Вопросы конспирации

Юбка настолько короткая, что руки посекундно тянутся её одёрнуть. – Перестань, – бросает Такасуги, пряча усмешку в бокале с вином. На самом деле, его сегодня зовут иначе, да и её тоже, но эта юбка заставляет забывать обо всём. И тяжёлая причёска, оттягивающая голову назад. И косметика, стянувшая кожу лица. – Простите, – сконфуженно произносит она, замирая. – Сядь ровнее, – просит Такасуги и тут же напоминает, – ты должна вести себя естественно. В конце концов, это же свидание. В его тоне какая-то прохладная, неясная ей ирония. Матако послушно садится ровнее и почти заставляет себя улыбнуться. – Дай руку. Это больше не похоже на просьбу, скорее на приказ, поэтому Матако не раздумывает. Пальцы у него тёплые и шершавые, сильные, но конечно же не причиняют ей боли. Просто обхватывают ладонь и начинают рассеянно поглаживать костяшки. Матако ловит себя на том, что краснеет, и вновь уставляется в тарелку. Такасуги хмыкает, но не понятно чему – то ли её поведению, то ли тому, что увидел в зале. Тот наполнялся людьми, то тут, то там раздаются взрывы смеха, перезвоны бокалов сменяются тостами. На них обращают ровно столько внимания, сколько им нужно – мужчины смотрят на её голые плечи и грудь в глубоком вырезе платья, женщины не отрывают глаз от него. Такасуги сегодня выглядит совсем не так, как обычно – на нём принятый на таких мероприятиях идеально сидящий костюм, галстук с ярким узором и густого фиолетового цвета рубашка. Матако тоже приятно на него смотреть. Пальцы вдруг сжимаются – всего на мгновение – потом продолжают движение, изменив темп. Тот теперь тягучий и вязкий, полный удовлетворения. – Второй столик от окна, – с благожелательной улыбкой сообщает Такасуги; со стороны, наверное, кажется, что он делает ей комплимент. Матако неловко улыбается ему в ответ, чувствуя, как тепло румянца заливает не только щёки, но и шею, осторожно смотрит в нужную сторону. Чопорного вида мужчина позволяет официанту придвинуть стул, не отрывая глаз от роскошной брюнетки напротив. Она ослепительно, ошеломляюще красива, но что-то неуловимое портит впечатление, заставляя считать эту красоту гнилой – не то пушистые кошачьи уши, выглядывающие из-под гладких чёрных волос, не то брезгливое, надменное выражение лица. – Что будешь заказывать? – интересуется Такасуги, рассеянно изучая меню. Руки он так и не убирает, и её тёплая тяжесть сбивает с мысли. – Я… я не знаю, – отвечает Матако, растерявшись. Приосанивается, пытаясь собраться с мыслями, и уже увереннее выдает: – Возможно, что-то достойное посоветуете мне вы? По губам Такасуги скользит одобрительная усмешка. – Возможно, мне стоит, – соглашается он. – Что тебе больше по душе: рыба, мясо, птица, морепродукты? – П-птица, – говорит Матако, снова сбиваясь, но большой палец тут же успокаивающе проходится по фалангам. – Пожалуй, стоит начать с какого-нибудь лёгкого салата, – произносит Такасуги как ни в чём не бывало. Матако заставляет себя расслабиться, но чем больше старается, тем напряжённее себя чувствует. – И, конечно, вино… – Вы уверены? – спрашивает она. В общем-то, в их задании на сегодня нет совершенно ничего сложного – с ним бы справились дистанционно через простое подключение к камерам ресторана. Просто Такасуги, пребывавший в неясной меланхолии последние дни, на последнем прогоне плана вдруг сказал: – А пока вы будете настраивать ракурс и записывать передачу трансмиттера, мы поприсутствуем при ней лично. – Мы? – вежливо осведомился Бансай. – Я, – со значением ответил Такасуги и быстро пробежал взглядом вдоль стола. – И… да, Матако, ты подойдёшь. – Это нерационально, – заметил Бансай, вбивая данные в форму для заказа столика на сайте ресторана. Матако непонимающе смотрела то на одного, то на другого. – Идём, – позвал её Такасуги. – Нам ещё столь многое предстоит сделать. – Это же обычный ужин, – нахмурившись, возразила она, но Такасуги только улыбнулся. – Безусловно. Поэтому мы должны выглядеть соответствующе. Матако не очень нравится красное вино – свет, преломляющийся о тонкие стенки бокала, делает его по цвету похожим на кровь. Её передёргивает от этого сравнения, и она отставляет бокал подальше. – Хочешь чего-то другого? – тут же предупредительно отзывается Такасуги. Сам он наслаждается вином медленно и обстоятельно, вглядываясь в тёмную гладь, муть осадка на дне бутылки, проворачивая ножку бокала, чтобы посмаковать аромат. – Белое, или, быть может, шампанское? Матако хочется сакэ или пива, или перестать краснеть, или чтобы юбка всё же была подлиннее. Горячий взгляд какого-то рептилоида проходится по её голым ногам, и она с трудом подавляет желание выхватить из сумочки крохотный револьвер и всадить ему в пасть весь барабан. – Воды, – просит она. – Если можно. Такасуги приподнимает её руку, касаясь губами запястья. – Всё, что хочешь, – говорит он уверенно и со значением, но глаза его словно смеются. Мимо проходит метрдотель, ведя за собой очередных посетителей. Матако переводит взгляд на объект. Тот ужинает, как ни в чём не бывало, каким-то салатом, в то время как его спутница, не меняя брезгливого выражения, разрезает на ломтики совершенно сырой кусок мяса. – Ты сегодня очень красивая, – произносит Такасуги, и Матако едва не откусывает кусок своего стакана. – Правда? – переспрашивает она, откашлявшись от попавшей не в то горло воды. – Зачем бы мне тебе лгать, – резонно замечает Такасуги. То, как он смотрит, не вызывает липкого желания отмыться или сунуть дуло под подбородок. По коже пробегает лёгкое порхающее ощущение, в животе зарождается смутное, смущающее тепло. Такасуги, снова касаясь губами запястья, недобро усмехается кому-то за её спиной. Матако оборачивается и замечает, как один из аманто, зеленея, отодвигается подальше вместе со стулом, кажется, не на шутку испугавшись. – Не стоит, – говорит она. Хочет добавить, что если он продолжит, то они привлекут внимание, но Такасуги едва заметно качает головой. Приносят второе, и Такасуги всё-таки заказывает для неё бутылку лёгкого белого вина. Оно не в пример вкуснее и слаще, и Матако с удовольствием допивает бокал. – Как занимательно, – вдруг произносит Такасуги. За вторым столиком от окна мужчина и женщина пожимают друг другу руки; её когти прижимаются к его предплечью, оставляя крохотные дыры на пиджаке. Над верхней губой мужчины выступила испарина, но он упорно не прерывает контакт, даже когда когти погружаются глубже и ткань темнеет от крови. Наконец они расцепляются и, не сказав ни слова, расходятся в разные стороны. Почти все мужчины в зале смотрят ей вслед. В дверях она сталкивается с кем-то, слышатся извинения и частящий услужливый голос «Пожалуйста, проходите, прошу прощения, я не хотел вам помешать». Пальцы Такасуги соскальзывают с её пальцев, и Матако непонимающе хмурится, вскидывая взгляд. Такасуги, всё ещё сидя вполоборота, барабанит по столу и кажется полным пугающего её мрачного удовлетворения. Матако быстро облизывает губы. – Нам теперь тоже нужно уйти? – спрашивает она. – Ну зачем же, – неторопливо отвечает Такасуги, разворачиваясь к ней. – Зачем прерывать такой замечательный вечер. К тому же, десерт ещё не принесли. Он, не сбиваясь, поддерживает беседу, втягивая её в разговор – и ощущение иллюзии растягивается, блестя боками, словно мыльный пузырь. Такасуги напряжён, словно хищник в засаде, от него волнами исходит опаляющий жар предвкушения. Матако лихорадочно перебирает в памяти моменты, пытаясь понять, что изменилось. – Извини, – вдруг говорит Такасуги. – Я отойду ненадолго. Матако машинально находит взглядом коридор, ведущий к уборным, и успевает заметить, как за поворотом скрывается светлая макушка, теперь кажущаяся ей смутно знакомой. Она провожает взглядом фигуру Такасуги, исчезающую в том же направлении, а потом встаёт и решительно идёт на балкон. Там пусто, от сухого прохладного воздуха по коже идут мурашки. Свет неярких жёлтых ламп сливается с туманной дымкой над городом, оставляя ощущение холодящей мёртвой романтики. Матако спешно нашаривает в сумочке телефон и подключается к камерам. Она успевает к тому моменту, когда Такасуги, не скрипнув дверью, заходит в мужской туалет. Смутно знакомый человек стоит у раковин, утопленных в высокой гранитной столешнице, и обстоятельно моет руки. Матако рассматривает его склонённую голову, невыразительное лицо, отражающееся в зеркалах, розовую рубашку, кажущуюся тёмной из-за белизны его кожи. Он безотчётно не нравится ей, но она не смогла бы сказать почему. Потом он тянется за бумажным полотенцем, и светлые ресницы приподнимаются, открывая радужку, похожую на стылую болотную воду, полную ила, неосторожно поднятого со дна. – Такасуги, – говорит он, замечая того в зеркале, и Матако наконец вспоминает. Саката Гинтоки, Широяша, чудовище из прошлого. – Гинтоки, – приветствует Такасуги тем же тяжёлым медленным тоном, полным опасения и опасности, обещания неприятностей. Он и приближается к нему так, как говорит – медленно и тяжело, не делая лишних движений. Взгляд Гинтоки прикован к нему, ровный и неотрывный. – Давно не виделись. – Я бы с радостью не видел тебя ещё столько же, – говорит Гинтоки с едва различимой злостью, и та трещит в его голосе словно сухие ветви, занимающиеся искрами пламени. – Что ты здесь делаешь? – Отлично выглядишь, – замечает Такасуги, не обращая внимания на вопрос. – Похож на один из своих любимых десертов. – Зашёл отлить? – интересуется Гинтоки с подчёркнутым равнодушием, выбрасывая в урну скомканное полотенце и доставая новое. – Вот и вали, пока есть чем. – Нет, Гинтоки, – произносит Такасуги в ответ, и Матако с удивлением различает в этом ноты мягкого смеха. – Вообще-то я зашёл за тобой. Гинтоки резко вскидывает голову – кусок белой бумаги плавно планирует на пол, когда он разворачивается, оказываясь зажат между рук Такасуги, уперевшихся в столешницу по обе стороны от него. – Такой дорогой костюм… – тянет Такасуги. – Что ты делал, чтобы на него заработать, Гинтоки? – Какая тебе разница? – хрипло спрашивает тот. Матако видит в зеркале ухмылку Такасуги, острую как бритва, и точку суженного зрачка, когда он отталкивается от столешницы. Его ладони ложатся на пах Гинтоки, гладят, теребят застёжки, расстёгивают. Такасуги насмешливо щёлкает языком. – Никакой конспирации. Под дорогим костюмом на Гинтоки яркие боксёры в клубничку, дешёвые даже на вид, и это выглядит ужасно, ужасно нелепо. Всё это, и то, что Гинтоки не пытается остановить Такасуги, не пытается отстраниться. Матако прислоняется к стене и закрывает глаза. Если она расплачется здесь, потечёт тушь, она это помнит. Чтобы смыть следы, придётся идти с ними через весь зал, рискуя столкнуться с кем-нибудь и давая пищу для сплетен. Когда она вновь заглядывает в экран, Такасуги трёт член Гинтоки сквозь бельё, пачкая смазкой ткань. Вдруг он отходит на полшага назад, словно любуясь. Гинтоки, дыша сквозь стиснутые зубы, поднимает на него гневный взгляд. – Что, всё-таки надо отлить? – уточняет едко, но прежде, чем он успевает позаботиться о себе сам, Такасуги уже опускается на колени и, сдёрнув к щиколоткам одежду, вбирает его член в рот. Матако закашливается, чувствуя, как отчаянно не хватает воздуха. Она должна была выключить это сразу, она вообще не должна была это включать. Гинтоки на экране стонет, хватая Такасуги за волосы. – Какого. Чёрта. Ты. Творишь? – выталкивает он, подаваясь бёдрами вперёд. – Что ты вообще тут делаешь? – Ты правда хочешь поговорить об этом сейчас? – интересуется Такасуги. Гинтоки вздрагивает, когда члена, выпущенного из тёплого рта, касается прохладный очищенный воздух. – Я вообще не хочу, – заявляет он, притягивая голову Такасуги обратно к своему паху. – Ничего с тобой не хочу. – Да, – выдыхает Такасуги, и Матако от его тона закусывает щёку. – Я знаю. Он берёт член Гинтоки в ладонь, обводит головкой свои приоткрытые губы. Невыносимо, откровенно и слишком, Матако соскальзывает по стене вниз, вцепляясь пальцами в ближайшую лавочку. Лицо Гинтоки темнеет от вожделения. – Хочу тебя, – говорит тот вдруг внятно и сухо, будто спрашивает у надоевшей жены, что у них на обед. Такасуги трогает его член кончиком языка, и Гинтоки рывком вздёргивает его на ноги, расстёгивая ширинку. – А ты, я смотрю, подготовился лучше, – замечает он, сдвигая вниз резинку шёлковых чёрных боксёров. – Я вообще продуманный, – насмешливо соглашается Такасуги. Матако зажмуривается, когда мелькает обнажённая плоть, но потом осторожно приоткрывает один глаз. Гинтоки скользит пальцами сосредоточенно и равнодушно, то ускоряясь, то замедляясь, а Такасуги смотрит на него. Смотрит так, будто меньше всего на свете его волнует собственное возбуждение. Потом он поднимает руку и обхватывает ей Гинтоки за шею; они не соприкасаются, но находятся так близко, что их дыхание, шумно отдающееся в наушниках, должно смешиваться и опалять кожу. Такасуги трётся бёдрами о бёдра Гинтоки, и тот послушно стискивает в кулаке оба члена. Они действуют вместе умело и слаженно, будто машина, в сотый раз выполняющая одну и ту же программу, и от пришедшей в голову мысли Матако хочется закричать. Она скидывает туфли и подтягивает колени к груди. Юбка задирается до талии, но сейчас ей плевать, и она охотно даст в зубы любому, вышедшему на балкон и решившему обратить внимание на её непристойность. – Всё, – неожиданно произносит Такасуги на выдохе. – Хватит. Он размыкает объятия и вновь, как в самом начале, упирается ладонями в край столешницы, но выглядит теперь совсем иначе. Матако сглатывает. Неужели… неужели он хочет... Раздаётся шелест фольги, затем сорванный всхлип. Гинтоки хмыкает. – Что, не нашлось ценителей? – его сведённые брови без лишних слов показывают напряжение. – Да какого чёрта ты, блядь, такой узкий, неужели и правда ни с кем не?.. Такасуги усмехается, порывисто двигая бёдрами навстречу, спуская ему эту невероятную по меркам Матако грубость, но Гинтоки, только что едва державшийся, вдруг кладёт ладонь ему между лопаток, замедляясь и внимательно наблюдая за ним через зеркало. – Тебе больно? – спрашивает он невыразительно. Такасуги прищуривается; Матако успевает различить, как крепко сжимаются у края столешницы его пальцы. – С тобой всегда больно, Гинтоки, – говорит он очень простым, безыскусным тоном, в котором нет больше глубоких, с самого первого дня очаровавших её интонаций, и Матако внезапно кажется, что эти слова не имели ничего общего с их физической близостью. На челюсти Гинтоки играют желваки, когда он на секунду сжимает зубы перед тем, как не глядя стиснуть плечо Такасуги и начать продвигаться вперёд мелкими уверенными толчками. В зеркале Матако отчётливо видно лицо Такасуги, на котором болезненное выражение постепенно сменяется удивительной пустотой, будто всё лишнее и наносное, иссохнув, осыпалось в водосток, открыв то, что на самом деле. Матако зябко от того, как они не соприкасаются – не больше, чем необходимо – и от того, как равнодушно и механически это выглядит со стороны. А потом Гинтоки, наклонившись, кладёт свои руки поверх рук Такасуги, и они переплетают пальцы. – Никогда не хочу тебя больше видеть, – шепчет Гинтоки ему в затылок. – И я тебя, – отвечает тот, не размыкая век, и Матако видит, как на мгновение искажается лицо Гинтоки, словно – в противовес – пытаясь отразить разом всё. – Так как ты оказался здесь? – спрашивает Такасуги утомлённо какое-то время спустя. Матако видит, как подрагивает конец ремня, когда он пытается заправить его в шлевку. – Зура и его гениальные идеи, – неохотно поясняет Гинтоки. Он сосредоточенно застёгивает нижние пуговицы на своей рубашке, слегка покачиваясь. – И Тацума? – предполагает Такасуги с заметным весельем. – С чего ты взял? – хмурится Гинтоки. Вид у него вялый и сонный. Такасуги поворачивается к нему, поддевает лацкан пиджака, ведёт от верха до низа. – Костюм, – говорит он, и в его голосе вновь прорезается та едва заметная хрипотца, от которой Матако хочется плакать. – Откуда бы у вас с Зурой деньги на такие прикиды. К тому же, я знаю, что он прилетел. Что ему нужно? Гинтоки прислоняется щекой к его щеке, коротко трётся. Они оба застывают, словно удивлённые этой синхронностью. Потом Гинтоки смеживает ресницы, вжимаясь губами в ухо Такасуги, и произносит так тихо, что Матако приходится выкрутить звук на максимум. – Не твоё чёртово дело. Такасуги коротко смеётся. – Ты прав, Гинтоки, не моё, – они умолкают, не размыкая странного объятия. Затем Такасуги спрашивает: – А Зура где? Гинтоки слегка отодвигается и недоумённо пялится на него. – Со мной пришёл. Ты что, его не узнал? Такасуги замирает, едва заметно хмурясь, а затем начинает ухмыляться. – Передай ему, что женщина из него получилась красивее, – безжалостно говорит он. Гинтоки вдруг вздыхает. – Да уже говорил, кто бы ещё меня слушал. Он поднимает руку и как-то привычно, рассеянно ерошит волосы, и Матако вдруг чувствует острую боль под рёбрами – от того, как смотрит Такасуги на этот незамысловатый жест. Но тот уже тянется и приглаживает растрёпанные вихры. – Конспирация, – напоминает он. В голосе его плавает-тонет улыбка – тонкая, как полукруг новой луны – и под нею, словно зверь с оскаленной окровавленной пастью, спрятана хищная боль. Картинка плывёт, начинает резать в глазах, и Матако, не выдерживая, отключается от камер, не в силах больше на это смотреть. Когда Такасуги возвращается к столику, она уже спокойна и собрана. – Замечательный вечер, – повторяет Такасуги, подливая вино ей в бокал. Она соглашается, не открывая взгляда от равномерной, без единого узора, белой скатерти, а потом говорит: – Думаю, нам пора. Из-за поворота показывается Гинтоки, заворачивает к своему столику и с размаха плюхается на стул, отмахиваясь от яростного шёпота своей спутницы. Спутника, – мысленно поправляет себя Матако и, принимая предложенную Такасуги руку, встаёт, умудряясь даже не покачнуться на каблуках. Он помогает ей надеть пальто и предупредительно открывает дверь неприметной тёмной машины, остановившейся рядом с ними, едва они покинули ресторан. За окнами скользит город, грязный, чёрный, чужой: они едут проулками, петляя. Такасуги, прикрыв глаза, дремлет в своём углу, а Матако, глядя на него через стекло, неожиданно для себя осознаёт одно. Она любит его и будет любить ещё долго. Но однажды – безо всяких сомнений – эта любовь угаснет, обернувшись лишь преданностью и уважением. И тогда, возможно, ей рядом с ним больше не будет больно.