На краю света.

Река уже год как покрыта трехметровым слоем льда, от мороза больше липкого, чем скользкого. Густой лес стоял по обоим её берегам. Частые потоки ветра сдували с деревьев быстро набирающийся иней, рассеивая его в воздухе словно пыль, осядающую на землю, а деревья тем временем, почерневшие от холода и сухости, скрючивались, напоминая силуэт зловеще смеющегося горбатого старика в лунном сиянии. Смех этот был безрадостен, холоден. Вьюга не доносила его звуки, но не надо было слушать, чтобы понять, что не одна живая душа никогда не испытает радость в этом месте. А если таковое случится - никто и никогда не услышит этот смех. Такова эта глушь. Тихая, молчаливая и жестокая северная глушь. И всё же было в этой глуши что-то живое и движимое своей жизнью, что-то, что бросало вызов лютой северной стуже. По замерзшей реке пробидарась упряжка ездовых собак. Взъерошенная шерсть была покрыта инеем, дыхание отдавалось паром, который тут же заствал, превращаясь в маленькие-маленькое кристаллики, примерзающие то к усам, то к морде, то к шкуре соседних собак. Они шли в упряже, без перерыва волоча за собой тяжелые сани, днище которого не имело полозьев - лишь плоская поверхность с небольшим закруглением впереди скользила по снегу, оставляя за собой идеально ровную калею, которую тут же заметало снегом. Разве что передок был загнут к верху, словно свиток, облегчая тем самым участь гончих, принимая под себя все бугорки, выпуклости и впуклости, в которые обычные сани безусловно ткнулись бы носом. Главным содержимым саней являлся продолговатый деревянный ящик с крепко прибитой крышкой, в который запросто поместился бы человек. Прикрыт ящик был всякими другими вещами: теплыми спальными мешками, одеждой, прижатой сверху топориком, в углу приставлен кофейник, и оставленная для старых нужд сковорода; но этот ящик не могло скрыть даже такое большое количество вещей. Веяло от него чем-то унылым и злополучным, чем-то, что внушало тоску пуще убийственного мороза. Вперед гончих на широких деревянных лыжах, кое-как прорываясь сквозь снежную бурю, ступал человек. За санями шел второй. На санях, в ящике, покоился третий человек, не выживший в суровых северных условиях. Мороз одолел его, пробрался до каждого органа, просто-напросто заморозил человека, не оставляя ему ни единого шанса выжить. Путь его уже был закончен, ему больше не доведется прийти в движение, не придется жить. Север стремится остановить всё движующееся, тем самым остановив жизнь. Морозы навсегда заморозили реку, ледяные суховеи больше не дают жизнь деревьям, высасывая из них последние соки, и видит Бог - Север стремится отнять жизнь и у человека - упорного создания природы, не желающего останавливаться, всё время пребывающего в пути, дразнящего холод своим движением. Человек не повинуется закону севера, который четко и ясно гласит - любому движению рано или поздно придется остановиться. Но, тем не менее впереди и сзади саней, навстречу ветру, шли два упорных человека, всеми силами отвергая важнейший закон Севера, работающий вот уже не один десяток, да и не одну сотню лет. Люди не хотели расстаться с жизнью на зло Северу. Они продолжали своё жалкое существование всего лишь ради того, чтобы доказать природе - её законы не верны. Одежда их была сшита из теплого медвежьего меха. Ресницы, щеки и губы, казалось, вот-вот и покроются толстой коркой льда. Порою их лица напоминали собою лицо снежного человека или мертвеца, но люди не были ни первым, ни, пока ещё, другим. Они шли молча, вдыхая леденющий воздух только для того, чтобы дать себе силы идти дальше. Гробовая тишина, заисключением звуков хотьбы, окружала людей со всех сторон. Она давида на мысли, и без того не самые приятные, как камень давит на грудь человека. Тишина эта внушала страх и чувство ничтожности человека, развевая, как пыль на ветру всё его самолюбие и уверенность, веру в лучшее. Тишина намекала, что ни один человек не в силах в одинучку справится с ней, рано или поздно все познают свои концы, выдадут последние соки, как лимон, поначалу брызгающий прямо в глаз - в итоге оказывается выжатым в чай или какое-нибудь блюдо. Тишина говорила людям - куда бы они не держали путь, сколько бы они не мнили себя победителями, на деле они - всего лишь кучка снега, которому не суждено взлететь вверх, потому что не велено так природой, такого нету в её законах. Люди шли ещё час, затем другой. Солнечный свет, показавшийся из-за горизонта на каких-то шесть часов, снова покидал эти земли, отдавая огромные пространства в объятия тишины и ночи, и волчий протяжный вой тут же поддержал наступающие сумерки, прорывая толстенную пелену тишины и одиночества. Вой этот был жалок, но силен, будто отчаявшийся охотник взвыл от осознания того, что только что упустил добычу прямо из-под носа, и тут же начал кидаться на всех вокруг, чтобы сделать самому себе иллюзию удачной охоты. Вой этот был наполнен яростью и злобой, но сквозь него так же прослышивались нотки агонии, жуткой, жуткой северной агонии, которая станет пожарче любых других стезаний и бед. Человек, шедший впереди, остановился, как и остановились испуганные собаки, и посмотрел на сзади идущего. И снова раздался вой. Оба начали прислушиваться, пытаясь разобрать, откуда же раздается эта волчья песнь. Мелодия пронеслась где-то слева и тут же утихла, в ответ ей протянулся вой сзади - как раз из того места, которое они прошли где-то полчаса назад. - За нами гонятся, Фред. - Сказал идущий впереди человек. Говорил он так, будто кто-то связал его грудь тугими узлами. Голос звучал хрипло и приглушенно, будто бы говорил он на последних остатках воздуха, кое-как выжимаемого из легких. - А не за кем больше, добычи у них мало. - Ответил его товарищ. - Наверняка они себя жрать уже хотели, а тут - мы - люди. Путники замолчали и снова начали прислушиваться к вою, раздающимуся всё чаще и чаще, ближе и ближе. Теперь в нем не было нот тоски. Лишь желчная злоба и жуткий голод. Пройдя ещё с полчаса, с наступлением темноты, путники остановились на привал на берегу заледенелой реки, и, стащив гроб с саней на землю, а точнее - снег, и, разведя костер, уселись на деревянную коробку, в которой при желании может уместиться два человека. Гроб служил им и столом, и скамьёй, причем одновременно. По другую сторону костра жались и скулили собаки. - Сегодня они не особо разгульные. - Констатировал факт Фредди. - Глян, как близко к костру. - Со шкурой раньше сремени расстаться не хотят. - Ответил Майкл, подвенивая кофейник над костром, и, вернувшись на гроб, продолжил: - Знают, что мы их накормим, а волки сожрут, как нечего делать. Собаки тоже не глупые. - А кто их знает. - Билл пожал плечами, недоверчиво косясь в сторону Фогги. Если кто и сбежит, то он будет первым. Майкл усмехнулся. - Вот уж не думал, что ты усомнишься в их уме. - Майкл, - Фред выдержал паузу, разжевывая бобы. - В смерти Гарри виноват исключительно Фогги, и никто иной. Сегодня утром он так и норовил убежать в лес, и честное слово, он бы убежал, если бы не привязь. - Этого не может быть. - С холодной уверенностью заявил Майкл. - Сегодня утром я проснулся первее тебя, и если бы Фогги пытался дать деру - я бы заметил это первым. - Говорю тебе, я сам видел: Фогги едва не перегрыз привязь. Майкл сострадальчески глянул на собеседника. - Я понимаю, когда собаки... - Но Фредди вскрикнул, тряхнув пустой банкой из-под бобов, так и не дав ему договорить. - Да ничерта ты не понимаешь! Эти чертовы дьяволы, - Мужчина ткнул пальцем в ту сторону, откуда доносился вой, - Они не оставят нас, пока не сожрут всех! И сегодня Фогги чуть не стал их завтраком! На минуту воцарилась тишина. - Поскорее бы нам добраться до порта. - Что ты жочешь этим сказать? - А то, Фредди. Как только наши сани потяжелели ровно на одного человека - ты стал сам не свой. Волчьи завывания становились чаще и чаще, пока вовсе не превратились в беспорядочный гул. Былая тишина подняла белый флаг. - Майкл, - Начал было Фред. - Ты никогда не думал о том, зачем Гарии пошёл с нами? У него ведь всё было - деньги, семья, дети. Он же знал, что на смерть идёт... - Дружба, Фредди, он же ради тебя пошёл. Вы с ним в одни пеленки гадили, не забывай - Дружище, дружище! Да он, - Фредди постучал пальцем по крышке гроба, - Он же счастливее нас с тобой был! - После, выдержав паузу, дубавил, - На родине он лордом был! Лордом, настоящим, понимаешь? Зачем ему понадобилось рыскать здесь ради призрачных шансов сыскать совершенно не нужное ему богатство? Даже если дружба - у него семья, дети... - Да, - Согласился Майкл, сонно потягиваясь до хруста костей, - Жил бы у себя, состарился бы. - А знаешь, что меня больше всего беспокоит? - Спросил Фред, подсыпая хворосту в огонь. - Когда мы умрем... Дай бог наши тела засыпят снегом. И он грустно и немного завистливо посмотрел на гроб Гарри. - У нас ведь нету денег даже на то, чтобы купить бумагу и ручку, чтобы записать завещание. Да и нету того имени, кому его можно адресовать. - В последнее время, Фред, - ответил Майкл, разворачивая спальный мешок, - Ты стал очень беспокойным. Раньше за тобой я этого не наблюдал. Ты устал, оттого и мысли в голову не те лезут. Поспи лучше. Его собеседник хотел было что-то ответить, как в темноте, до того окружающая путников со всех сторон, начала проявляться пара янтарных глаз. Фрели лишь молча указал на вторую. И на третью. Собаки отползли к людям, щемясь и скуля от страха. Ярко-оранжевые пары глаз окружили путников со всех сторон. - У тебя сколько патронов осталось? - Спросил Майкл у Фреда, расстилая второй спальный мешок. - Три, - Ответил тот, - И два заряжено. Пять. - Надо бы побольше, - Вздохнул Майкл, - Чтобы погнать чертей, а то совсем распаясались. - Им же тоже кушать надо. - Фред вздохнул, глядя на небо. - И когда же теплее станет? Пятьдесят и пятьдесят. Пятьдесят и пятьдесят... И так целый месяц. - Путник выдержал паузу. - Разанравилось мне это путешествие, Майкл. Не по себе как-то. Сидеть бы нам сейчас в кафешке, пить бы горячий шоколад перед какой-нибудь деловой книгой, эх... Майкл проворчал что-то и стал готовиться ко сну. - Майкл, дружище, тебе ли не знать, как сильно я хочу назад, лет на пять назад, когда я только-только ступил по этим снегам. Знаешь, чтобы я сделал? Я бы развернулся и ушёл, как это сделал Джонни в своё время. И тебя бы с собой взял... Майкл! Ты же помнишь, когда мы выходили, нас было пятнадцать, пятнадцать человек и под полсотни гончих! А сейчас... Я, ты, да пять собак, не считая.... - Право! Если ты сейчас же ле ляжешь спать, клянусь, у нас останется только четыре патрона! Точнее, у меня... Майкл и Фред спали под одним одеялом, около костра. Когда хворост прогорал и огонь затухал, круг янтарных глаз сужался. Как только один из волков подошел ещё ближе к людям, собаки заскулили так громко, что Фрези проснулся. Осторожно, стараясь не разбудить Майкла, он добавил хворосту в костёр, и огонь вспыхнул с новой силой, что застачило волков снова отступить на ещё большее расстояние, чем раньше. Фреди уже хотел было лечь, как заметил что-то неладное. Сонна разлипая глаза, он пересчитал гончих. Их быо пять. - Майкл, Майкл! Дружище, Фогги сбежал! - Что?... - Майкл ещё не опомнился ото сна. - У нас было шесть собак. Я сейчас перессчитал. Их пять. Фогги сбежал. - У Фреда аж пересохло во рту, что придавало большей хриплости его и без того не здоровому голосу. - Пойди теперь сыщи... - Пропащее дело, - Проворчал Майкл, не раскрывая глаз. - Волки сожрали его, как колбасный ломоть. - И он снова погрузился в мир снов. - Да, - Протянул Фред, - Наверное, ты прав. У Фогги всегда было не всё в порядке с головой... Такая вот панихида прозвучала на поминках боегого товарища. И мало какие псы удостаивались большей чести в свою память. Да и люди, если честно, тоже.