***
Ужин как обычно ужасен. Паоло скучно. Свекла и морковь не способствуют веселью, когда где-то далеко есть гранаты, соленая рыба и жареный сыр, вкус которого зависает на кончике языка. В других местах есть овсянка, и Паоло искренне жалеет Ричарда, ведь он вряд ли ел что-то вкуснее, чем это. Отчего-то Ричарда ему постоянно жаль, но показывать это в Лаик сложно. Дело даже не в том, как к этому будет относиться Арамона — на Арамону плевать с высокого дерева, как бы это не звучало неаристократично. Дело в чем-то другом, в в чем-то, что Паоло не может объяснить. Просто сложно. Он с трудом удерживается от того, чтобы не вскочить со стула и не заплясать, противореча этой мрачности. Вместо этого он просто вертит головой, пытаясь все рассмотреть. Это забавно — находить взглядом то, чего никогда не увидят другие. Весело. Он смотрит на вечно холодного Валентина (плоть от плоти Лаик), на Эстебана, лицо которого выражает омерзение, переводит взгляд на Арамону — ничего интересного, — ищет глазами Альберто. Взгляд падает на Ричарда, и Паоло отказывается от своей затеи. Паоло смотрит в тарелку и с остервенением разминает кусочки свеклы в пюре. В воздухе пахнет холодом, тоской и тухлой рыбой.***
Урок тянется, и кажется, конца ему не будет. Паоло зевает, даже не таясь от Шабли. Слишком неинтересно, слишком скучно, слишком постылы эти дурацкие сонеты, которые все время одними и теми же словами рассказывают об одном и том же, пафосные просто до ужаса. Как, как Ричарду могут они нравиться? Это сложно понять, и Паоло даже не пытается. Он мог бы спросить — Арамона закроет на это глаза, можно даже не сомневаться, — но попробуй подступись к Ричарду, замкнутому и вечно молчаливому, который смотрит вокруг исподлобья и почти всегда сжимает губы в тонкую линию, когда к нему кто-нибудь обращается. Ричард не любит Арамону (Арамона не любит Ричарда тоже, это взаимно), Ричард не любит "навозников", Ричард считает, что вокруг него враги, и поэтому ему сложно в Лаик. Паоло видит это, но не подходит ближе, чем на расстояние от эфеса шпаги до ее острия. Потому что Паоло знает, что кэналлийцев Ричард не любит больше всего. Что ж, пускай так. Когда-нибудь потом об этом можно будет сложить сонет. (только не как Дидерих с Венненом, другие слова, другой смысл) Упомянуть там серые глаза Ричарда, загорающиеся от каждого резкого слова? Пожалуй.***
Две вещи Паоло любит в Лаик больше всего — фехтование и, как ни странно, молитвы. В церкви пахнет ладаном, и Паоло с наслаждением вдыхает знакомый до боли аромат. Ничто так не напоминает о Кэналлоа, как этот запах. Церкви одинаковы везде (так думает Паоло). Религия, кажется, объединяет их, юношей, готовящихся стать оруженосцами, в одно целое. Паоло нравится думать, что религия объединяет его и Ричарда. Ричарда, который молится так усердно, что забывает обо всем на свете. Это достаточно интересно — наблюдать за ним, и Паоло наблюдает. Во время молитв Ричард не отводит взгляда от лика Создателя, а когда отец Герман заканчивает литанию, то Ричард закрывает глаза (наверное, от ощущения сопричастности к происходящему, ощущения, что ты — часть единого целого); после молитвы у Ричарда сияют глаза, как будто бы он прикоснулся к чему-то святому, поистине святому. Это невероятно — наблюдать за Ричардом, пытаться понять, что он чувствует, и когда заканчиваются молитвы, Паоло продолжает размышлять над этим. Над Ричардом интересно размышлять. Паоло ужасно хочет поговорить с Ричардом (после посещения церкви к нему, еще не закрывшемуся вновь в себе можно попробовать подойти) но отчего-то — впервые в жизни, — не решается.***
Альберто поворачивается на шепот, и Паоло вопросительно смотрит ему в глаза; Альберто пожимает плечами, видимо, угадывая вопрос, и, слегка улыбнувшись, возвращается к свитку и чернилам. Паоло щурится и опускает взгляд к себе. Вот если бы написанные строчки говорили о том, что или кто есть Суза-Муза, они были бы намного интереснее. К сожалению, такое менторы не диктуют. Поэтому строчки пусты как никогда. Поэтому Паоло скучно как никогда. А Суза-Муза, как назло, затаился за одной из парт в комнате и совершенно не собирается показываться. Остается только благодарить Создателя за то, что Суза-Муза есть вообще, иначе жизнь в Лаик стала бы еще скучнее, и даже кисти не спасают, даже наблюдения за Ричардом, даже воспоминания о Кэналлоа (после них становится только тоскливее, а жаль). Урок тянется и тянется, и от скуки Паоло поднимает взгляд на потолок. В углу паук плетет паутину, и Паоло думает, что, наверное, даже это занятие интереснее всего того, что им сейчас рассказывают. Он отрывает от своего пергамента клочок (и плевать на то, что ему потом скажут, его никогда не наказывали и сейчас не накажут) и, убедившись, что на него не смотрят, быстро пишет — "Что ты думаешь?" — и, ткнув сидящего впереди Луиджи, передает листочек для Альберто. Альберто дергает плечом, и Паоло знает, что сейчас приятель наверняка обреченно закатывает глаза и наверняка не ответит, но внезапно клочок возвращается к нему с единственным словом — "Потом". Замечательно. Теперь можно любоваться аккуратным почерком Альберто. Каждая буква разборчива, каждое соединение тщательно выписано, и не верится, что писалось практически в спешке. Паоло, который, даже если старается, пишет некрасиво — слишком длинные узелки, слишком мелкие буквы, да и кому вообще нужна эта красота в написании, — почти восхищается Альберто. Почти — потому что не тот повод для восхищения. После урока — и такое кончается, — Альберто сам подходит к нему, и Паоло склоняет голову набок. — Ну? — нетерпеливо интересуется он. — Что именно? — Альберто притворяется, будто бы ничего не понимает, и глядит с нарочитым безразличием в глазах. — Что побуждает тебя мешать мне на уроках? — Ты знаешь, о чем я. Короткий миг. Альберто расчерчивает носком сапога пыльный пол. Паоло думает о холоде и паутине. — Я не знаю, — наконец говорит Альберто, и Паоло понимает, что это на самом деле так. — Никто не знает. Кто-то думает на Эстебана, но ему-то зачем? Мне кажется, что Валентин, но я могу ошибаться. В конце концов, возможно, во мне говорит личная неприязнь. Я никогда не был объективным. Паоло невесело улыбается. — Арамона, — продолжает Альберто, — считает, что это Ричард. — Ричард? — Паоло машинально повторяет за Альберто и внезапно понимает, что это значит. — Забавно, правда? — Альберто закладывает руки в карманы и отстраненно смотрит в окно. — Никогда не думал, что у Арамоны так хорошо развита фантазия, потому что, не обладая ею, невозможно думать, что это Ричард. Скорее солнце с небес обрушится, чем Ричард взбунтуется. Паоло не может в это поверить. Как, как Ричард может быть Сузой-Музой? Это... это просто немыслимо, Альберто прав, скорее солнце обрушится, чем Ричард окажется Сузой-Музой! Хотя почему нет? Кому, как ни Ричарду, бунтовать против Арамоны? Кому, как ни Ричарду, ненавидеть здесь все настолько, чтобы решиться на такое? Но все-таки, все-таки... — У меня есть фантазия, — пытается отшутиться он, — но я не думаю, что это Ричард. — Конечно, — абсолютно серьезно отвечает Альберто. — Именно поэтому ты сейчас так замер. Наверняка совсем не думаешь о том, что это может быть Ричард. Как бы то ни было, сейчас ему явно не повезло. Ты знаешь Арамону, мы все здесь знаем Арамону, он не любит Ричарда и он не прощает обид. — Убийственное сочетание, — комментирует Паоло, растирая плечи руками. Слишком холодно. Хорошо Ричарду. Он-то привыкший. — Ты сегодня подозрительно немногословен, — замечает Альберто. — Значит ли это, что скоро в Лаик объявится новый Суза-Муза? — О, ты подал мне отличную идею! — Тогда позволь мне немного предсказать твоё будущее, — серьезно говорит Альберто. - Ты станешь потрясающим Сузой-Музой, правда, звать тебя будут как-то иначе, что-нибудь на кэналлийском — хотя нет, это слишком явно, но не в этом суть, - и все забудут про нынешнего, менторы будут тебя ненавидеть, а ты наделаешь шалостей повсюду, и никто не будет знать, что с тобой делать. Потом ты вдруг затихнешь, и все будут благословлять Создателя и, конечно, молиться, чтобы ты не вернулся. А потом — Фабианов День, и наверняка Арамона проснётся с разрисованным чернилами лицом, ибо с тебя станется так попрощаться. Вот и все. — Да, ты замечательный, истинный придворный предсказатель! — фыркает Паоло. - Как и положено, ни слова правды! — Увидим, — бросает Альберто и, махнув рукой, уходит.***
С одной стороны Паоло очень хочется присоединиться к славному полку шутников и написать что-нибудь на стене или что-нибудь испортить в комнате Арамоны — в общем, сделать что-нибудь эдакое. Это очень большой соблазн, и Паоло сложно удерживаться, но он пока держится. Потому что с другой стороны с Арамоны станется приписать все его подвиги Ричарду, а Паоло очень этого не хочется. И все-таки, и все-таки... Интересно, Ричарду холодно так же, как и ему сейчас, или нет? Как бы то ни было, но на свою лояльность он вполне может намекнуть Ричарду. Пускай знает, что все-таки он не один, и не все вокруг враги. Ну и предупредить об опасности тоже стоит. Это тоже будет маленьким бунтом по отношению к Арамоне, думает Паоло и щурится от удовольствия. Вечером Ричарда опять наказывают, оставляя без ужина (зная, как готовят в Лаик, это не то что бы наказание), и Паоло утверждается в мысли помочь. Он уверен, что все получится. Ночью он прокрадывается на опустевшую кухню и ворует оттуда немного еды для Ричарда, выбирая лучшие куски. Немного — чтобы было не так заметно. Паоло осознаёт, что, возможно, поступает не очень хорошо, с точки зрения Создателя, но когда это он был безгрешен? Он быстро пишет на кусочке пергамента предупреждение об опасности, а вместо подписи рисует небольшой гранат, сопя от усердия и пачкая пальцы чернилами, а потом кладёт послание рядом с тарелкой, стучит в дверь Ричарда и убегает, едва удерживаясь от хохота. Да, пожалуй, жизнь в Лаик не так скучна, если вдуматься. Утром за столом Ричард отчаянно ищет кого-то глазами, и Паоло улыбается, уже не скрываясь. Все-таки Альберто был прав.***
Паоло никогда не думал, что будет благодарен Арамоне, но сейчас, сидя в темной комнате вместе с такими же, как он, чувствует... ну, не благодарность, но признательность точно. Когда ещё выдастся такой замечательный шанс побыть с Ричардом почти наедине (ещё четыре человека не в счёт)! — Ты как? — шепотом спрашивает он у замершего Ричарда, в глазах которого отражается нервное пламя свечи, сброшенной Сузой-Музой (приятно осознавать, что они с мистическим духом на одной стороне). — Да, все хорошо, — Ричард точно просыпается и глядит на Паоло как впервые. — А как твоя рука? Ещё кровоточит, но Ричарду об этом можно и не знать. — Уже почти не болит, — бодро улыбается Паоло, надеясь, что больше здесь не появятся призраки Лаик. Он их не боится, нет, но все равно они немного... жутковаты. Ричард молчит, а потом тяжело вздыхает. — Спасибо вам всем, — говорит он, и Паоло чуть слышно усмехается. Арно рядом фыркает и хлопает Ричарда по плечу. Наверное, время признаться. — Ричард, — тихо зовёт он. — Да? — Ты знаешь... это я тогда принёс тебе еды. Мгновение молчания. Потом лицо Ричарда освещает улыбка. — Спасибо, — шепчет он в ответ и пожимает руку Паоло. С этого момента Ричарда как прорывает. Он рассказывает о Надоре, о своих сёстрах, о любимых книгах, зачитывает какой-то сонет, — Паоло слушает, хоть и не любит сонеты, и наслаждается легким акцентом Ричарда, — и только появление отца Германа прерывает его. — Хочешь, — торопливо предлагает Ричард, будто боясь, что не успеет договорить, — мы потом съездим в Надор? Я познакомлю тебя с Айрис. Ты ей понравишься, Паоло, уверяю тебя! Паоло не находит, что сказать — в горле встаёт ком, — и только кивает, и ещё раз пожимает руку Ричарда, прежде чем уйти в свою комнату. Там он бросается на кровать и чувствует себя полностью счастливым. Ему даже становится теплее. Они будут вместе в Надоре, и он познакомится с сестрой Ричарда (как её зовут, как?)! Карьярра, это просто потрясающе! Внезапно в дверь кто-то стучит, и Паоло закатывает глаза. Как всегда. Счастье нужно прервать, иначе оно не счастье, да. — Да? — Унар Паоло, откройте дверь, нам нужно поговорить! Ах, это всего лишь отец Герман! Паоло торопливо открывает дверь. Сейчас они поговорят, и можно будет снова наслаждаться перспективами. Отчего-то стучат зубы, трясутся ладони, и немного страшно (впрочем, чего бояться, это всего лишь отец Герман! Все будет хорошо, а потом он поедет в Надор! Как же её зовут?) Из-за двери веет лютым холодом. Паоло стискивает зубы, чтобы не стучали, и отступает, чтобы пропустить отца Германа. Холодно, точно в Надоре, думает Паоло и вспоминает серые глаза Ричарда. Сонет все ещё звучит у него в голове. Айрис, вдруг вспоминает он. Её зовут Айрис.