love you. too.

Это никогда не было чем-то обременяющим, скорее наоборот. Мне нравилось это, отдавать тебе все, что только у меня было, и не получать в замен ничего. Любовь? Вряд ли. Мазохизм? Возможно, это было ошибкой, но даже если это так, я не собираюсь жалеть об этом. По крайней мере, лучше жалеть о том, что ты сделал, нежели обратное. Тем днем было все решено. И для меня, и для тебя. Жара плавила мозг, а ребра давили на сердце, принимая отчаянные попытки сдержать его слишком уж энергичные движения. Мне было не то, чтобы плохо, но я явно не пребывал в состоянии эйфории. Было горько. Обидно. И пусто. Я не мог понять тебя, хотя ты явно сказал, чего ждешь. Я поставил вопрос ребром. А что мне еще оставалось делать? Мне надоели расплывчатые фразы с частицами "вроде", "ну" и с предлогом "как бы". Твои ответы были настолько туманны, что даже не было ясно: ты говоришь так, чтобы не обидеть меня, или же это было твое горькое равнодушие? Ты ведешь себя странно, какая муха тебя укусила? Ведь раньше мы собирались вместе бросить все к чёртовой матери и убежать к океану. Мы ждали этого с искренним трепетом, всем нутром надеялись на хэппи-энд, всем сердцем желали этого. Видимо, мне только это все казалось. Примерно в полдень я нашел тебя в нашей кофейне. В тебе не было ничего необычного, но мой взгляд быстро нашел тебя. В гордом одиночестве ты опустошил маленькую бутылочку Баккарди, заев 17 градусов небольшим фруктовым чизкейком. Твой любимый. Ты мог есть их, наверное, коробками. Тебе нравилось это странное желе, это запах ванили... Ты всегда любил все нежное и милое. Не удивительно, что я стал твоей, как мне казалось, третью. А еще одной третью был алкоголь, кокс и сигареты. Удивительно, что такой человек, как ты, любящий все мягкое, светлое, милое имел дело с такими смертными и несмертными грехами. И эта самая треть отнимала тебя у меня почти каждый вечер. Но даже на все это я смог закрыть глаза. Мы разругались в той самой кофейне. Спокойный тон перешел в оскорбляющий крик, беспощадно режущий перепонки, взгляды сменились толканиями, а некогда оставленные засосы сменились на фиолетовые синяки. Неужели так сложно ответить: да или нет? Утром, часов в пять, в дверь позвонили. Я, по привычке не глянув в глазок, распахнул дверь. Темнота. Только оторванный клочок бумаги лежит на коврике перед входной дверью. Он был все промокший, измятый, будто это было последнее, что существовало в ту ночь. Я поднес его ближе к лицу и услышал знакомый тонкий запах. Lancome и... ваниль. Сделав глубокий вдох, закрыв глаза, я дрожащими руками развернул скомканный лист. "Я люблю тебя, тоже" И ничего мне больше не надо.