Слуга

Виконт, как всегда, сидел за столом, что-то быстро набирая на клавиатуре, когда в кабинете бесшумно скользнул его слуга. Конечно, он отмыл свои руки. И рот. И даже одежду сменил. Но вампир всегда почует кровь. Поднимать голову палач не собирался, терпеливо ожидая повеления своего господина. Стук клавиш не прерывался. Да, виконта злит эта приверженность традициям, но, увы, другого этикета палач не знает. — Итак, полагаю, ты привычно разобрался с мальчишкой Де Круа? — голос виконта равнодушен, но на самом деле его душит гнев. — Да, сир. Наглец мертв. — Это, знаешь ли, будет непросто объяснить Де Круа. У нас с ним очень выгодный совместный договор наклевывался, а этот наглец, при всей своей дурости, был гением. Придется придумать, как объяснить… Палач не выдерживает, резко поднимает голову, дрожит, с трудом сдерживает трансформацию. — Вам ничего не надо объяснять, сир. Вы – король! — Монархия не очень популярна сейчас. — Так же как демократия пару столетий назад, — ворчит палач. Виконт отрывается от экрана монитора, с усмешкой смотрит на слугу. Король? Тиран, захватчик, бастард – это более точные определения. Но не для его слуги. Этот оборотень мог бы уничтожить его за считанные секунды. В конце концов он пять столетий оттачивал своё мастерство убийства вампиров. Но гигант-оборотень стоит, преклонив колени, опустив голову. Подавляя свою вторую натуру, скручивая зверя внутри себя, не позволяя инстинктам брать верх над собой. Все ради одной клятвы, когда-то давно принесенной. Пять веков! Он мог злиться, мог ругать оборотня, мог прогонять с глаз долой. И тот подчинится, видя свой долг в служении. — Ты ведь знаешь, я уже давно не использую титул. Хоть мы и остаемся неизменными, надо идти в ногу со временем, Кухулин. Имя-шутка, имя-насмешка. Другого у его слуги нет. И вдруг впервые за время их знакомства палач без позволения смотрит ему прямо в глаза. — Но я старею, сир, — в голосе тихая грусть. Их диалогу мешает трель телефона, и сир отпускает оборотня кивком головы. Финансы, акции, акцизы, биржи… Высокие мрачные замки сменили ещё более высокие небоскребы. Темные очки и ночной образ жизни стали привычными делами, а вампирам больше нет нужды охотиться на толпу грязных крестьян или соблазнять девушек по ночам. И воевать друг с другом, устраивать ловушки не только в контрактах. Виконт закрывает глаза. Стареет? Что за чушь? Но странное беспокойство не уходит. Он привык повелевать, привык быть самым сильным, самым древним, самым влиятельным. И разве он отрицает, что наличие столь верного слуги не было залогом успеха многих его побед. И он неожиданно вспоминает. Ночь, горящая деревня вокруг, крики врагов и затихающие вопли друзей. Густая шерсть под щекой, громкий и чересчур быстрый стук чужого сердца. Кухулин вытащил его тогда, спас, а потом, как будто этого мало, убил всех его врагов. Всех. Он вспоминает, как окровавленный, весь в порезах и шрамах оборотень вывалил из мешка головы вампиров, пытавшихся бунтовать. Кухулин всегда спасал его, молчаливой тенью маячил за плечом, сторожил днем, убивая охотников. Ни разу за всё это время ему и в голову не приходило усомниться в свое слуге, в самом верном палаче. И ни разу он не спрашивал у него – как это быть изгоем среди своих? Как это – подавлять всю свою суть, направлять гнев и ярость на других? И считает ли Кухулин его не только сиром, но и … другом? Вампир фыркает. Друг? О чем это он? Ведь если вспомнить их первую встречу, ни о какой дружбе и речи не идет. Тогда Кухулин был всего лишь мальчишкой, обычным смертным. И жил в деревне, которую – так уже получилось – пришлось бы уничтожить. Виконт помнит и своё обещание, и предвкушение игры. Он ведь уже тогда скучал. — Стань полезным мне, и обещаю, ни один вампир не тронет твою родню. У тебя есть время до следующего восхода солнца. Он был уверен, что ошметок мяса не справиться. Не сможет. Не найдет способа. Но упрямый рослый мальчишка лишь растворился в ночи, не слушая крики родни. Вернулся он точно в срок неспешной и неслышной походкой волка. И мигом позже, уже в облике человека, клялся сквозь ещё непривычно длинные клыки в верности новому господину. И именно тогда в первый и последний раз нарушил все правила, прервав виконта на своем имени. — Нет, дайте мне другое имя. — Будешь Кухулином, раз уж угораздило тут родиться, — со смехом предложил вампир. — Хотя я и не кузнец. Давно уже нет той деревеньки на краю зеленого острова, давно уже рассыпался прах его семьи, а оборотень всё служит и оберегает своего господина, казнит виновных и молчит, молчит, ни словом не выдавая своей боли. Стареет, значит?.. И виконт, видимо, тоже, раз допустил к себе глупые чувства сожаления и даже – вот нелепость! – вины. Он ведь шутил тогда, сам уже второй век ходящий по земле с остановившимся сердцем. Шутил, чтобы перестать чувствовать холод, шутил, чтобы забыть про вечную, надоевшую уже ночь. Шутил, чтобы чувствовать превосходство над глупыми людьми, боящимися его. И был посрамлен верностью и искренностью грязного, глупого и упрямого подростка. Нет, конечно, виконт заботился о своем палаче – учил его, выдавал оружие, кормил. Вот только сейчас это казалось чем-то незначительным. У Кухулина нет ничего своего. Нет ни дома, ни кровати, ни оружия. И виконт подозревает, что оборотню это и не нужно. Ему вполне достаточно того, что есть у него. Оборотень среди вампиров, слуга среди господ. Он смотрит вокруг, отмечая дорогую мебель, изысканный дизайн, и вдруг закидывает голову, смеется. Когда он забыл азарт охотника? Когда вся эта рухлядь стала столь важной? Разве к этому он стремился и этого желал, продавая душу за бессмертие? И всё же на безумно краткий миг виконту кажется, что его слуга свободнее любого, кого он знает. Вампир смотрит в окно, на луну, и улыбается. Ночь только наступила. И разве Кухулин не прав? Когда он пинком открывает ворота поместья Де Круа, ему хочется смеяться впервые за долгие годы. Ошарашенные охранники-люди слишком неповоротливы и слишком напуганы. Он убивает их быстро и позволяет себе насладиться вкусом их крови перед грядущей битвой. Глава семьи тоже весьма древний вампир, но у него нет преимущества в виде темной клыкастой тени за спиной. Кухулин на миг прижимается теплым боком к ногам своего господина и тут же исчезает в темноте. Виконт чувствует, как его охватывает азарт, как нутро кипит от давно забытого желания охоты, драки, настоящей схватки. Может, это и есть свобода?