момент. А потом придет девушка и еще раз поцелует, уже в синий язык, вываленный на плечо. Жаль, в замке валерианки не водилось. Вылакал бы целую миску со страху! Белль проводила широкую спину взглядом, медленно облизнулась, проверяя, настоящая ли сказка… Сказка была со вкусом коричного сахара, и пылающей страсти. Ее хотелось догнать, развернуть и впиться еще раз, медленно лаская губами и языком совсем не страшные клыки. Красавица знала, какой из поцелуев назывался французским, и твердо готова была к повторению банкета, но на одной из башенок громко и явственно захлопнулось окно, сбив с карниза сосульки и выдув за собой облако белого пара. Окно красноречиво намекало на то, что принц решил свести счеты с жизнью, сварившись в горячей ванной. Так себе способ, если честно. Костлявая его принципиально к себе не брала, ей было скучно с тем, кто ее не боялся.***
Вот мы и приехали на конечную станцию, говорливая французская плюшка… Перепив на ночь вишневого киселя, Белль видела невозможные сны, в которых Чудовище, отмытое и вычесанное до блеска щеткой, тихо пришел в ее спальню, не скрипнув входной дверью и не клацая когтями по полу. Привалился рядом горячим мохнатым боком и потянулся к ней, тяжело, прерывисто дыша. Принц Адам низким хрипловатым голосом что-то шептал, уткнувшись в ее шею, жалобно, как засыпающий ребенок, шершавые лапы сжимали ее в объятиях нежно и бережно, будто бы Чудовище решил убаюкать свою пленницу среди ночи колыбельной. На нем был надет лучший из костюмов — собственная мягкая шерсть, отнюдь не неприятная, и голод, распаленный запретными поцелуями, ощущался так остро, словно в заколдованном месте сны медленно перетекали в явь. В бессвязном шепоте, в пылающем дыхании, Белль разобрала тихое: «Иди ко мне, иди ко мне!..», медленно зарылась пальцами в мех на его груди, ощущая под ними бешеный стук сердца — какая разница чьего — Чудовища или Адама. А потом крепко обняла его в ответ, и пришла к нему, совершенно ничего не опасаясь. Она давно научилась наслаждаться снами тогда, когда реальность не сулила ничего хорошего. Наутро Белль боялась глядеть Чудовищу, так наивно хлюпавшему куриным бульоном, в глаза. Казалось, на лице написаны все эмоции скромной девицы, впервые вкусившей необузданный грех с получением от вкушения удовольствия. Если Адам и так был сказочной феей, то после жарких воспоминаний получилась двойная фея с сиропом. Стонущая сквозь зубы в момент своего высшего наслаждения и спящая в клубке под одеялом. Кончик хвоста аккуратно прибирался под подушку, для удобства. — Чего это ты так на меня смотришь? — Он удобно устроился камина, вытянув к нему все четыре озябшие конечности. Призадумался и выдал сакраментальную фразу, неподъемную для аристократа. — Нравлюсь что ли? — Ага, — язвительно ответила Белль, шутливо пощекотав мягкую подушечку на его задней лапе. — Сплю и во сне вижу. Чудовище зажмурился и усмехнулся, довольно растопыривая когти, как самый обыкновенный домашний кот. Косые лезвия скудного зимнего солнца пересекали его волнистую гриву, позолотив шерстинки огненными искрами. Заклятие действовало исправно, как часы, вот только Белль очень не хотела, чтобы оно было снято… Жалость к бедным обитателям замка оставалась безграничной, таким же безграничным было понимание того, что последний лепесток превратит Чудовище в нечто неразумное, гоняющее волков на четырех костях и спящее в куче оленьих потрохов. В случае обратном на руки Красавице упадет второй Гастон (судя по портрету в бальном зале — тошная блондинка), который через пару лет опять покажет свое гнилое нутро, до следующей ведьмы. Из драмы получался третьесортный водевиль, и солнечные зайчики от замерзшего льда в пруду напоминали знакомые зеркала. В ушах раздавался приятный звон разбитого о голову охотника фарфорового подноса. Она обязательно сделает это, когда вернется домой. Едва переступив порог таверны, отоварит Гастона так, что тот заречется давить ее капусту и клянчить свадьбу. Очень приятные и притягательные мысли, а это значит, пора седлать коня и бежать отсюда, пока не поздно… — Иди ко мне… — просто сказал Чудовище.