Привычка

      Солнце лениво взошло на морскими просторами, отражаясь на гладкой глади моря вокруг одинокого острова. Скалы его, просоленные волнами и огранённые ветрами, выступали у его берегов таинственными стражами, стражами покоя острова. Лучи света плыли по сонным лесам острова, уже жёлтым, как само солнце, горам, заснеженным вершинам... Деревне. Она выглядит давно заброшенной, с повреждёнными или даже разрушенными домами, пустыми улицами и площадями.       Олух. А когда-то он был люден и весел. Дети, играющиеся на улицах, снующие везде люди, занятые своими взрослыми делами, драконы, переносящие тяжести или ведущие патрулирование со своими наездниками... Теперь Олух заброшен.       Но остался здесь один человек. Он как раз сейчас выходит из своего полуразрушенного дома, богато украшенного фигурами викингов и драконов — некогда богато украшенного. Худой, как палка, в облезшем кожаном костюме, с проржавевшей насквозь железкой вместо части левой ноги, с растрёпанными волосами и заросшим щетиной лицом, некогда улыбчивым и даже слегка насмешливым, а сейчас уже привычно радостным... Бедный Иккинг.       Боясь, что не успеет встретить рассвет, который уже наступил, он взобрался на ступени, ведущие к Главному Залу, уже потрескавшиеся и поросшие мхом, и сел на выступ у дверей в зал, взглянув на взошедшее солнце с мгновение длившейся улыбкой.       Спустившись, Иккинг уже привычно пошёл в уже пустой лес. Ветви сами расступались перед ним, пропуская его, ручьи словно меняли своё течение, давая переступить через себя, ямы будто заполнялись землёй так, чтобы Иккинг их не замечал... Или просто этот маршрут был уже привычен для него?       День подходил к своей середине, когда блуждания привели Иккинга в одно очень знакомое место — древнее, почти как сам остров, и от этого ещё более загадочное. Оно же его любимое, когда-то поменявшее его судьбу.        - Дорогая, а помнишь, как ты меня здесь впервые поцеловала? - спросил Иккинг с уже привычной радостью в голосе, проходя мимо того самого места — заросшего зелёным диким куполом оврага, где он нашёл Беззубика... Возможно, именно из-за этого он бубнил под нос слово «брат», словно зазывая дракона к себе. Но тот не откликался, и Иккинг, спустившись вниз, съев дюжину ягод с куста и запив их водой из озерца, уже привычно продолжил свой путь, тихонько почёсывая кому-то за ушком, никому не видимому. Да и некому было видеть — вокруг Иккинга уже давно пусто.       Лес постепенно сменился свело-зелёного цвета полем с драконьей мятой, так и звавшем своей мягкостью побегать в нём, полежать... Иккинг выбрал уже привычный второй вариант и повалился на земь, словно дожидаясь, когда же его прижмёт Беззубик и начнёт лизать лицо, когда рядом упадёт Астрид и поцелует его в щёку, когда подбегут ребята, и Рыбик натрёт Сардельке нос мятой, Сморкала по привычке окажется в объятиях зубов Кривоклыка, а близнецы начнут мяту есть, да никто и не успеет узнать, в шутку или всерьёз.       - Красиво, друг... - сказал Иккинг, когда проходил рядом с туманными скалами, отливавшими серебром на свету, где совершил один из своих первых полётов. Уже привычно он почесал то место, куда Беззубик иногда его бил своим ухом.       Проходя мимо песчаного берега и ледника, сверкавшего неогранённым алмазом при свете осеннего солнца, Иккинг едва заметно коснулся сердца, словно стоял перед выбором, куда идти дальше... И уже привычно шёл в сторону каменного берега, где так любил есть вместе с Беззубиком свежепойманную рыбу.       Вечер настал. Крепчал ветер, раскачивая листья и заставляя их шептать о своей жизни, летать над лугами и засыпать собой землю, превращая её в океан солнца... Но Иккинг не замечал этой красоты, боясь, что не успеет на встречу, к своему любимому утёсу... И не только своему.       Дойдя до утёса, он сел на самый его край, даже не посмотрев вниз. Он уже привычно взял кого-то за руку и стал глядеть на заход солнца, на то, как небосвод в последний раз пылает, на то, как последние лучи падают на океан...       - Ах, какой закат, брат... Посмотри, любимая, это всё наше... - не услышав ответа, он, уже привычно, хромая и бубня себе под нос, быстро, опасаясь, что не успеет к ужину, пошёл от утёса в сторону деревни, завершая свой круг, не то патрульный, не то траурный.       Стальной чехол беззвёздного неба давно опустился на леса и горы Олуха, когда Иккинг только вернулся из дозора, уставший и сонный. Он ведь уже привычно дежурил ещё вчера, и будет дежурить завтра, послезавтра... А возможно и всю жизнь.       Иккинг прошёл по уже пустым улочкам родной, полуразрушенной деревни, поросшим сорняками, мимо уже пустого амбара с продовольствием, обычно заполненного под завязку в эту часть осени, недалеко от уже пустой площади, многолюдной по праздникам или во время прибытия торговцев — что, впрочем, уже было в какой-то мере праздником. На лице Иккинга каждый раз отображалась некая тень улыбки — тень по сравнению с его глазами, в которых отображалась сама его жизнь, её радостные и печальные моменты... Но они были в то же время и уже пусты, ведь в них больше не отображалось главного, что было в Иккинге.       Рассудка.       Вот и его дом. Дом вождя. Впрочем, чего он стоит, этот титул, в уже пустом городе?..       Зайдя в эту развалюху, почти без крыши, Иккинг, как всегда, прошёл мимо стола и стакана с водой, поднялся наверх... и там его ждал сюрприз.       В окно глядел дракон. Было видно, что это тайфумеранг, уже взрослый. Как Иккинг его не заметил на улице, невозможно понять, если не заглянуть в его пустые глаза. В зубах дракон держал угря, словно делясь им с Иккингом. По его окрасу Иккинг легко должен был узнать Светоча — первого им найденного тайфумеранга...       Но Иккинг даже не заметил дракона. Он прошёл мимо дружелюбной заполнявший половину комнаты морды и пошёл к кровати. Сняв с неё одеяло, он, уже привычно, достал три вещи, лежащие там, и посмотрел на них с некоей омертвевшей любовью — наплечники Астрид, посох мамы и... Чешуйку Беззубика. Положив их обратно, он лёг рядом с ними и уснул, лишь тихо сказав напоследок немного радостным тоном:       - Спокойной ночи, родные.       А Светоч, простояв так ещё два часа, трогая Иккинга и так и эдак, суя ему угря и освещая комнату огоньком, и улетел, не дождавшись ответа...

* * *       Интересующийся читатель спросит меня — а как? А почему? А что с Беззубиком? С Астрид? А все остальные?       А случилось то, что обычно случается в мире... Катаклизм. То, что строилось тяжёлым трудом, местами с отвагой и риском для жизни, оказалось погублено не завистниками и недоброжелателями, а самой природой...       Земля ударила молотом по гонгу, море исполнило свою ревущую песнь. Землетрясение, а за ним и цунами, смели жителей Олуха в море вместе с драконами. Высота волны была столь большой, что шансов спастись не было ни у кого, а те, кто и смог бы спастись, умерли бы в тот же день, даже не от голодной смерти или жажды, а просто от холода... Но Иккингу, обсуждавшему с друзьями дома организацию Храпельника, не повезло — он выжил. Беззубик закрыл его от воды, как от горящей Красной Смерти и от ледяной струи Левиафана, а сам погиб, когда ему в голову попал большой кусок корабельного такелажа. Увы, никто не всемогущ...       Очнувшись через час после цунами, Иккинг обнаружил вокруг себя подобие ледяного Хельхейма: влажный и пронизывающий холод, ужасающие разрушения и обмороженные тела. Его любимая Астрид, которая так хотела опять приготовить яквейн и горячо спорила по этому поводу с Эретом, лежала под скамейкой, с куском этой самой скамейки в животе — в том самом животе, в котором она уже месяц носила ребёнка. Первенца Иккинга и заранее горячо любимого, кем бы он ни оказался. Рыбьеног лежал недалеко, около стены, лицом в стенку, сжавшийся от страха — он, вероятно, выжил после волны, но быстро замёрз, скованный шоком. Сморкалу и Эрета унесло так далеко, что Иккинг потом их так и не нашёл. Забияка и Задирака лежали уже на улице, зацепившись за столб и обнявшись друг с другом в последние секунды жизни не то от страха, не то потому, что Забияка опять отняла у Задираки ключи от его дома. Драконы не улетели — они предупреждали своих хозяев, но те ничего не понимали... Так драконы и погибли в этом аду. Иккинг их не смог найти, как ни пытался. Так же он не смог найти и маму, от которой остался только посох в драконьем загоне, где она лечила своего простудившегося дракона...       И, конечно, Беззубик. Гордый зверь, весь израненный, не отступился от своего брата даже тогда, когда получил смертельную рану. Иккинг так ещё никогда не плакал, даже когда умер его отец и он его хоронил...       Самое печальное было в том, что Иккинг лишился рассудка не сразу. Он, ещё будучи адекватным, насколько это возможно, увидел мёртвых друзей, близких, любимых. Никто из них не был жив, никто не мог сказать ему: «Не вини себя, Иккинг...» Уплыть с острова Иккинг не мог — у него не было дракона, корабля, даже плота, а если бы он и собрал его, то у него не было припасов. Потому Иккинг не мог никуда выплеснуть свою боль, не мог её никуда деть из своей слишком честной и переживающей за всех души. Ему едва хватило сил похоронить тех, кого не смыло волной, просто сжечь их за городом, перетаскивая туда по одному... Хотя это и было очень страшно и больно, но Иккинг хотел им помочь хоть в этом.       Иккинг предпочёл бы умереть в тот день. Смерть казалась ему легчайшим из решений, и он даже хотел сброситься со скалы... Но, стоя на самом краю утёса, он смог только опять заплакать и выбросить в морскую пучину свой уже никому не нужный меч.       Затем он поклялся жить. Попытаться восстановить опустевший город, дождаться торговцев, чтобы те распространили послания с призывом заселять погибший клочок суши... Всё что угодно, лишь бы Олух расцвёл во имя погибших.       Но шло время, а торговцев не было. Ни души. Иккинг не знал, что делать, ходил по острову, бесцельно воскрешая своё прошлое в голове и снова доходя лишь до гибели всех остальных. Ему казалось, что он умрёт раньше, чем кто-то прибудет на этот остров.       Рано или поздно Иккинг начал замечать, что с каждым кругом по острову он всё больше сходит с ума, погружаясь в свои воспоминания, рождая видения и живя в них, а потом мучаясь, что не спас никого. Сначала он пытался этому сопротивляться, строя будущие планы, строя лодку... Делая что-нибудь. А потом понял, что лучше уж он так и сойдёт с ума - так его не будет мучить совесть.       В последние часы нормального осознания себя, держа в руках чешуйку Беззубика, когда его сумасшествие уже начало подавлять разум, Иккинг выбил на скале послание тем, кто всё-таки прибудет сюда, последнее своё обращение:       «Это - остров Олух. Здесь жили викинги, могучие и бесстрашные воители, и их драконы, достойные своих наездников. Мы были братьями, братьями не по крови, но по душе, даже если не понимали друг друга. Мы жили в истинном мире, мире порядка и процветания.       Но мир оказался сильнее нас. Большая волна смыла всех, словно само течение времени, оставив лишь вождя скорбеть о своём народе, который он возвысил до небес и который не смог спасти от водных глубин.       Так пусть здесь и останется эта история о великой дружбе человека и дракона, пусть здесь стоит могильный памятник добру. Свету. Жизни.       Я — Иккинг Покоритель Драконов. И это — мой остров, мой народ. Я сам их похоронил, я сам и сохраню их покой. Пусть я безумен буду скоро, но совесть моя даже в безумии так и не очистится никогда. Да хранят вас и ваш покой Боги, да сжалятся они надо мной и сделают мою смерть тихой.»