Самоубийцы, отступники, жертвы

      1998, апрель.              Геллерт снова сидит в «комнате самоубийцы» — с потолка вместо лампы недобро манит железным пальцем крюк, словно отдаёт немой приказ: «подойди… подойди… ближе…» Старое кресло с потёртой зелёной обивкой, рассохшееся трюмо с потемневшим зеркалом да колченогий табурет — вот и вся обстановка. В углах притаились заляпанные воском бутылки из-под пива, в горлышках нескольких из них ещё виднеются свечные огарки; если встать и начать ходить по комнате, под ногами непременно хрустнут валяющиеся здесь и там старые использованные шприцы. Прибавим ещё то, что дверь в комнату обычно закрыта, и Геллерт проникает в неё с пожарной лестницы прямо через окно. Мрачные стены теряются в темноте, на обоях — тёмные дорожки, оставленные потоками воды; выше — только кирпич и крохотное техническое пространство, которое язык не поворачивается назвать чердаком, и небо, покрытое тучами цвета кровоподтёка.       Не самое уютное место в Лос-Анджелесе.       Предыдущий владелец комнаты и саму комнату, и квартиру вообще завещал Геллерту, успел, прежде чем верёвка затянулась на его шее, а хруст позвонков совпал со стуком упавшего табурета, сделать это по своей воле и официально. Почти десять лет назад…       Остальная квартира Геллерта особо не интересует. Кажется, в ней обитают какие-то сквотеры, как чумы, впрочем, боящиеся даже двери, ведущей в комнату. И всё же Геллерт приходит сюда всякий раз, когда ему нужно побыть наедине с собой. Когда ему нужно собраться с мыслями. Когда нужна особо тонкая настройка для совершения собственных тайных ритуалов: след, оставленный самоубийцей, добровольной жертвой — это вроде антенны в мире, пронизанном хаотичным волнами спонтанной магии.       Геллерт не любит спонтанную магию. Он предпочитает магию упорядоченную. Дозированную. Отмеренную делениями шприца и впрыснутую в вену.       Даже жаль, что в последнее время приходится возиться именно со спонтанными проявлениями. Но, в конце концов, в Нурменгард Геллерт пошёл именно для того, чтобы избавиться от начинавшей уже мешать зависимости. Ему понадобилось три года: «магия» так просто не проходит. Ещё год понадобился, чтобы окончательно осознать: дело было не только в «магии» — его зависимость оказалась другого плана. Потому что никто, никто не был так хорош, каким был Персиваль. Или каким он стал? Пройти путь Мага — это нелёгкое испытание…              Геллерт, скомкав, отшвыривает в угол газету, где сообщалось о смерти Роджера, или, как он сам себя называл — «Розза». Очередная бессмысленная трата уникального дара, очередная ненужная жертва. С Роджером было забавно поначалу, но постепенно он стал всё больше впадать в паранойю, слишком много толковал о жертвоприношениях и Чарльзе Мэнсоне. «Магия» помогла ему стать одной из культовых фигур альтернативы, но она же его убила. Ему было всего тридцать четыре. Хорошая первоапрельская шутка, Розз. А ведь ты был так талантлив…       ...в последний раз они виделись в начале сентября 1997-го, когда Геллерт только-только вернулся в Штаты, ещё до встречи с Константином. Роджер сперва не узнал Геллерта, а когда узнал — не захотел с ним говорить. Но жизнь отдал. Жизнь отдал, подлец…       Все вы расходитесь, как песок сквозь пальцы. Самоубийцы, отступники, жертвы… теряете свои жизни, сгораете, как свечи. Либо отворачиваетесь, вознесясь на крыльях собственной морали, как Дамблдор. Геллерт ненавидит Дамблдора. За то, что именно Дамблдор инициировал его когда-то. За эти смешливые искорки в глазах. За его манеру выслушивать любой бред Геллерта и извлекать из этого бреда глубокий смысл. О, столько, сколько говорили они — все эти часы бесед — он не говорил больше ни с кем. Но тогда, в начале девяносто четвёртого… что там было в глазах? Жалость, Геллерт. Это была жалость. Он посоветовал тебе поступить в Нурменгард на реабилитацию. И ты согласился. Потому что боли с каждым днём становилось всё больше, этого белого огня, который жёг вены изнутри. Потом, корчась на больничной кровати, Геллерт проклинал Дамблдора с его участливостью, проклинал самого себя, за то, что снова пошёл у него на поводу. Но, в итоге, ломку он пережил. И тут оказалось, что ломка — это была только верхушка айсберга. Его ждала ещё одна ломка, и куда менее понятная.       Геллерт чувствует, что его мысли снова спотыкаются о Персиваля. Как так получилось? Почему? Нет, он не жалуется. Именно Персиваль каких-то полгода назад спас ему жизнь, причём сделал это абсолютно добровольно, что и требовалось для заключения особого магического контракта: теперь Геллерт ему обязан и не имеет права даже пальцем его тронуть. Ну а если не пальцем?.. Ты шутишь, Геллерт, радуйся, что вообще жив до сих пор… что все те, кто тебе был небезразличен, жертвовали ради тебя…       Сумерки между тем сгустились настолько, что самое время зажечь оплывшие огарки свечей, но Геллерт продолжает сидеть в темноте.       Персиваль Грейвз. Заноза в заднице. Его самый бескорыстный любовник. Полная противоположность всем остальным, полная противоположность самому Геллерту, они — как день и ночь, как свет и тьма, чёртов инь и грёбаный ян. Точка равновесия.       То, что произошло прошлым октябрём на «Ферме», было магией высочайшей пробы, а Персиваль, как будто даже особо не удивился, всё сделал по наитию. И, с одной стороны, это было хорошо — иначе Геллерт бы просто умер, но с другой… то, что кто-то способен на подобные действия безо всякого знания о том, что дòлжно совершать, и при этом оставаться живым — вот что бесит.       «В чём твой секрет, Персиваль?» — спрашивает Геллерт у заполненного ночью потолка, но невидимый крюк молчит, и только манит, непостижимый.       Дамблдор сказал бы: «Любовь». Старый хиппи. На его лакированном профессорском столе стоит миниатюрная жёлтая подводная лодка.       При воспоминании о Дамблдоре Геллерт кривится.       «Я не хочу о тебе думать», — громко говорит он в пустоту комнаты. Потом вспоминает, что в длинной претенциозной веренице имён профессора тоже есть имя Персиваль.       «Судьба? Не тот, так другой?» — ветер, заставивший задребезжать стекло в рассохшейся раме, отзывается в голове голосом Томаса Уоррена, жившего и умершего здесь когда-то. Тень, мелькнув, заслоняет отсвет далёкого фонаря.       Геллерт косо улыбается одной половиной рта. Он и верит, и не верит в судьбу. Мрак оседает на его бледной коже тонкими покровами нетканого шёлка.       Фигуру в центре комнаты Геллерт видит не глазами, да и глаз у него всего один остался: она словно бы проступает на внутренней стороне века. Канал самоубийцы привёл к нему сегодня Роджера. На его шее — следы от верёвки.       «Во что же ты веришь?»       «Уж как-нибудь не в тебя».       «Да? Тогда зачем тебе моя жизнь?»       «А зачем она была нужна тебе?»       «У меня была моя музыка, мои стихи…»       Геллерт снова косо улыбается. Роджер взял себе псевдонимом имя, вырезанное на могильной плите.       «Ты был мёртв с самого начала, Розз Уильямс».       Самоубийца смотрит пустыми глазницами, беззвучно открывает рот…       «Ты мёртв, Розз», — непреклонно говорит Геллерт. Звучит это так, как будто он старается убедить в этом, прежде всего, себя самого.       «Мы все немного мертвы», — снова в порыве ветра чудится ему голос Томаса.       По телу Геллерта пробегает судорога. Вот, их уже двое. Двое, отдавших ему свои жизни. Были и другие. Стоит назвать их имена — и они появятся.       Никлас Тиммерманс, 6 июня 1971-го. Ещё до встречи с Альбусом. Перерезал вены. Неудача. Потом он нашёл другой способ, более мощный.       Майкл Этан Стронг, 18 августа 1980-го. Повешение.       Томас Уоррен, 13 ноября 1989-го. Повешение.       Роджер Аллен Пейнтер, он же Розз Уильямс, 1 апреля 1998-го. Повешение.       Лица появляются во мраке. Голоса складываются из порывов весеннего ветра, из приглушённого городского гула, из скрипа пожарной лестницы за окном.       «Мы любили тебя Геллерт, мы отдали тебе свои жизни, а что ты сделал с собственной?»       «Проебал», — пожимает плечами Геллерт и, запрокинув голову, невесело смеётся, сухо и отрывисто, как гиена: сам не верит.       Потому что после того октября, после Персиваля в его голове начинает складываться совсем другая картинка. Как обратная сторона медали: оказывается, можно было всё сделать иначе. Без жертв. Оказывается, смерть в стадии «нигредо» может быть смертью не только буквальной, но и метафизической. Вся известная ему до того магия, аккуратно расфасованная по пузырькам и бутылочкам, оказалась бессмысленной.       Геллерт не понимает, где и когда он совершил ошибку. В его руках был весь мир.       А теперь Геллерт этому миру не нужен. Ему нужны такие, как Грейвз, как Дамблдор, как чёртов Джон Константин.       Не поздно ли начинать новую жизнь, когда тебе уже сорок пять?       И, всё-таки…       Возможно, ему и правда стоит съездить в Санта-Карлу.       Снова увидеться с Персивалем.       И, наконец, спросить его: «Как?»       Спросить его: «Почему?»              Геллерт тянется к бутылке с застывшими на стенках ручейками воска, зажигает свечу. Огонёк, сколь бы робким он ни был, вспугивает призраков, заставляет корявые тени метаться по полу. Геллерт встаёт с кресла и, распахнув окно, выходит на скрипучую пожарную лестницу.       Сквозняк, едва не задувающий свечу в первый момент, заставляет пламя отклониться почти горизонтально, лизнув рыхлую ткань кресельной обшивки. Весенний ветер наполняет комнату воздухом, неплотно прикрытая рама погромыхивает, и огонёк, перекинувшись на новое место, начинает потихоньку разгораться всё ярче.       Геллерт успевает добраться до нижнего пролёта в тот момент, когда старая обшивка занимается не хуже сухих дров.       Подняв глаза, он видит отблеск огня в окне, но ему всё равно: в эту комнату он больше не вернётся.       Его серый «Опель» припаркован возле дома. Но сначала нужно зайти к Константину, потому что в одиночку с четырьмя «добровольцами» ему не справиться, не в теперешнем состоянии: он до сих пор держится после Нурменгарда и не рискует колоть себе «магию», как раньше.       Через несколько дней Геллерт возвращается и заезжает в Западный Голливуд, положить цветы на могилу Роджера. Две белые розы для Розза.       — Ты спрашивал, вот что я верю? Я до сих пор не могу ответить на этот вопрос. Но, кажется, я знаю теперь, где искать ответ.